МУРАВЬЕВ-КАРСКИЙ Н. Н.

ЗАПИСКИ

В объеме сих записок не может заключаться описания всех военных учреждений Турецкого государства, с начала его основания. Подробное изложение первоначального их введения и последовавших изменений нераздельно связано с историею рождения и возрастания сего царства, в котором зародыш разрушения уже получил ныне свое развитие. Однако прежде, чем приступить к повествованию о событиях, сопровождавших Египетскую войну, необходимо ознакомить читателя с силами воевавших сторон, чтоб он мог видеть настоящую причину постоянных неудач, понесенных Турциею.

Султан Мурад I-й ввел в Турции первые регулярные войска, под названием янычар, т. е. новых войск. Их обучали военному искусству поодиночке и в общем строю, для чего составили особые уставы ³³. Повелители Оттоманов еще в XVII столетии утратили прежний воинственный дух свой и с тех пор войска, дотоле верные защитники престола, стали слепым орудием честолюбия [59] духовной власти. Султаны не обратились к обычаям предков своих и предпочли им преобразование янычар, коих постепенно возрастающая дерзость становилась для них опасною. Янычары пользовались преимуществами, издавна присвоенными их званию, и по мере, как благоустройство между ними приходило в упадок, многие частные лица получали участие в их правах, в награду за услуги, разновременно ими оказанные. Многие даже, записываясь в янычары, отказывались от положенного в сем звании содержания, ради сопряженных с ним преимуществ, так что в списках иных орд или дружин считалось более 10 т. человек, тогда как в других не было и 200-т. Наконец прославившая янычар дисциплина исчезла, коренные уставы их были нарушены, воинские упражнения оставлены, а цель самого учреждения утратилась. Когда султаны приступили к преобразованию янычар, то они более не нашли в них войска — прежней опоры престола, а многочисленное сословие граждан, возросшее до 400 т. человек,— сословие, которое только что обременяло государство.

Султан Селим III, убежденный в необходимости учреждения нового порядка, неоднократно обращался к европейским державам: Англии, Франции и Швеции, для приобретения способных к тому людей и получения пособий, нужных к устройству регулярного войска. Посол Французской республики в Константинополе, Aubert-Dubayet, привез с собою роту конной артиллерии, а в наставлениях, данных Французским правительством генералу Бонапарте, ему предоставлялось вступить в турецкую службу; словом, Франция более всех старалась о преобразовании этого враждебного России государства. Тогда же были набраны эскадрон кавалерии и баталион пехоты, образованные по европейскому воинскому уставу. Баталион этот большею частию состоял из иностранцев, переменивших веру; но, по смерти Французского посла, и это первоначальное [60] заведение рушилось. Бывший адмирал Гуссейн-паша собрал опять тех же иностранцев и снова занялся образованием баталиона. Зрелище военных упражнений, привлекавшее много любопытных, и щедрые награды, расточаемые капитан-пашею, склонили несколько Турок, которые, презрев насмешками и угрозами янычар, вступили в новое войско, не превышавшее в 1798 году 500 или 600 человек. Оно считалось по морскому ведомству и во время похода Бонапарте в Сирию было послано в Акру; войску сему наиболее был обязан сир-Сидней-Смит блистательным отпором, данным Французам на приступе сей крепости.

По возвращении регулярного войска в Константинополь, оно было принято жителями с восторгом. Султан, желая воспользоваться таким хорошим расположением своих подданных, тогда же обнародовал учреждение низам-джеддида ³⁴. Устав для него был издан нарочно созванным советом, который составился из всех наличных государственных сановников. Вместе с тем и корпус топчи иди пушкарей, имевший одинаковое начало с янычарами, подучил особое образование. Регулярная конница составилась при начале из двух эскадронов, различавшихся между собою по красному и желтому цветам значков. Пехотных полков было два; каждый делился на 10 рот, содержавших от 80 до 100 человек. Чины и звания соответствовали Французским. Вооружение пехоты заключалось в ружье со штыком и тесаке; одежда состояла из красной куртки и синего или серого исподнего платья широкого до колена, а ниже его плотно охватывавшего ногу. Вместо чалмы носили на голове продолговатую красную шапку. К каждому полку присоединили одну роту артиллерии, определили муллу и завели в полках музыку. На содержание войска назначили особые доходы, [61] простиравшиеся уже в 1800 году до 50 миллионов левов (12.000,000 руб.), а в 1806 году возросшие до 75 миллионов левов (18.000,000 руб.). Один полк стоял в Азии близь Скутари, другой на Европейском берегу в Левенд-Чифлике где выстроили великолепные казармы. Белесбий-Кютаиэ и паша караманский тогда же получили приказание набирать в порученных им областях регулярные войска на таком же основании. Первый под всякими предлогами уклонялся от выполнения сего и, в продолжении нескольких лет, едва набрал только два полка. Последний же, Абдурахман-паша, более известный под именем Кади-паши, ревностно принялся за дело, не щадя увещаний и денег, и с помощию своих друзей в три года сформировал 8 регулярных полков. Начальство над ними вверили двум вероотступникам, отличившимся при защите Акры; один из них был родом Грек и назвался Агою, другой — Пруссак — принял имя Солиман-аги. Офицерами определили иноземцев, бывших в европейской военной службе и принявших мусульманский закон. Хорошее их поведение и усердие вознаграждались быстрым производством.

Вскоре новое войско имело случай доказать свое превосходство пред янычарами при рассеянии разбойничьих шаек, которые, выйдя в 1803 и 1804 годах из Албанских и Боснякских гор, опустошали Румилию и Булгарию. Однако назначенный для набора способ показался казне столь отяготительным, что в марте месяце 1805 года султан издал новое постановление. Определили пополнять полки молодыми людьми от 20 до 25 лет, хорошего сложения, из городских и сельских янычар Европейской Турции,— мера, не имевшая никакого успеха и породившая только мятежи в Адрианополе и других местах. Селим скоро убедился, что не настала еще пора к исполнению его намерений.

Кади-паша получил повеление прибыть с регулярными [62] войсками в Константинополь, чтоб идти в Адрианополь для усмирения янычар. Он бы выполнил поручение, если б не был удержан в течение 20 дней самим султаном в окрестностях Царя-Града, близь Левенд-Чифлика, в учебном стане, куда Селим ежедневно ездил для забавы, любуясь устройством и правильностию движений созданного им войска. Янычары воспользовались промедлением и успели так хорошо изготовиться к защите Адрианополя, что, при нападении на сей город, Кади-паша встретил сильный отпор и должен был отступить в Бургас. Столь же безуспешно продолжал он военные действия и в других местах, наводненных сильными отрядами мятежников, соединившихся с горскими шайками. Он был отбит при нападении на Чорлу и отступил к Селиврии. Сии постоянные неудачи султана возвысили до такой степени дерзость янычар, что они потребовали смещения многих первейших государственных сановников и возложения на их предводителя звания верховного визиря, что было исполнено, в угождение мятежникам, как единый путь к восстановлению тишины. Кади-пашу с войском его отослали обратно в Азию, повеление же о предположенном включении янычар в регулярное войско хотя и не отменили, но о нем замолкли. Селим остался при своих надеждах, а янычары с прежними опасениями.

В это время прибыл в столицу Турции, с званием французского посла, известный генерал Себастиани. По тогдашним обстоятельствам предвиделась война с Россиею. Большую часть янычар направили в берегам Дуная, а для обороны береговых укреплений Босфора присоединили к двум, оставшимся в Царе-Граде, регулярным полкам до 2 т. бесприютных Албанцев и Лазов, из окрестностей Трапезунта. Султан надеялся, что они, сблизясь с регулярными войсками, примут введенный между ними порядок, чего, конечно, и достигли бы с [63] терпением и осторожностию. Но наместник верховного визиря, тайно препятствовав сим видам, поместил некоторое число своих янычар среди новобранцев назвавшихся ямаками, с поручением внушать им, что они принадлежат не к регулярным отступникам правоверия, но к сословию янычар, прославившему Оттоманов. Издавна уже велись козни против султана и устраивались средства к низвержению его. С намерением возжечь таившееся пламя, наместник визиря, при раздаче ямакам жалованья, велел принесть несколько мундиров регулярных войск и пригласить их к принятию новой одежды. Замысл его вполне удался,— врожденное отвращение Азиатцев к военному благоустройству явилось во всей силе своей. Ямаки взбунтовались, побили своих частных утеснителей и выгнали из укреплений все регулярные войска. Присоединив к ним сословие пушкарей (топчи), можно бы еще усмирить бунтовщиков; но наместник, обманывая султана ложными донесениями, представил происшедшие беспорядки ничтожными, а между тем продолжал внушениями своими возбуждать недовольных против всех законных властен. Ямаки избрали себе начальника Кобахчи-Оглу, с которым они приступили чрез несколько дней к открытым действиям.

Кобахчи-Оглу явился с войском в столице, где, соединясь с оставшимися янычарами и частию морских служителей и пушкарей, собрал их на площади близь старого сераля. Туда янычарские оды вынесли, по его приказанию, свои котлы, которые по старинному обычаю, введенному при учреждении этого корпуса, почитались в роде хоругвей и всегда служили им знаком для сбора. Бунт возгорелся. Начались казни или убийства первых государственных сановников. Погибли регулярные войска, защищавшиеся в своей казарме. Сам султан, укрывавшийся в своем дворце, по требованию мятежников, выдавал [64] головы своих приверженцев и, новым указом, отменил учреждение регулярных полков. Но мятежники и тем не удовольствовались,— они свергли султана с престола, на который возвели Мустафу IV, сына Ахмеда — двоюродного брата Селима. Это случилось 29-го мая 1807 года.

Власть, присвоенная мятежником Кобахчи-Оглу во время смятения, и беспорядки, порожденные слабым правлением нового султана, ускорили его падение, с потерею самой жизни. Мустафа IV, желая освободиться от преемника престола, родного своего брата, ныне царствующего Махмуда II, готовил ему погибель; но главный казначей армии Рамис-эффенди, с 2,000 Албанцев, похитив Махмуда из сераля, спас ему жизнь. Рущукский же паша, Мустафа Байрактар, прекратил владычество Мустафы IV 28 июля 1808 года; 1-го августа того же года он опоясал Махмуда II саблею Османа, а сам принял на себя звание верховного визиря. При сих новых смутах, сверженный султан Селим III был лишен жизни. Питая нежную привязанность к памяти своего дяди, Махмуд близь 20 лет таил мщение, которое готовил убийцам. Он надеялся побороть янычар и принялся, под руководством Байрактара, за восстановление регулярных войск. Собран был особый совет из главных сановников, чтоб принять решительные меры к образованию из янычар несколько регулярных дружин под названием сеймен, и пригласили на сие совещание правительственные лица из всех областей Турции. Большая часть званных особ не явилась, но тем не остановились действия совета, который положил:

1) Отменить продажу офицерских званий в янычарском корпусе.

2) Понудить всех холостых янычар перейти в казармы и возобновить строгие постановления против [65] поселившегося между ними срамного разврата, ослабляющего дух и силы воинов.

3) Выдавать жалованье только живущим в казармах и несущим действительную службу.

4) Строжайше воспретить впредь продажу права на получение жалованья по свидетельствам о службе, выдаваемым за подписанием начальников од.

5) Составить новое положение о пенсиях, выплачиваемых из янычарской казны, чтобы прекратить злоупотребления, вкравшиеся в эту отрасль общественных расходов.

6) В прежних постановлениях об одежде и содержании янычар сделать изменения, сообразные с предстоящим временем, уничтожив вредные обороты, введенные в обычай корыстолюбием начальников.

7) Восстановить между янычарами повиновение и воинские упражнения, заведенные Солиманом.

8) Без малейшего отлагательства снабдить все турецкие войска усовершенствованным по европейским образцам оружием и ввести обучение построениям по правилам военного искусства, дающим неверным над мусульманами преимущество, как в том уже неоднократно сознавались муфтии в своих наказах.

Предположения совета были утверждены общею подписью членов и приняты всеми пашами, находившимися в областях, где власть янычар часто препятствовала распоряжению правителей. Кади-паша, прежний предводитель регулярных войск, усердно содействуя в исполнении новых постановлений, добровольно остался с тремя тысячами ратников, которых он принял на свое собственное иждивение в столице до тех пор, пока в них будет настоять надобность. Но Байрактар, увлеченный высокомерием и не внимая всеобщему голосу неудовольствия в народе, пренебрег средствами умеренности, которыми мог [66] достигнуть успеха. Он круто приступил к истреблению и преобразованию старых злоупотреблений, не оказывая ни малейшего уважения к лицам, долженствовавшим потерпеть от вводимых перемен, и притом еще обнаружил свое корыстолюбие.

Такой образ действий произвел новый мятеж 16-го ноября 1808 года; народ взволновался. Вновь набранные войска не могли против него устоять и укрылись в дворах старого дворца, который и удержали за собою; но когда они увидели голову Байрактара, убитого мятежниками, то и сами передались на сторону янычар. Намеревались уже возвести опять на престол прежнего султана Мустафу IV, но Махмуд II велел умертвить своего брата (Мустафу IV), ³⁵ трехлетнего сына его и четырех беременных султанш, чем и обезопасил жизнь свою и владычество, ибо он за сим остался единственным представителем царственного дома. Мятежники покорились, но регулярные войска вторично были уничтожены: восстановление их казалось возможным только по совершенном истреблении грозных янычар.

Махмуд исподволь изготовлял средства в уничтожению сего мятежного сословия, с удовольствием видел погибель значительного числа самых буйных членов оного при уронах, понесенных во время войны с Грециею, не щадил денег для привлечения на свою сторону янычарских начальников и тем приобрел их согласие на исполнение своих видов. Втайне умножив свои силы, он уже не опасался угрожавшей ему бури, которую признавал необходимою, а потому, с уверенностию в успехе, сам приступил к мерам, от коих должен был возродиться ожидаемый переворот. Он обязал подпискою главных вождей янычар представить от [67] каждой оды по 150-ти человек для зачисления в состав регулярных войск, с поручительством за их безусловную покорность. Для образования регулярных полков, назначил несколько офицеров, уцелевших от предшествовавших кровопролитий, и присоединил к ним еще некоторое число офицеров, знающих свое дело, вытребованных им из Египта.— Янычары снова восстали. Поводом к сему послужил самый малозначущий предлог. Бунт возгорелся от удара, нанесенного одним Египтянином Турку. Янычары по обыкновению собрались на площади близь сераля, куда вынесли свои котлы, но султан не устрашился: войско, предназначенное для противоборства, уже было в готовности. Присоединив к нему морские войска и пушкарей, Махмуд предшествуемый духовенством, явно уже ободрявшим предприятие его, отправился в главную мечеть. Янычары могли убить своего повелителя, но они не дерзнули поднять рук на последнего потомка племени Османов, потому что сыновья султана были еще в младенчестве, мысль же о возведении на престол малолетнего, с учреждением опекуна-правителя, незнакома Туркам. Янычары ограничились истреблением новой своей одежды и разграблением домов своих начальников. Тогда султан приказал развить хоругвь Пророка и, совместно с духовенством, провозгласил уничтожение навсегда буйного и страшного сословия, существовавшего уже более четырех с половиною столетий. Для прикрытия готовимого им ужасного позорища личиною правосудия, он объявил предварительное прощение тем, которые покорятся, но на таких условиях, каких, по собственному его убеждению, невозможно было принять. Согласно с ожиданием, ответ состоял в презрительном отказе на предложения султана, с требованием голов приближеннейших особ. Отзыв сей был знаком во всеобщему нападению на мятежников, с избранным на то [68] заблаговременно войском. Жители столицы, увидя развевавшуюся священную хоругвь Пророка, пристали к войскам и вскоре знаменитый и прославленный корпус янычар был уничтожен. Избегшие меча погибли в пламени, объявшем казармы, куда они было укрылись; при сем случае погибло 12-ть тысяч янычар; только несколько сотен их, уцелевшие от всеобщего поражения, искупили жизнь свою вечною ссылкою на каторгу ³⁶.

Это кровавое событие, совершившееся 15 июля 1826-го года, доставило наконец Махмуду средство к учреждению ныне существующего в Турции регулярного войска. Будучи еще ново, слабо и числом не превышая 28 т., оно истребилось в войну 1828 и 1829-го годов. Молодые солдаты, не свыкшиеся с правилами регулярной службы, не уверенные ни в ее превосходстве, ни в своих начальниках, устрашились перехода Русских чрез Балкан и разбежались. Если бы новая опасность, угрожавшая султану с юга, вооружение египетского паши не возбудило Махмуда, то он едва ли нашел бы в себе достаточно душевной силы, чтобы еще раз приступить с деятельностию к восстановлению своего почти вовсе исчезнувшего войска.

В мае месяце 1831 года, турецкая регулярная армия состояла: из 15-ти пехотных полков, в 4 баталиона, всего 45 т. человек; 9-ти конных полков, в [69] которых считалось 4,980 человек; 4-х полков артиллерии, каждый из 4-х рот, и 4-х рот бомбардиров, по 120 человек. Дух этого войска, не ободренного успехами, был в совершенном упадке; многочисленные побеги постоянно препятствовали содержанию полков в полном составе, коих число увеличилось: одних пехотных уже 20-ть, есть также и гвардейские, но собственно количество войска нисколько от того не возросло; невзирая на частые наборы, сильнейшие баталионы, вместо 800-т, выводят в строй не более 350 человек. Побеги так же часты, как и прежде. Вообще беспорядок по военной части не изменится на лучшее пока правительство не примется за устройство гражданского управления, от коего зависят все снабжения и следственно благоустройство войска, и доколе люди, начальствующие над ним, не переродятся, турецкая армия будет как и ныне служить лишь в мирное время — развлечением и забавою для властителей Порты, а в военное — позорищем.

В Турции нет верных сведений о числе народонаселения; сословия не отделены одно от другого, а повинности не имеют определительности, почему и раскладка налагаемого с разных областей набора не может быть правильна. Его производят в деревнях по произволу, чем дается наборщикам повод обогащаться, с разорением семейств. Полковые списки также неисправны; начальники вообще не подвержены ответственности; от того беглых не преследуют, как бы должно, и они большею частию возвращаются в свои дома, где проживают безвозбранно. Одни и те же люди часто снова попадаются на службу по новому набору и зачисляются в другие полки,— что мало изумляет Туров, по привычке их к прежним обыкновениям при сборе иррегулярных войск. По народному предубеждению, все вступающие в военную службу должны быть мусульманской веры,— христиан в нее не принимают: [70] однако правительство уже усвоились с мыслию наполнять полки людьми, без разбора вероисповедания, и с некоторого времени старается привести ее в исполнение. Нет сомнения, что от подобной меры возрастут силы государства, потому что природные жители областей, завоеванных Турками, по собственному сознанию завоевателей, способнее их к службе в устроенном войске. Они сами отдают преимущество над собою албанским баталионам, набранным из принявших мусульманский закон туземцев, которые превосходнее Турок как в повиновения и перенесении трудов, так и в самом бою.

Пехота делится на бригады; в бригаде два полка, в полку четыре баталиона, в баталионе 8 рот, в роте 10 десятков. Чины те же самые, как в египетской армии, равно и устав службы взят с французского. Он напечатан очень красиво, с рисунками и в руках у всех военных начальников. Они с любопытством его рассматривают и желали бы достичь выполнения предписанных правил, но не умеют приступить к тому, ибо для сего нужно побороть закоренелые обычаи свои и всему препятствующую лень, к чему никто их не понуждает. Бригадою начальствует мир-лива — звание, соответствующее чину генерал-маиора. Ферик, или дивизионный начальник, равняется с двухбунчужным пашею, или генерал-лейтенантом, но постоянных дивизий в армии нет; оне составляются, по мере надобности, из войск разного оружия. Нет и корпусов, хотя есть чин мушир ³⁷, равный званию трехбунчужного паши, или визиря и полного генерала. Султанская гвардия составляет отдельный корпус, не зависящий от общего военного управления. Хотя в минувшую войну с Египтом главнокомандовавший Гусейн-паша и был наименован фельдмаршалом, но этого достоинства нет в [71] турецкой армии, а было оно ему дано единственно в подражание европейцам. Старинное же название сераскир, составленное из двух слов — персидского и арабского, значущее глава войска, принадлежит также и правителям обширных областей. Его носит ныне Хозрев-Мегмед-паша, главнокомандующий над всем военным управлением и армейскими полками, слегка только касаясь гвардии по существующему между ним и Ахмед-пашею соревнованию. В 1-й главе сей части изображены занятия и некоторые свойства этого дивного старца. Он не согласился принять звание главнокомандующего над войсками, действовавшими против личного его врага Мегмед-Али. Вероятно хитрый Хозрев, знавши превосходство египетских войск, опасался поражения, а потому и предоставил себе одно формирование и снабжение армии, охотно выхваляя свои распоряжения и порицая действия им же самим избранных начальников. Точно так же уклонился он и от начальства над флотом, истребленным под Наварином; равнодушный к неустройству военной части, он пристрастился в ней только как к нововведению, чтобы заслужить европейскую известность ³⁸.

Так как в Турции нет дворянства, то в офицеры производят из нижних чинов. В производстве до генеральского чина соблюдается некоторое старшинство. По большому недостатку, оказавшемуся в офицерах высшего разряда, при учреждении войск, заняли много штаб-офицерских и даже генеральских мест молодыми людьми, без [72] опытности и заслуг, взросшими при султанском дворе, или у первейших государственных сановников в должностях служителей. А как значительная часть этих прислужников состоит из рабов, захваченных в плен на Кавказе или в Имеретии и проданных в Турции, то в высших званиях встречается много вольноотпущенных, природных Абазинцев и Имеретинцев, обращенных еще в малолетстве в мусульманскую веру. Они, при всей неопытности в военном деле, по справедливости считаются еще способнейшими к занятию таких мест. Многих легко можно распознать по белокурому цвету волос и по чертам лица. Иные помнят еще природный язык свой и с удовольствием расспрашивают о родине; но тверды в принятой вере и преданности султану, который с ними обходится благосклонно и ласково.

Содержание турецких войск весьма достаточное. Мир-лива или бригадный генерал получает в месяц 5 т. левов (1,250 руб.). Жалованье, положенное прочим чинам, сообразно с этим окладом, но едва удовлетворяет всем надобностям служащих, по сохранившимся между старшими обычаям роскоши, ибо они до сих пор еще содержат многочисленную прислугу для подавания трубок и кофе, имеют скороходов, множество лошадей и т. п. Часто случается видеть рядовых и даже унтер офицеров, отправляющих должность слуг в домах начальников: так мало еще постигают Турки различие государственной службы от личной. Столь же мало постигают они различие чинов: молодой царедворец или близкий слуга знатного паши безвозбранно носит военный мундир для того только, чтобы его считали на службе, и имеет шаг пред штаб-офицером, предводительствующим полком. В турецкой армии нет настоящего чинопочитания и уважения к офицерскому званию. Бойкий баталионный командир не повинуется полковому; ударяет фуктелем офицера, как солдата, [73] а офицер проводит время вместе с рядовыми, ему подчиненными. Напомнить расстояние, отделяющее офицеров от нижних чинов, было бы оскорбить последних, по общенародному мнению, что все мусульмане вольны и равны между собою. Многие еще смешивают звание подчиненного с званием раба, в числе коих признают только христиан-невольников и военнопленных. Впрочем эти понятия ныне приметно стали ослабевать и легко бы вовсе искоренить их в войсках посредством благоразумных наставлений, ибо турецкий народ вообще сговорчив и обходителен.

Рядовой получает по 20-ти левов (5 рублей) в месяц и жалованье выплачивается довольно исправно. Паек одинаков как в мирное, так и в военное время. Он очень достаточен и состоит из 14-ти выдачей разного рода; в числе сих выдачей полагается: хлеб, мясо, зелень, сарачинское пшено, бобы, масло, соль и другие съестные припасы, также мыло, свечи и проч. В мирное время люди получают все сполна, но в военное часто случается недостаток в продовольствии, по беспечности и нераспорядительности начальства; а при изобилии раздача припасов производится без порядка и неправильно, так что иные более захватят и продают избытки свои тем, которые не успели запастись. Вообще, по части продовольствия и снабжения войск множество злоупотреблений, и военные коммиссары без меры обогащаются, но не на счет войск, а на счет казны, несущей чрезвычайные расходы.

Зимнее платье пехотного солдата состоит из куртки и шаровар синего сукна; воротники и обшлага красные из дурной и редкой каразеи. На лето отпускаются белые бумажные шаровары. Обувь состоит из разрезных полусапожек желтой юфти, надеваемых на голую ногу. По непрочности они скоро изнашиваются, и нижние чины часто ходят совершенно босыми, в чем они не затрудняются, [74] по вкоренившейся в них с младенчества привычке ходить без обуви. Многие штаб и обер-офицеры, без особенной надобности, также не обуваются, предпочитая туфли сапогам. На голове все без изъятия носят красную валяную из шерсти большую ермолку (фес), с синею шелковою на верху кистью, как в египетских войсках. Этот головной убор есть вместе и народный; прежние чалмы теперь употребляются в Константинополе только духовенством. Фес довольно красив, когда приходится впору по голове, но очень безобразен в том виде, как его носят Турки, насупив на брови и выказывая из-под этой красной шапочки край грязного белого колпака. Сукно, покупаемое правительством дорогою ценою, весьма низкой доброты и скоро теряет вид и цвет. Мундиры шьются не по особой для каждого солдата мерке; почему они на большую часть людей не приходятся впору. Мундиров не застегивают на груди, по народной привычке ходить с голою шеей. Из-под мундира выказывается не завязанный ворот изорванной и грязной рубахи. Офицеры по большей части одеваются также неопрятно; некоторые носят бороды, а иные обматывают шею пестрым карманным платком. Те из них, которые лучше образованы, держат свое платье почище, некоторые даже, но немногие, склонны к щегольству. В сем случае они шьют себе кафтаны покроем похожие на сюртуки, произвольных цветов, и украшают их обшивными шнурками. В таком наряде ходят они на службу и к начальникам, коих глаза не применились к различию формы, еще не установленной настоящим образом; всякий необыкновенный покрой платья кажется им европейским, следственно военным, а этого для них довольно. Подобно сему, хотя лацканы положено иметь только в некоторых полках гвардии, но при переводе из нее в другие войска люди выходят в строй в прежних мундирах. Такая пестрота, [75] не замечаемая начальниками, часто происходит и от произвола, потому что всякий волен нашить себе на мундир лацканы, петлицы, или вышить воротник. Шинели у нижних чинов из темно-коричневого грубого сукна; их скатывают и укладывают сверх ранца.

Ранцы носят только на двух наплечных ремнях без нагрудного и без малейшей пригонки; а потому их очень часто и легко скидают и опять надевают. В них не соблюдается правильной укладки. Между ранцем и шинелью привязывают еще голубое одеяло, сделанное из шерстяной и легкой ткани. Оно служит вместо ковра, для постилки во время молитвы и постелью, не обременительно и, без сомнения, много способствует к сохранению здоровья в походе, при ночлегах на сырых местах. Ременная амуниция — из черной кожи и состоит из перевязи, сумы с медным изображением луны, со звездою на крыше и из широкого пояса, застегивающегося спереди медною бляхою. К поясу пришивается с левой стороны кожаная гайка, в которую вкладывается штык без ножен. Унтер-офицерам положена такая же амуниция, только из белой кожи. Вот все обмундирование турецкого пехотного солдата. Оно вообще просто, легко, удобно и даже красиво, если хорошо пригнато и содержится в чистоте; но в том виде, как одеваются Турки, одежда эта обезображивает самого стройного мужчину. В убранстве войск не видно никаких украшений. Мундиры все одинаковы; на них нет даже полкового нумера. Эполетов тоже нет; чины узнаются по нашитым на груди с левой стороны мундира знакам,— унтер-офицерские медные, изображающие в армии луну со звездою, а в гвардии солнце. У генералов, штаб и обер-офицеров знаки эти бриллиантовые, жалуемые султаном и различающиеся по богатству. Однако правительство находит, что такое означение чинов слишком тягостно для казны, и хотело ввести эполеты, [76] которые надеваются иными без всякого права, по собственному произволу, из щегольства. Генералы, кроме обыкновенных мундиров, имеют парадные чекмени синего цвета, со вкусом вышитые золотом по всем швам.

При взгляде на оружие, ясно обнаруживается слабое состояние турецкого войска. Ружья содержатся с беспримерною небрежностию: стволы и все железные части покрыты ржавчиною снаружи и внутри; замки испорчены и не дают огня; ложи расколоты, поломаны и скреплены кое-как гвоздями или веревочками, так что ружья вообще едва ли на что годны. В таком же положении находятся и патроны, которых по большей части на людях не имеется. Однако прежняя страсть Турок к оружию тотчас проявляется при стрельбе в цель, к чему они показывают более охоты, чем к темпам ружейных приемов по счету. В Царе-Граде был завод ³⁹, на коем изготовлялось ежегодно до 15 т. ружей, отработанных без всякого старания, с криво просверленными стволами, дурно выделанными огнивами, слабыми пружинами, свернувшимися винтами и негодными ложами. Теперь и этого жалкого средства снабжения армии оружием стало недостаточно, по причине растраты оружия в продолжавшиеся несколько лет сряду постоянные неудачи турецких войск. Почему правительство намеревалось обратиться к Англии для покупки 18 т. ружей, и подобное же предложение сделано России.

Баталионам даны знамена, с изображением луны и звезды; но Турок, не постигая еще святости и неприкосновенности военной хоругви, не обращает на нее никакого внимания. В полках заведены также музыки, и некоторые довольно хороши. Их обучают итальянские капельмейстеры. Чтобы приохотить молодых людей к такому странному и [77] необычайному для Турок учреждению, положено весьма достаточное содержание музыкантам, в которые часто назначают детей знатных особ и производят их в офицерские чины до капитанского ⁴⁰. Султанская музыка в особенности богато одета; мундиры покрыты галунами по всем швам; панталоны красные; молодые люди, ее составляющие, ловчее других в обхождении.

При полках устроены лазареты, в коих больные содержатся отлично хорошо. Одежда их, по количеству и качеству вещей, роскошная. Аптеки обильно снабжены дорогими и редкими лекарствами. Местные госпитали в столице не отличаются подобным благоустройством.

Кавалерийские полки состоят из легко-концев, вооруженных пиками с флюгерами. Седла гусарские,— их находят весьма удобными. О правилах же седлания и верховой езды никто не имеет понятия. Лошади вообще малорослы, но быстры; их содержат дурно и небрежно. В коннице одеваются несколько лучше, чем в пехоте, и в офицерах заметно более живости; а между высшими чинами встречается более людей сведущих в своем деле.

Корпус топчи, или пушкарей, вначале составленный из янычар, во время последних беспорядков, оставался верным султану и был главным его оружием при истреблении в 1826-м году мятежнического войска, почему и пользуется особенною милостию Махмуда. Теперь регулярная артиллерия делится на батареи, из коих каждая состоит из 6-ти орудий — 4-х, 8-ни и 12-ти фунтового [78] калибра, вылитых и отделанных тщательно. Но лафеты большею частию сделаны дурно, непрочно окованы и содержатся небрежно. Зарядные ящики и прочие части обоза тяжелы и неудобны; конская упряжь шорная легка и способна В гвардейской артиллерии лошади рослы, тяжелы и статьми похожи на мекленбургских; оне вероятно и добываются в Германии. В армейской же артиллерии лошади мелки, слабы, горячи и от дурного присмотра, по большей части испорчены. Турки совершенно не умеют ходить за упряжными лошадьми и незнакомы с правилами выездки их. Они нетерпеливы в приемах при обучении лошади и пренебрегают этим животным, коль скоро оно употребляется не под седлом. Следы коренных привычек Османов берут в сем случае еще верх над вновь вводимыми правилами. Артиллеристы исполняют должность свою при орудиях с охотою и в действии проворны без суеты. Некоторые из штаб и обер-офицеров сего оружия лучше образованы, чем в войсках другого рода. Артиллерийский корпус имеет отличный от всей армии головной убор: твердую из черной овчины шапку, похожую видом на митру, с медным изображением пушки на лафете спереди.

Литейный двор в Константинополе довольно обширен. При нем находятся мастерские всякого рода и несколько искусных мастеров; но, по беспечности правительства и начальства, это заведение приходит в упадок. Оно наполнено новыми и старинными орудиями разных видов и калибров. Между старинными в особенности заметны некоторые, отлитые по весьма странным и затейливым образцам. Есть также некоторое число станков, заготовленных из сырого леса, дурно окованных и с беспечностию выставленных на солнце. Огромные пирамиды разнокалиберных ядр и бомб украшают небольшую площадь Топханэ, или артиллерийского арсенала, на которой производятся иногда частные смотры войскам. [79]

В мастерских не заметно большой деятельности и движения. Правительство не помышляет о перемене или исправлении старых и негодных орудий, которыми вооружены батареи, защищающие Босфор, хотя и есть на то средства, ибо северные берега Анадолии обильны лесами, а в окрестностях Трапезунта находятся медные рудники неисчерпаемого богатства. В арсенале хранится большое количество меди, но сухого леса в заготовлении не видно. Есть около Царя-Града и пороховые заводы; однако порох, отпускаемый пехоте, английский и отличной доброты. Его складывают в разных местах, между прочим и в султанском арсенале, выстроенном среди дворов старого сераля. Там же запасено более 10 т. ружей новых турецкого изделия, ни к чему почти негодных. Пороховые бочонки сложены вместе с оружием, без всякого предохранения от взрыва. Удивительно, как до сих пор еще не взлетело здание сие на воздух; служители, ходя около складов по везде рассыпанной пороховой мякоти, вовсе не соблюдают должной предосторожности. Начальником всей артиллерии, бывший в России в 1831 году послом, а потом капитан-пашею, Галиль-паша, приемыш сераскира Хозрев-паши.

В инженерном училище до 200 воспитанников, обучающихся грамоте, математике, фортификации и черчению. В отличие от других войск, инженеры носят на груди бриллиантовый знак, изображающий циркуль. Из них еще мало оказалось способных к своему назначению. Сначала они охотно занимаются своим делом, но остывают в должности, когда зачисляются на действительную службу, ибо они тогда поступают в сношения с необразованными людьми, от которых почти совершенно зависят и никогда не получают от них пособий, нужных для исполнения своей обязанности. Беспечный Турок охотно заблуждается в том мнении, что присутствие инженера избавляет его от труда работать укрепления, перестает сам заботиться и все [80] возлагает на ответственность искусника. Подобно сему, больные, избрав врача и условившись с ним в платеже за исцеление, отдаются в полное его попечение, с уверенностию, что они тем купили себе право не воздерживаться в пищи и образе жизни.

Для войск, пребывающих в столице, выстроены многие великолепные казармы, украшающие берега Босфора. Некоторые содержатся довольно чисто. В них помещаются все чины и даже бригадные командиры, которые оставляют свои семейства в собственных домах в городе. В казармах нет больших палат с нарами,— оне разделены на небольшие комнаты, в которых нижние чины ложатся на постланные ковры или свои одеяла. Для канцелярий, цейхгаузов, швалень и прочих мастерских отведены особые отделения. Кухни довольно опрятны; прислуга из военных арестантов. Нижние чины ходят в казармах босиком.

Летом войска выводятся в лагерь и на это время выдаются им палатки, находящиеся в распоряжении особого ведомства. Оне шьются из двойной бумажной ткани, выкрашенной зеленым цветом; к верху остроконечны, в виде шатров, круглы и разбиваются на одном древке, хорошо предохраняют от дождя и зноя, вмещают в себе более десяти человек и вообще удобны. Штаб и обер-офицерам отпускаются палатки большего размера и лучшего убранства. К соблюдению чистоты в лагере, полагаются на некоторое число палаток небольшие наметы, которые служат отхожими местами и разбиваются позади линий. Обыкновение сие соответственно природной стыдливости Турка, который ни за что не останется в открытом месте для естественной надобности. К присмотру за палатками, разбиванием и уборкою их определено нужное число нестроевых с офицерами; они помещаются вблизи лагеря, в особенном месте, для них отводимом. [81]

Отправление службы в турецких войсках весьма далеко от совершенства: самые основные правила им мало известны; но они тщательно перенимают то, чему их обучают, исполняя показанное с усердием и простодушною точностию, не заботясь впрочем о достижении настоящей цели, и более забавляются мелочными нововведениями. Врожденное непостоянство Турок не дозволяет им вникать во всю подробность военного устройства. Главные начальники спешат только собрать людей в баталионы, чтоб утешаться на смотрах зрелищем построений. Быстроты в движениях много, но нет никакой правильности и чистоты; люди в строю не ранжированы, и в сем отношении конница ничем не отличается от пехоты. Турок, от природы вообще ловкий, понятливый, делается неразвязным в солдатском платье и под ружьем. Молодые люди и даже дети, которыми теперь наполнены войска, не постигают цели своего назначения. Строевая служба им кажется одним лишь угнетением, подавляющим все их способности и помышления. Не получая правильной выправки и предварительного образования, они теряют природную свою бодрость и представляют в строю самое жалкое и смешное зрелище.

Однако на вечерних игрищах, которые они очень любят, этот вид скоро изменяется: там они расстегиваются, разуваются и во всех движениях обнаруживают свои природные способности, веселость и проворство.

Ученья делают весьма часто, без внимания на сбережение людей. Однако уставом положены при войсках особые нестроевые чины для возки воды в кожаных мешках, навьючиваемых на лошаков; на пеших ученьях имеется вода всегда в готовности для подкрепления ослабевающих. В ружейных приемах Турки довольно ловки, но в них заметно более способности, чем знания в сем деле, что должно отнести к невежеству обучающих. Ружье [82] берут на караул по настоящему назначению сего приема, то есть для отдания чести старшему, а потому делают это не только в строю, или стоя на часах, но иногда, вздумают, идя поодиночке, и в особенности при встрече с европейцем, пестро одетым. В знак же особенного уважения к иным особам, часто, отняв от ружья правую руку, прикладывают ее, по старинному обыкновению, к губам и голове с легким наклонением ее. Пример этот показывает, в каком еще младенчестве находится военное образование в турецких регулярных войсках и в каком оно смешении с народными обычаями.

В албанских баталионах видно более устройства. В них сохраняются народные обыкновения, чуждые Туркам, они забавляются иногда плясками и песнями. Со стороны турецких начальников не заметно большой доверенности к сим людям, как равно и они смотрят на Турок без душевного расположения.

Во многих полках находятся Италианцы и Французы в звании наставников (instructeur). Они поправляют на ученьях ошибки, делаемые войсками, при исполнении команды своих начальников. После войны с Египтянами, они много потеряли в мнении правительства. Между ними наиболее отличаются познаниями и опытностию Тевенин (Thevenin) и Калоссо (Calosso). Первый долго служил в артиллерии Наполеона и значительно содействовал к образованию сего оружия в Турции. Последний Сардинец, родом из Пиемонта, в 1821 году бежал из отечества и, прибыв в Константинополь, сделался сперва пивоваром; теперь же исключительно занимается образованием турецкой конницы. Его вообще признают способным человеком. В первый поход против Египтян, находился также при армии в должности инженерного офицера, отставной из нашей службы, корпуса путей сообщения поручив Рельи (Reuilly), который оказал Туркам хорошие услуги. [83]

В походе войска совершенно распущены. Главнейшие тому причины — непопечительность начальства и недостаток в продовольствии и одежде, происходящие частию от малоопытности и дурных распоряжений, частию же от злоупотреблений. Офицеры, без надзора старших, предаются лени, не заботясь о своих подчиненных. Рядовые, склонные к ропоту и мало привязанные к полкам, баталионам или ротам, в коих числятся, легко отстают от своих мест; на трудных переходах войска растягиваются до такой степени, что хвост еще не подымается, когда голова колонны уже на новом ночлеге. Селения обременяются подводами, которые большею частию употребляются на перевозку имущества пашей, ранцев, а часто и ружей, покидаемых людьми, отстающими от своих мест. Армия обращается в беспорядочную толпу, сброд подвод, верблюдов, лошаков и людей всякого звания и оружия, неспособных к трудам. Дороги не исправляются, артиллерии не помогают в неудобных местах и остающиеся на переходах орудия поздно уже присоединяются к своим батареям. Для пионерных работ набирается особый отряд из сгоняемых с деревень христиан.

Следуя при войске, отряд сей пополняется новыми людьми, по мере того, как старые разбегаются. При появлении повальных болезней, к превращению их не берут деятельных мер и от того люди гибнут без числа.

Беспорядок еще более увеличивается от земского конного ополчения, которое сбирается правительством по прежнему обыкновению. Этот сброд людей, большею частию дурно вооруженных и не повинующихся никакой власти, служит только к вящшему разорению края и пресечению средств продовольствия для действующих войск ⁴¹. Регулярные смотрят на эти [84] толпы с презрением и в насмешку называют их баши-бузук — пустые головы. В бой они вступают беспорядочно; храбрейшие из наездников, после краткой перестрелки с неприятелем, уступают поле и все бегут без оглядки. В преследовании, напротив того, они наносят ужасный вред неприятелю, и поощряемые надеждою на добычу, не щадят бегущих, за которыми следуют по пятам. Регулярные войска в начале сражения сохраняют некоторый порядок и могли бы удержать его до конца, если бы начальники были поопытнее и вели бы себя с большим самоотвержением, чем те, которые погубили армию в последнюю войну. Турок от природы храбр и легко воспламеняется.

Вот верная картина турецкой армии. Если недостатки всякого рода уменьшили силы ее, то причиною тому, конечно, не скупость правительства, употребившего значительные расходы на сформирование войск и заготовившего для снабжения их, в разных местах, огромные запасы на наличные деньги. Правительство можно обвинить только в том, что начальство над армиею вверялось людям, всем жертвующим для своих личных выгод и не имеющим никакого понятия о благоустройстве войска. Таким образом посланника назначают в Турции капитан-пашею, а потом начальником артиллерии, мирного правителя области — главнокомандующим, царедворца — начальником всей гвардии, евнуха — бригадным командиром, чубукчи (слугу подающего трубки) — баталионным командиром. Если иные из военных чиновников не свыше звания полкового командира и научаются правилам строевой службы, то они с тем [85] еще не приобретают сведений необходимых для предводительства войсками в военное время. Это искусство, по необразованности Турок, еще долго останется для них чуждым. К тому же в армии их не введен необходимый для успеха порядок, по коему каждая часть непосредственно зависит от своего начальника, несущего за нее полную ответственность.

Несмотря на все эти беспорядки и понесенные неудачи, нельзя обвинить регулярные войска в измене государю. Были известные лица и отдельные части войск, которые жертвовали собою в Египетскую войну с похвальным самоотвержением. На сторону мятежного паши перешло весьма немного людей; беглые, оставлявшие армию многими тысячами, пробирались чрез большие пространства прямо в свои дома, что, по их старинным понятиям, весьма позволительно после неудачи и нисколько не выходит из обыкновенного порядка вещей.

После потери, понесенной Турками под Наварином, султан соорудил новый флот, в котором ныне считает уже более 10-ти линейных кораблей,— все с медными орудиями. Постройка судов прочная, но за сбережением их и содержанием в опрятности нет никакого присмотра. Офицеры несведущи, а морские служители обучены и содержаны дурно. В последнюю Египетскую войну, Турки всегда были на море сильнее неприятеля, но в бой вступать не осмеливались. Между экипажами во все время похода продолжалась повальная болезнь, что и послужило предлогом к отозванию морских сил из Средиземного моря в Дарданеллы. Мегмед-Али-паша, осведомясь о мнимой причине сей, обратил ее в насмешку, сказав, что султанский флот заражен недугом с самого заведения его.

В Турции несколько адмиралтейств, в которых строются военные суда. В Цареградском заметно более попечительности со стороны правительства, не жалеющего [86] значительных издержек для улучшения его. Там дорогими ценами устроены доки и выписаны из Англии паровые машины; но, по уверению людей, знающих морское дело, польза, приобретаемая от сих учреждений, не соответствует употребленному на них иждивению. Не менее того, морское ведомство в лучшем устройстве, чем сухопутное. Кораблестроители — из иностранцев, занимающих в адмиралтействе и другие должности, требующие искусства и познаний; но на военных судах, кроме парохода, управляемого Англичанином, чужеземцев не заметно.

Морскими силами, в походе 1832-го против Египтян, предводительствовал Галиль-паша, теперь исправляющий в Константинополе должность начальника артиллерии. Ему ставят в заслугу искусство, с которым он уклонился от встречи с неприятелем, чем и спас флот от поражения; но правление его признают слабым. Его место заступил Тагир-паша, человек строгий, крутого нрава, быстрый в распоряжениях, с дарованиями и некоторым образованием по морскому искусству, к которому он пристрастен ⁴². Нравственным его достоинствам не доверяют, от деятельности же ожидают больших улучшений по флоту.

Комментарии

33. Эти любопытные книги и теперь еще изредка встречаются. Оне содержат в себе рисунки, на которых изображены приемы оружием поодиночке и ратный строй нескольких воинов вместе.

34. Регулярного войска.

35. Иные относят смерть Мустафы IV повелению Байрактара Мустафы.

36. И до сих пор Турки с трепетом отвращают взоры от сооруженного на берегах Босфора первым покорителем Царя-Града Магометом II замка Румели-Гиссара. Древние стены его обагрены кровью мусульман, умерщвленных там, спустя уже долгое время после общего избиения. Они пали жертвою подозрений и изветов личных своих врагов и по указаниям втайне сохраненных списков. Тела их бросали в Босфор. Отвратительное это зрелище побудило цареградских христиан к воздержанию себя, в продолжении нескольких месяцев, от употребления в пищу рыбы.

37. Это звание дано, бывшему в 1833 и 1834 годах в России послом, командиру гвардейского корпуса и любимцу султана Ахмед-паше.

38. Вот пример его образа мыслей на сей счет: ему заметили, что станки орудий на береговых батареях погнили, что орудия разных калибров, а ядра сложены в пирамиды без разбора их величины.— Выслушав, сераскир расхохотался и отвечал: «это турклёк. У нас искони так и не водится иначе». И дело при том осталось. Турклёк можно передать по-русски словом турчество, на их языке оно значит: грубость и невежество.

39. Мастера на заводе были Армяне. Завод сей сгорел во время бывшего в Царе-Граде в 1833 году пожара. Подозревают сему причиною зажигателей, подкупленных египетским пашею.

40. Странно видеть такое изменение в обычаях доселе горделивых Турок, презиравших христиан, у которых сами теперь занимаются, чтоб играть на балах кадрили и вальсы. И тут однако обнаруживается привычка к независимости старинного Турка. Уставший музыкант сам по себе перестает играть и кладет свой инструмент в сторону; примеру товарища следует его сосед и часто оставшиеся одни на поприще тромбатист и трубач расстраивают танцы своими прерывистыми и несвязными звуками, а наконец и сами перестают играть.

41. Странное дело: Турки, по корыстолюбию своему весьма склонные к грабежу, разоряют селения и города частию от неосторожности, а иногда и умышленно зажигают их; но от многолюдного турецкого лагеря никогда не истребится соседнее селение, как то случается от европейских войск, разбирающих дома на дрова. Уважение ли к чужой собственности, к жилищу, или природная день тому причиною, но в турецком стане никогда не видно больших пылающих костров.

42. Он начальствовал турецким флотом под Наварином.

Текст воспроизведен по изданию: Турция и Египет из записок Н. Н. Муравьева (Карского) 1832 и 1833 годов. Том I. М. 1869

© текст - Муравьев-Карский Н. Н. 1858
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Karaiskender. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info