МУРАВЬЕВ-КАРСКИЙ Н. Н.

ЗАПИСКИ

Первые высадные войска появились 23 марта, на двух зафрахтованных судах; опередив военную эскадру контр-адмирала Кумани, они бросили якорь в заливе Беюг-Дерэ. Нельзя было не порадоваться при виде наших егерей, выглядывавших через борты судов. Им также радостно было отдохнуть от плавания и любопытно видеть новый для них свет, в котором они внезапно очутились. Эскадра с первым отрядом прибыла 24-го числа. Отстали только один транспорт и два зафрахтованные судна, которые присоединились через несколько дней. Но первым лицом из десантного отряда, явившимся ко мне, был 7-й конно-артиллерийской роты капитан Вульферт, опередивший высадные войска от того, что был командирован в мое распоряжение прямо из Петербурга. Он назначался для покупки лошадей к артиллерии, с которою отправлялось только малое число дышловых. Вульферт приехал из Одессы еще 15 марта, на купеческом судне, и доставил мне распоряжение военного министра, по коему открывался для меня в Царе-Граде кредит на сумму 80-т. рублей, для вышеупомянутой надобности. Так как сим полагалось уже первое начало нового рода занятий, на меня [2] возлагаемых, то я тогда же назначил, для исправления при мне должности дежурного штаб-офицера, лейтенанта Лутковского, бывшего со мною в Египте.

Вслед по прибытии отряда, мы с Бутеневым съездили к Сераскиру и объявили ему, что Его Величество, узнав о неприязненных действиях Ибрагим-паши в стороне Магнезии и Смирны и постоянно сохраняя те же чувства дружбы к Султану, ныне являет новое доказательство своего участия, приказав немедленно отправить к нему на помощь и второй десантный отряд, который имел прибыть через несколько дней после первого, уже остановившегося на якоре в заливе Беюг-Дерэ. Известие это, казалось, было Сераскиру неприятно; но он старался скрыть свое неудовольствие и обещался доставить новому отряду те же пособия, коими располагал снабдить первый. Честолюбивому старику много польстила статья, помещенная в ведомостях об усердии, оказанном им по прибытии эскадры контр-адмирала Лазарева, за что он искренно изъявлял нам свою признательность. Мы условились с ним на счет разных предметов, касающихся продовольствия и снабжения войск, и положили свидеться в следующее утро на Азийском берегу, при месте, назначенном для высадки.

25-го я прибыл к назначенному месту, где уже застал Хозрев-пашу, который с деятельностию заботился о доставлении всего нужного; некоторые предметы даже были привезены. Желая польстить Сераскиру, я приказал представить ему от полков ординарцев и вестовых, с утра еще свезенных на берег. Новое для него зрелище это, чистота одежды, а более всего почесть усугубили готовность его на пользу войск, и он с предупредительностию стал предлагать свои услуги. При представлении ординарцев, он долго занимался рассматриванием амуниции их и в особенности шанцевого инструмента; завлекся наконец до такой степени, что присел среди комнаты на [3] корточки и разобрал целый ранец до последней безделки. Во весь день шел дождь ливмя. Квартиргеры принимали места для лагеря, делались первые распоряжения для высадки войск, и свезена на берег только саперная рота, которая занялась разработкою дорог, ведущих на позицию, без чего трудно было бы вывести артиллерию на возвышения. Сераскир, заметив работающих в непогоду людей немедленно приказал разбить для саперной роты лагерь из турецких палаток.

Турки имеют очень ограниченное понятие о надобностях регулярных войск; они ожидали на другой же день, после прибытия эскадры, видеть уже все войско выстроенным на берегу в линию и надеялись забавляться маневрами. Заблуждение это заманило самого Султана, который неожиданно прибыл в Терапию, где у него был дворец. О нечаянном приезде высокого посетителя сообщил мне мушир-Ахмед-паша, прервавший занятия мои, уведомлением при том, что Его Султанское Величество приглашает меня к себе, с адмиралами, бригадным и полковыми командирами. Позвав с возможною поспешностию всех означенных особ, я поехал в Терапию. Султан принял нас с необыкновенною радостию, выражавшеюся и в словах его, и в чертах лица. Он был одет в желтоватом байковом, длинном — мешковатом сюртуке, с байковыми же, маленькими погончиками на плечах, и сидел в креслах среди просто убранной комнаты.

Я начал извинением, что представлялся ему в сюртуке и вымоченный дождем, от того что занимался отводом лагерных мест и, спеша явиться к нему, не имел времени переодеться (Платье мое оставалось еще в Беюг-Дерэ, в доме посланника). При дворе Султана тогда не обращали никакого внимания на одежду, и он нисколько не нашел странным, что я представлялся ему в таком виде. Махмуд много спрашивал о состоянии войск и здоровье [4] людей, говоря, что любит их и заботится о них более, чем о своих войсках: в доказательство чего, не обратил внимание на дурную погоду и прибыл из Чарагана в Терапию, единственно чтоб нас видеть. Говорил, что считает войско сие залогом дружбы Государя и помнит переданные ему некогда Галиль-пашею слова Его Величества, в коих заключалось обещание помочь ему в случае нужды. Речи сии называл он даже предсказанием и ссылался на то, что граф Орлов в последствии подтвердил их. Султан казался весьма довольным двумя объявлениями, напечатанными в ведомостях, в коих излагались причины, побудившие Государя прислать флот, и говорил, что дружба Его Величества выражается не одними словами, но и делом. Он просил меня безотлагательно, при нем же, потребовать все, что нужно было для войска, а Сераскиру приказал в особенности заботиться об исполнении моих требований и очистить мне самую лучшую квартиру вблизи лагеря; причем обещался, по высадке войск, приехать и осмотреть их; наконец изъявил желание, чтобы все присутствовавшие особы были представлены ему поименно, и после того отпустил нас.

Обхождение Султана было очень приветливо. Речь его была прерываема только уверениями моими — в готовности нашей служить ему и в желании быть ему полезными. Он говорил между прочим, что надеялся на продолжение дружбы Государя и по окончании нынешней войны. По выходе нашем, Махмуд прислал сказать мне, что ему еще приятнее было бы, если б при этом свидании находился и посланник наш, господин Бутенев. Бутенева тут не было потому, что он в то время находился на совещании у Рейс-эффенди. Султан поручил также Сераскиру потребовать у меня списки всем сухопутным чиновникам, имевшим надобность в верховых лошадях, чтобы снабдить нас ими, ибо в сем предмете встречались большие [5] затруднения. Замечательно, что во все время разговора не было упомянуто ни слова о втором высадном отряде, неизбежного прибытия коего Турецкое правительство не могло более отменить. По обстоятельству этому могло казаться, что вся приветливость Султана была притворная и следствием тяжкой необходимости, которой он покорялся. Кто проникнет в потаенные думы азиатского властелина, привыкшего скрывать и помышления свои, и волнение страстей!

Султан вскоре после нас вышел и застал меня еще в коридоре дворца. Сераскир, провожавший нас, встретил его на ступеньках крыльца, бросился ему в ноги и поцеловал их в присутствии всех. Не знаю, с какого повода он это сделал, тем более, что обыкновения сего, сколько мне известно, ныне уже не существует при дворе Султана. При этом действии, на лице Сераскира не выражалось раболепного страха; напротив того, лукавый царедворец, в душе не уважавший Султана, принял на себя личину человека, увлеченного непомерным чувством преданности к своему Государю, и лобызал сапоги его с улыбкою и нашептыванием при том льстивых слов. Султан несколько остановился, но не взглянул даже на Сераскира; он показал себя равнодушным к такому изъявлению подобострастия, как к случаю обыкновенному, и продолжал разговаривать со мною. Сходя с крыльца и севши даже в лодку, он не переставал попеременно говорить со мною и Сераскиром, коему опять подтвердил приказание снабдить нас верховыми лошадьми.

Радушный прием, сделанный нам Султаном, был всем приятен и служил как бы наружным примирением с нами турецких сановников, коих тяготила мысль видеть в прежних врагах своих покровителей. Мушир-Ахмед-паша, в простоте чувств своих, не мог скрыть радости, его объявшей. Он с особенным удовольствием сообщил мне, что баталион и эскадрон, [6] назначенные для присоединения к нам в лагере, поступят из султанской гвардии, и потом с торжественным видом дал заметить, что французский посол, коего дом в Терапии, находится в соседстве султанского дворца, был некоторым образом свидетелем приема и проводов. Сераскир немедленно отправился опять в Хункяр-Скелеси, для довершения начатых им распоряжений.

Несколько дней после того, я имел опять новое доказательство зависти, которую Сераскир питал к Ахмед-паше, и скрытного неудовольствия его на нас. Он негодовал за то, что турецкий баталион, назначенный для присоединения к нам, был из султанской гвардии, следственно подведомственный Ахмед-паше, и досадовал, видя, что участие в распоряжениях союзников ускользнуло из рук его. Драгоман Степан Вогориди, тогда уже князь Самосский, написал ко мне от имени Сераскира, что бригадный генерал Неджиб-паша получил приказание расположиться с одним баталионом своей бригады вблизи нашего лагеря, с тем чтобы иметь полицейский надзор вокруг нас и исполнять те приказания мои, которые бы могли касаться его обязанности. Такая дерзкая выходка прикрывалась целыми транспортами сухарей и продовольствия, которые Турецкое правительство вместе с тем к нам прислало.

Нельзя было оставить сего без внимания, особливо на первых порах, когда всякое действие должно было иметь влияние на последующие. Я отвечал Вогориди, для передачи Сераскиру, что не видел никакой надобности в присылке баталиона, для полицейского надзора в окрестностях лагеря, и что на этом уговоре я не имел никаких для него приказаний; что, в случае прибытия в лагерь турецких войск, я не мог принять их иначе, как добрых гостей-сослуживцев, и обходиться о ними наравне с тем гвардейским баталионом, который мы уже условились [7] присоединить к нашему отряду; и напомнил также, что мы уже согласились с Сераскиром прикомандировать, для исправления полицейских надобностей, пятьдесят всадников к нашим казакам; чем и отклонил последние попытки Хозрев-паши иметь какое-либо влияние в моих распоряжениях. Баталион этот никогда не приходил; один Неджиб-паша, добрый, но пустой человек, через несколько дней явился и все время находился при мне.

После вышеозначенных переговоров насчет турецких баталионов, сношения мои с Сераскиром продолжались на самой дружественной ноге, невзирая на зависть его к Ахмед-паше, по которой изъявил он однажды неудовольствие свое за то, что в Journal de St. Petersbourg соперник его был назван генерал-адъютантом Султана (не существующим в Турции званием) и самым приближенным любимцем своего Государя.

С самого дня прибытия отряда, погода стояла холодная, лил дождь и несколько раз шел снег; по ночам же бывал мороз. Все это было причиною, что высадка войск на берег немного замедлилась, ибо должно было остеречься болезней между людьми. Я не спешил также высадить всего отряда вдруг, чтобы не встретить неудобств, сопряженных с сим новым случаем, в коем не могло быть достаточной опытности как у частных начальников, так и у подчиненных. Однако, прежде 1-го числа апреля, все войска уже были свезены с судов, и больных во всем отряде было только 95 человек. Люди были веселы и по возможности бодры; их радовала перемена. Солдат истинно отдыхает в военное время от мирных трудов своих. Обязанности нового рода, которые ему представляются, при всей обширности, не стесняют его духа, и он, видя пользу занятий, приступает к исполнению их с удовольствием. Он оживает в настоящем кругу деятельности своего звания и всего более опасается [8] возвращения мирного времени занятий учебных лагерей и жизни в казармах.

30-го марта приезжал в лагерь, по приказанию Султана, мушир-Ахмед-паша, для узнания о числе больных и о состоянии здоровья войск. Он обошел со мною лагерь, любовался людьми, пробовал на кухнях пищу, просил не щадить трудов его в пользу войск и объявил, что Султан сам располагал скоро прибыть для осмотра их. После того просил показать ему артиллерийские приемы, при заряжании орудия. Посмотрев их, он взял банник и, став к орудию с находившимся при нем турецким артиллерийским полковником, сделал с большою ловкостью несколько раз, по счету, все приемы с банником и пальником, по команде другого турецкого офицера. Между некоторыми старшими начальниками образующихся турецких войск водится щеголять знанием обязанностей простого солдата. Ахмед-паша уведомил меня, что вслед за ним имели привести 55 верховых лошадей, которых Султан дарит генералам, штаб и обер-офицерам отряда. Я просил его повременить присылкою их несколько дней, потому что мы еще не устроились и негде было держать лошадей. Поэтому их отправили в казармы 1-го легкоконного турецкого полка; привели же опять и роздали тогда, когда мы уже имели способы содержать их.

Мне нужно было переговорить с муширом о некоторых вещах, и потому, осмотрев лагерь, мы расположились с ним в большой и прекрасной палатке, которую Турки разбили для меня на мысе Сельви-Бурну. Мыс этот ознаменовался в последствии многими празднествами и памятником, воздвигнутым войсками, о чем будет упомянуто в своем месте. До меня с некоторого времени доходили слухи, будто народ и турецкие войска, по случаю прибытия нашего, ропщут до такой степени, что многие начальники не скрывали негодования своего и даже [9] грозились перейти на сторону Ибрагима, в случае, если он только двинется вперед. Слухи эти побудили меня спросить Ахмед-пашу, в какой степени можно было им верить. Он отвечал, что они вообще ложны, что войска верны Султану; что, без сомнения, между ними кроется несколько недовольных, на которых впрочем не стоит обращать внимания. «Ропот же», продолжал он, «в народе возбуждался врагами Султана, как например: вскоре по прибытии отряда, один Француз ходил по домам знатнейших особ, разглашая ложные известия о намерении вашем завладеть Константинополем. Благомыслящие видят, сколько это несправедливо; войска ваши прибыли, и народ успокаивается. Таким же образом носились слухи, что Русские уже заняли Адрианополь; но если б это было справедливо, то мы, без сомнения, знали бы уже о том через местных начальников». По сей причине, Ахмед-паша находил нужным поспешить присоединением к лагерю нашему баталиона и эскадрона турецкой гвардии, говоря, что их надобно, как можно чаще, переменять другими, дабы люди их с нашими свыклись.

Я спрашивал его также, справедливы ли дошедшие до меня слухи, что из лагеря Ибрагим-паши прибыли в Царь-Град два Франка (иностранца), которые разносили по домам возмутительные объявления. Он подтвердил это, но сказал, что не знает этих людей. Пользуясь чистосердечием Ахмед-паши, я полюбопытствовал узнать от него, почему никто из турецких чиновников ни одного раза не упоминал мне об ожидаемом втором высадном отряде, и почему сам Султан не говорил мне о том, при свидании нашем в Терапии. Он объяснил причину молчания Султана о втором отряде тем, что разговору его тогда много было свидетелей, «но», прибавил он, «Султан с удовольствием ожидает новых войск и примет их наравне с прибывшими». Явное [10] доказательство слабого в делах влияния Султана, не дерзавшего гласно обнаружить своего образа мыслей, прежде решения Порты, просившей только о присылке пятитысячного отряда!

Дипломатическое поручение мое принимало более вид военного. Занимаясь устройством отряда, я вместе с тем считал нужным собирать сведения о состоянии неприятеля; для чего посылал несколько раз людей из Армян и Греков в лагерь Ибрагим-паши; но люди эти, объятые страхом, редко доставляли удовлетворительные известия. Некоторые получались от мушир-Ахмед-паши. Первые известия, доставленные им, собраны из показаний слуги его Осман-бея, возвратившегося из окрестностей египетской главной квартиры, откуда он выехал 20 марта. Считаю нужным изложить их здесь, чтобы ознакомить читателя с состоянием дел в неприятельском войске, в начале прибытия нашего на Босфор.

В Кютаиэ находилось два полка пехоты, три конницы, триста арабских всадников и тридцать два орудия, из коих восемь, не задолго до того времени, прибыли из Кара-Гиссара. В Кютаиэ имел прибыть после того еще один баталион пехоты, а из Кютаиэ отправлялось назад до тысячи человек больных и неспособных, пострадавших более от заморожения рук и ног. Прибытие этого баталиона подало повод к разглашению, что 20 т. египетских войск заняли Бруссу, Енигёль и другие окрестные места. В Кютаиэ изготовлялось еще восемьсот квартир, и ожидали туда прибытия Кучук-Ибрагим-паши, но последнее известие это подвергалось сомнению, по показанию одного галебского купца, видевшего, за двадцать дней перед тем, Кучук-Ибрагим-пашу в Адане, с тремя полками пехоты. Говорили, что первоначальное назначение отряда сего было в Сивас. На одной мечети, находящейся вне Кютаиэ, читали какое-то объявление, присланное из Египта, [11] наполненное, по словам Туров, ложными известиями и обманчивыми рассказами. По сему случаю, Ибрагим-паша собирал войска и стрелял из пушек. За десять дней до того, египетский вождь не принимал к себе в службу добровольно явившихся для определения: но после того всех желающих записывали в войска, всех проезжающих останавливали, спрашивали и обыскивали. До прибытия Египтян в Кютаиэ, за все продовольственные припасы, забираемые у жителей, платилось наличными деньгами, но после выдавались одне квитанции. Невзирая на то, войска не нуждались в продовольствии; ибо вое окрестные санджаки (уезды) признавали власть Ибрагима и исполняли его требования.

Сколь ни сбивчивы и мало удовлетворительны были эти сведения, но казалось, что Египтяне не прекращали своих приготовлений к дальнейшим военным действиям; и потому я не переставал побуждать Турецкое правительство к принятию деятельных оборонительных мер. При вышеописанном свидании с Ахмед-пашею, я также настаивал, чтобы не теряли из виду происходившего в египетской армии. Он лучше других вникал в мысли мои. Мушир передал мне занимательные сведения о неприятельских силах, полученные им от египетского провиантского чиновника, продовольствовавшего войско и бежавшего к Туркам. Они были составлены не по наличному числу людей, находившихся в отрою, а по количеству полагавшихся на продовольствии. Сведения эти значатся в приложениях к сей книге под литерою А, в том запутанном виде, в каком мне их передали, ибо Турки мало знакомы с порядком ведомостей. Ахмед-паша, кроме того, обещался прислать ко мне для спроса одного отставного подполковника турецких войск Гассан-бея, недавно выехавшего из окрестностей Кютаиэ, куда он посылал лазутчиком для узнания о неприятеле. [12]

Гассан-бей приехал ко мне на другой день. Он сказывал, что за 25-ть дней пред тем, между офицерами египетской армии, носились слухи об отступлении; но что после начали напротив того говорить о возобновлении военных действий. Невзирая на продовольствие, собираемое от жителей, большая часть запасов доставлялась в армию из Айдина, Аданы и Саталии, в таком количестве, что за удовлетворением текущих надобностей наполнялись еще магазины в Кютаиэ. Из Саталии прибыло также 20-ть вьюков с деньгами, привезенными из Египта. По получении их, немедленно приступили к удовлетворению войск жалованьем, коего не выдавалось в течении трех месяцев. Старшины разных уездов в Малой Азии часто собирались у Ибрагим-паши, по случаю предположенного в тех местах набора войск; но набор еще не начинался. Гассан-бей говорил, что по ночам выводили из Кютаиэ войска, под предлогом ученья, и что к свету возвращалась только часть их; почему и полагали, что Ибрагим-паша предпринял какое-либо скрытное движение к стороне Смирны. Большая часть иррегулярной конницы, коей считалось до 3-х тысяч, состояла из Бедуинов, некоторого числа Дели и Курдов. Она была расположена в окрестностях Кесарии, и полагали, что, в случае наступательного движения, отряд этот будет направлен к Ангоре, для прикрытия правого фланга египетской армии.

Предположительное движение Ибрагим-паши к Смирне, следственно и к Дарданеллам, должно было обратить особенное внимание наше; ибо, по овладении замками, он открывал свободный вход своему флоту в Геллеспонт и атаковывал Константинополь с моря. Англия и Франция, коих дружелюбные сношения с нами были сомнительны, могли присоединить флоты свои к египетскому, и тогда Балтийской эскадре нашей, стоявшей в греческих водах, преграждался вход в Черное море. Намерение мое было в [13] таком случае атаковать Ибрагима во фланги во время движения его, или по крайней мере настичь на пути хвост неприятельской колонны. Необходимо было привести Дарданельские замки, в особенности Азийский, в оборонительное состояние с сухого пути, откуда замок сей почти совершенно открыт. Я говорил о том несколько раз Сераскиру, еще до отъезда моего в Египет; но меры, предпринимаемые им для исполнения сего, были слабы; и потому, после слышанного мною о намерениях Ибрагима, я решительно потребовал, чтобы, для съемки тех мест и указания работ, было допущено отправление в Дарданеллы наших офицеров. Так как Хозрев-паша и затем делал проволочки, то я довел намерение мое до сведения Султана, воле коего Сераскир не мог явно противиться. Он послал в Дарданеллы несколько пехоты и турецкого инженер-полковника Мегмед-бея, с приказанием в точности исполнять распоряжения наших офицеров. Дарданельский комендант Салег-паша получил также повеление во всем способствовать нашей цели; и отправление было сделано как следовало. В последствии Сераскир сам убедился в необходимости такого распоряжения.

Вся экспедиция к Дарданеллам поручена была мною полковнику Дюгамелю. Он был снабжен нужными приказаниями к турецкому местному начальству. К нему назначен в помощь инженер-подполковник Бюрно, с поручением сиять на план укрепления Геллеспонта и обратить внимание турецкого начальства на те исправления, для которых средства находились у них под рукою. Дюгамелю предписывалось сделать съемку берегов пролива, распространив ее на Азийской стороне, сколь можно более, внутри края, для чего и назначено было к нему еще два офицера. На него возлагалось обозрение работ, производимых Турками для охранения Азийского замка Чанах-Калэ от нападения с сухого пути, с тем, чтобы сообщать [14] Салег-паше о недостатках, которые бы он заметил. Ему приказано было вникнуть в отправление службы по береговым укреплениям, — в состояние турецкой артиллерии, запасов ее, и убеждать пашу к приведению предметов сих в надлежащий вид; в случае же неуспеха представлять о том ко мне. Он должен был доносить мне о всех известиях, справедливых и ложных, которые бы туда доходили насчет неприятеля, посылая нарочно лазутчиков к стороне Смирны и Бруссы; равно уведомлять меня о действиях Французов и Англичан в Средиземном море и Архипелаге.

Для этой экспедиции был назначен, с согласия контр-адмирала Лазарева, фрегат Эривань, который был отдан в распоряжение Дюгамеля. Ему приказано остановить фрегат на яворе близь Галлиполи и следовать в Чанах-Калэ Азийским берегом, или на турецких лодках, чтобы не возбудить опасений Турок и кичливости других держав, появлением русского военного судна в самом проливе. Предосторожность эта нужна была и для того, чтобы не подвергнуть фрегата, в случае безветрия, опасности, если бы неприятель неожиданно занял береговые укрепления. В сей экспедиции назначены, по распоряжению флотского начальства, два морские офицера, Путята и Корнилов, коим поручалось заняться наблюдениями по морской части. На случай приближения к Геллеспонту египетских войск или эскадры их, Дюгамелю предоставлялось остаться в Чанах-Калэ, если б он находил возможным удержать сей пункт, и если б Турки изъявили на то свое желание. В противном случае, ему ведено возвратиться со всеми офицерами, за исключением находившегося при нем поручика Дайнези, который тогда должен был остаться в Дарданеллах, для собирания и доставления ко мне всеми возможными путями сведений о происходящем.

Дайнези, родом Перот, числился адъютантом при [15] генерал-квартирмейстере действующей армии. Он прибыл с высадными войсками без всякого назначения, с одним только письмом ко мне от своего генерала. В последствии получено повеление из военного министерства оставить его при войсках. Я дал ему вышесказанное поручение, имея в виду, что, по родству его с Перотами и знакомству, он в состоянии будет доставить мне сведении, которых бы я не мог получить обыкновенными путями. В числе

чиновников, не принадлежавших к нашей экспедиции, находился также на флоте флигель-адъютант, капитан Монроё, родом Американец, которого называли сыном президента Соединенных Штатов; его посадили на одном из фрегатов эскадры и назначили начальником абордажной команды. Монроё в последствии отправился в Грецию, где, сказывали, и умер.

Первого числа апреля, экспедиция в Геллеспонт была уже совсем готова к отплытию, как приехал ко мне Рёльи, для представления турецкого чиновника, имевшего проводить Дюгамеля в Дарданеллы, и с просьбою от Сераскира — отсрочить еще на несколько времени отправление фрегата. Поводом к тому, по мнению Рёльи, служило то, что в Порте получены известия из Кютаиэ об успехе переговоров, которые велись с Ибрагимом чрез посредство посланного туда турецкого амеджи и отправившегося туда же Варенна, после оскорбительного письма, полученного Руссеном от Мегмед-Али-паши. Носились слухи, говорил Рёльи, будто несколько баталионов Арабов уже двинулись в обратный путь. Не находя нужным останавливать экспедиции, я велел ответить, что не могу сделать того, ибо отправление это приказано самим Султаном, и фрегат Эривань тогда же, 1-го апреля, снялся с якоря, но за противным ветром не мог еще выйти в Марморное море. Того же дня Сераскир был в лагере и не упоминал ни слова о просимом им промедлении. Сколь ни сомнительны [16] были известия, доставленные от Рёльи, об отступлении Египтян, но они привели мне на память дошедшие до меня слухи о сказанном будто в недавнем времени Мегмед-Али-пашею: что он не опасается русского войска, ибо в случае появления оного, Ибрагим-паша получит приказание отступить к пределам Сирии, куда верно за ним не последуют, и тогда сын его, заняв там крепкие места, всегда будет угрожать Султану.

Мне в точности не известен ход переговоров, которые велись тогда в Кютаиэ, ибо предмет этот выходил уже из круга моих занятий; знаю однакоже, что переговоры эти не имели тогда успеха. Турки сначала надеялись получить обратно все завоеванные у них области, потом требовали себе только теснины Тавра и Адану. Египтяне оспаривали эти два важные пункта; участие же Французов не было принято с уважением ни с той, ни с другой стороны.

В таких обстоятельствах слабость Турецкого правительства, волнуемого разномыслием европейских миссий, ежедневно обнаруживалась. В Порте существует издревле обыкновение ежегодно утверждать главных чиновников государства в их званиях; при чем делаются и новые назначения. Указ Султана, по сему случаю издаваемый, с означением сановников, называется тезджигат. 1-го числа апреля был обнародовав список, в коем Ибрагим-паша утверждался в званиях: правителя Абиссинии, начальника санджака Джедды и надзирателя Мекки. Мегмед-Али-паша утверждался в звании правителя Египта, с поручением ему в управление Дамаска, и должности мирихаджи (начальник хаджей) ¹. Сею уступчивостию Порта надеялась еще удержать возмутившегося подданного в [17] границах умеренности, и польстив паше полупризнанием за ним завоеванной области, удержать за собою Адану; но такая слабость имела те последствия, которых можно было ожидать. Мегмед-Али-паша смеялся над грамотами своего повелителя и тем с большею дерзостию простирал свои требования. Однакоже, в намерении прикрыть настойчивость свою некоторым видом приличия, он отпустил из Кютаиэ в Царь-Град плененного им под Кониею бывшего визиря Решид-Мегмед-пашу, коего задержание не приносило ему никакой пользы и сопряжено было с издержками. Военачальник этот, уважаемый в народе даже и после несчастия, его постигшего, по прибытии в Царь-Град, просил позволения у Султана отдохнуть в своем загородном доме, что на Босфоре в Балта-Лимане, от понесенных им трудов. Султан согласился на его просьбу, показывал к нему уважение и не лишил расположения, приобретенного прежними его заслугами. Решид-Мегмед-паша вел жизнь уединенную. По сказанию посещавших его, был задумчив; во воспламенялся при рассказах о последнем походе и с жаром объяснял бедствие свое.

Удивительно было, что Египетский паша, потеряв надежду овладеть Константинополем, не обратился с частию войск, оставшихся в Сирии, к Багдаду, лежавшему в тылу завоеваний его. Хотя Турецкое правительство в усилило в тех странах рекрутские наборы, так что из двух баталионов, там находившихся, было сформировано четыре, или целый полк; но войско это никогда бы не было в состоянии удержаться против малого египетского отряда, который бы направился в ту сторону. Багдад покорился бы по одному влиянию, приобретенному победителем. Мегмед-Али-паша мог присоединить обширную и населенную область в своим владениям. Такая умеренность со стороны паши могла только объясниться опасением его [18] сделаться соседом новой державы — Персии, которая, издавна домогаясь обладания Багдадом, стала бы оспаривать у него это новое завоевание.

После сего краткого очерка политических дел, снова обращаюсь к домашним, т. е. к происходившему в лагере и при устройстве высадного войска.

1-го же апреля, я переехал из Беюг-Дерэ в лагерь и расположился со своим штабом в селении, находившемся у берега моря на правом фланге позиции. Мне отвели квартиру в довольно хорошем доме, из коего открывался вид Терапии и южной половины пролива. Другие строения по соседству были заняты под различные управления, при отряде находившиеся. Обязанностию считаю назвать ближайших сотрудников, способствовавших мне к устройству и сохранению порядка в войсках, начальству моему вверенных; мне приятно исполнить этот долг, по многим заслугам, коими они приобрели право на мою признательность.

Генерального штаба подполковник Менд был назначен мною к исправлению должности обер-квартирмейстера. Под его руководством производились съемки окрестностей лагеря и обоих берегов Босфора. Собрание планов, сделанных под наблюдением его, представлено в военное министерство и доставило топографическому депо новые и верные сведения о занимательных местах, в которых мы находились; кроме того, Менд исполнял и все обязанности по званию своему.

Должность дежурного штаб-офицера возложена была мною на лейтенанта Лутковского, которого я взял с фрегата «Штандарта». Способность его и отличные качества души доставили ему всеобщее уважение и любовь каждого.

Звание начальника штаба я, по малому составу войск, находил излишним, и потому ни на кого не возлагал оного. [19]

Капитан Вульферт был назначен начальником всей нашей артиллерии и в последствии турецких орудий, в лагерь наш поступивших, заведывая также парками. Он приобрел особенную доверенность между Турками и распоряжался иногда, по поручению моему, работами, производившимися для нас в цареградском арсенале. Достойный офицер этот отличался неутомимою деятельностию и точностию во всех его занятиях. Вульферт, как и Лутковский, но уважительным качествам своим, оставили в памяти моей самые приятные воспоминания о совместном служении нашем.

Капитан-лейтенант Серебряков получил звание коменданта главной квартиры — самое неприятное во всем отряде, ибо оно возлагало на него посредничество в сношениях наших с Турками и с приезжими. Сношения эти, в противность многим, часто затруднялись строгими мерами карантинных предосторожностей, также на него возложенных.

Число лиц, действительно составлявших штаб мой, было невелико. Всегда избегая многочисленных штабов, я и в сем случае на опыте убедился в том, что их можно значительно сократить; ибо, кроме вышепомянутых лиц, при мне находилось не более 4-х офицеров, в тои числе и офицеры генерального штаба. В большем количестве чиновников надобности не предстояло.

Кроме этих чиновников, находились еще при отряде управления: инженерное, коммиссариатское, провиантское и врачебное. Начальником первого был подполковник Бюрно, который имел отдельное поручение. Офицерам этого ведомства не предстояло больших занятий. Следующие два управления получили свое образование еще в России, до отплытия отряда. В них состояло довольно большое число чиновников. Коммиссариатские чиновники преимущественно были заняты гошпиталем. Начальником их был [20] коммиссионер Ермолаев, занимавшийся исключительно раздачею жалованья и отпуском сумм. Провиантского управления начальником был чиновник 5-го класса Вриони, родом Грек. Он был искателен, хотя и не вкрадчив; притом же стар и любил рассказывать об экспедиции в Голландии прошедшего столетия, в которой он участвовал, дела же его по провиантскому ведомству шли беспорядочно; но так как все продовольствие, получаемое от Турецкого правительства, передавалось прямо в войска, то и не могло произойти по сей части больших запутанностей. Медицинскою частию управлял доктор Богушевич. В распоряжении его находилось довольное число лекарей, аптекарей и фельдшеров, независимо от медиков, состоявших при полках.

Переводчиков сначала у нас никого не было, в последствии я нанял людей простого звания из Армян и Греков, которые находились безотлучно при начальниках разных частей. Они были для нас предпочтительнее драгоманов из Перотов, ибо обходились гораздо дешевле. Нам нужен был только один грамотный переводчик, для письменных сношений с Турками. Бутенев назначил ко мне в эту должность титулярного советника Богданова, усердного молодого человека, знавшего порядочно турецкий язык. Он числился в миссии, где среди Перотов, занимавших места драгоманов, другого, кроме его, Русского не было. В последствие времени, я еще принял по просьбам в звание переводчика одного молодого Перота, едва знавшего несколько слов по-русски и по-турецки. Кроме того, по распоряжению министерства иностранных дел, был назначен для состояния при сухопутном отряде в звании драгомана, из Греков, действительный статский советник князь Ханжиери, хорошо знавший восточные языки. Он прибыл в Царь-Град в отпуск, с женою, и исходатайствовал себе при том эту должность; но так [21] как для него с семейством не было помещения на Азийском берегу, то, по обоюдному согласию нашему, он оставался в Беюг-Дерэ, откуда приезжал ко мне в известные дни за делом. Поручения, на него возлагаемые, исполнялись с знанием и точностию. По отъезде нашем из Турции, князь Ханжиери остался при миссии, где занял место драгомана.

Между всеми Русскими, находившимися тогда в Царе-Граде, я был по чину старший: но так как общее распоряжение по всем трем частям: дипломатической, сухопутных войск и морских сил, не было поручено никому из начальников сих частей исключительно, то каждый из вас занимался в своем кругу действий независимо, передавая только друг другу получаемые сведения. Между тем как турецкие чиновники, имея до меня надобность, часто ездили в лагерь и охотно судили о дедах, то мне иногда доводилось входить в политические сношения того времени, и в этом отношении я никогда не встречал препятствия со стороны Бутенева. Когда же случались обстоятельства, касающиеся всех трех управлений, то мы съезжались к одному из нас и решали их вместе, всегда предоставляя Бутеневу в делах политики тот перевес, который ему принадлежал по званию им носимому и многолетней его опытности. Таким образом доброе согласие меж нами тремя ни в одном случае не расстроилось, и совокупные занятия наши были недоступны для иностранцев; что, без сомнения, имело большое влияние на успех в делах и на ту степень доверенности, которую мы приобрели у Турецкого правительства. Нам случалось отправляться втроем на совещание к Рейс-эффенди и другим турецким сановникам. Совместные поездки сии по Босфору подали повод иностранцам, к нам не расположенным, назвать вас: les trios Puissances (трехвластие); но в завистливой насмешке этой выражалось всего более [22] бессилие козней против прямых действий нашего правительства и единомыслия, нас одушевлявшего.

2-го апреля был Светлый праздник Воскресения Христова. Все генералы, адмиралы и штаб-офицеры сухопутного и морского ведомства собрались поутру к обедне в Посольской церкви, где находился и Бутенев со всеми дипломатическими чиновниками. При сем случае соблюдена приличная торжественность. Бутенева все любили и уважали; кроме того, каждый из начальников считал себя обязанным почтить в нем представительное звание, в которое он был облечен. Все остались у него обедать и разъехались домой уже перед вечером.

Светлый праздник провели в лагере с возможным соблюдением обрядов закона и отечества. Султан, желая дать нам к тому еще более средств, приветливостию своею достиг высшей степени утонченности, какой только можно было ожидать от мусульманина. По случаю наступившей Пасхи, он поздравил войско с праздником, прислав на другой день с особенным чиновником 25-ть т. яиц, множество сыра и большое количество архипелагского вкусного вина, которое солдаты несколько дней пили с довольством. Для офицеров прислано много съестных припасов, сластей разного рода и несколько ящиков шампанского вина. Все это было принято и роздано в тот же день. Кроме того, Султан подарил войскам мясной порции живым скотом в таком количестве, что на каждого человека досталось около 6-ти фунтов говядины,— подарок полезный для поддержания солдатских сил. Но скот сей, по словам чиновника, доставившего наличные припасы, еще собирался с жителей, в окрестностях Никомидии. Стадо, на этот предмет назначенное, пригнали к нам только чрез несколько дней. Замечательны переданные мне при сем случае через того же чиновника слова Ахмед-паши: что подарок этот прислан от Султана к [23] войскам Его Императорского Величества без предварительного совещания с Портою, но по собственному его побуждению и дружелюбному расположению к нам.

Разногласие, существовавшее между Махмудом II и государственным его советом, явно обнаруживалось. По-видимому, не старались даже скрыть от нас таких странных сношений,— напротив того, как бы указывали нам путь, коего надлежало держаться. На другой день праздника приезжал ко мне с поздравлением Сераскир-паша,— вежливость, выходящая из ряда обыкновенных приветствий со стороны Турок, ибо она противна обрядам исламизма. Так как подарок Султана шел через Ахмед-пашу, и Сераскир мог не знать о нем, то я объявил ему о тем. Желая на первых порах уже разделять с турецкими войсками как труды наши, так и частные выгоды, я приказал отдать турецким армейским командам, состоявшим под ведением Сераскира и занимавшим вместе с нами караулы у пристаней, достававшуюся на долю их, по количеству людей, часть из всего гостинца. Внимание это было им приятно. Небольшая часть войск сих, ежедневно обращавшаяся с нами, начинала уже свыкаться. От них наряжались ко мне ординарцы и вестовые, а к разводу собирались бригадный командир Неджиб-паша и другие штаб и обер-офицеры. Это было еще только предварительное знакомство наше с турецкими войсками.

4-го апреля, Ахмед-паша прислал ко мне одного из чиновников своих, Гассан-бея, сказать, что Порта получила известие о приготовлениях, делаемых Ибрагим-пашею, к отступлению из Кютаиэ. Послание это, по-видимому, имело целию оправдать удивительный тезджигат, изданный Султаном, об утверждении египетских бунтовщиков в государственных званиях. Порта, говорил посланный, поспешила обнародовать сделанное Султаном утверждение главных чиновников государства, в том [24] числе Мегмед-Али и сына его, потому что в прежние годы оно делалось гласным обыкновенно на четвертый день после праздника Байрама, в нынешнем году давно уже миновавшегося. Известие это доставлено возвратившимся из Кютаиэ французским поверенным в делах Варенном, который уверял, что Египетский паша удовольствуется Сириею и Галебом и возвратит Султану прочие области, занимаемые им в Малой Азии, в том числе и Адану. Варенн даже ручался за эту уступку, обещаясь написать Ибрагим-паше настоятельное требование об исполнении сих условий. Порта, продолжал Гассан-бей, примет меры, чтобы убедиться в точном исполнении обещанного Варенном.

Итак казалось, будто Турецкое правительство снова прибегало к Французам. Но могли ли турецкие сановники надеяться, чтобы одно письмо со стороны французского поверенного подействовало, когда он личным своим присутствием в Кютаиэ ни в чем не успел? Порта не могла ошибаться насчет действий его, тем более, что политические дела, со времени приезда Руссена, не должны были уже зависеть от Варенна. Но изворот этот скрывал другое. Ахмед-паша в сем случае был сильным орудием Порты, действовавшей по научениям. Известие сие передано мне через лицо, державшее нашу сторону, в намерении выставить нам, что договор с Мегмед-Али-пашею, на успех коего она надеялась, исполнится не по нашему участию в делах, что Ибрагим-паша отступит не из страха к нам. Французы хотели на себя принять заслугу эту в глазах Турецкого правительства.

5-го апреля прибыл в лагерь турецкий отряд гвардии, который поступил в мою команду и расположился на позиции в первой линии. Он состоял из одного баталиона пехоты, одного эскадрона легкоконцев и двух орудий. Главное начальство отряда поручено мною старшему [25] командиру эскадрона, подполковнику Авни-бею. Я сделал отряду сему смотр. Люди были отборные и лучшей наружности в сравнении с другими турецкими войсками, мною виденными. Они пришли в боевой и походной амуниции, но без сухарей и патронов. Лошади были порядочно содержаны.

В тот же день явился ко мне сам Ахмед-паша. Он представил мне начальников турецких войск, поступивших в мою команду, и просил быть снисходительным к их недостаткам; потом, как бы в поддержание переданных мне слов от присланного им накануне чиновника, сказал, что мы не должны более сомневаться в полной доверенности, которую Султан имеет к Государю, и что Махмуд искренно признателен к великодушию Императора, остановившего военные действия Мегмед-Али-паши угрозами, переданными ему чрез меня. «Государь ваш», продолжал он, «доказал расположение свое к Султану присылкою войск. Мы принимаем их с радостию, как самых дорогих гостей, и признаем, что мера сия понудила Ибрагима к отступлению. У нас уже получены известия, что он начал обратное движение свое».

Я представил ему, что Ибрагим-паша, из опасения к нам, мог отступить; но что присутствие наше не препятствовало ему остаться в Сирии, без заключения мира и вооруженным, с намерением возобновить военные действия при первом удобном случае.

«Это легко может случиться», отвечал Ахмед-паша, «но мы должны теперь на сие смотреть сквозь пальцы, ибо ныне желаем только остановить военные действия и выиграть время. Вам самим известно, что народ не расположен к Султану; по настоящему, одни войска остались ему верными. Однако, если б Ибрагим, далее простирая дерзость свою, не очистил Аданы, то я не [26] останусь спокойным и даже, под опасением положить голову свою, буду настаивать, чтобы идти с турецкими войсками и совокупно с вами атаковать Египтян. Это единогласно признали необходимым Султан, Сераскир и я. Адана решительно ни в каком случае не отдастся Ибрагиму. Помните ли сказанное вам Султаном при свидании в Терапии, что он надеялся на продолжение дружбы Государя, столь существенно ему покровительствующего? Султан желает связать эти узы дружбы оборонительным и наступательным союзом с Императором и сделать союз сей гласным пред всеми дворами Европы. Прошу вас сказать мне ваше мнение на этот счет».

Нельзя мне было дать положительного ответа, ибо меня не снабдили никакими наставлениями на такой случай; по делам же разграничения мне было поставлено на вид, чтобы отнюдь в оные не мешаться. Подтвердив уверения в дружбе Государя к Султану, я сказал, что предлагаемый союз мог еще более укрепить эту связь; но что основательный ответ на сей счет мог дать только Бутенев, до коего это касалось, и немедленно сообщил посланнику это новое обстоятельство.

Не менее того, Ахмед-паша всячески старался склонить меня в пользу предлагаемого союза и, для большего успеха, искал возбудить соревнование наше, искренним изложением поступков Турецкого двора в отношении к другим державам. «Мы получили», говорил он, «от Намик-паши, поехавшего в Англию, для испрошения помощи, письмо, коим он уведомляет, что английские король, королева и министры очень удивились, когда узнали об испрашиваемом Султаном покровительстве у России, недавно только распространившей пределы свои завоеванием турецких областей. Англия отказала нам в пособия; но послала полковника Кампбеля к Мегмед-Али, с предложением покориться; Султану же прислала [27] в подарок двадцать пушек. Вы знаете, что у нас их более тысячи есть праздных? Из Лондона Намик-паша поехал в Париж, также для испрошения пособия. Франция вооружила четыре линейные корабля, шесть фрегатов и пять мелких судов, для усмирения Египетского паши, если б он не покорился. Ныне Намик-паша, окончив поручение, на него возложенное, получил от Султана приказание ехать в Петербург, для возблагодарения Государя Императора за все милости, им оказанные. Что же до меня касается, то вы знаете, что я душою предан Русским; не скрываю образа своих мыслей и счел бы себя особенно счастливым, если б Султан удостоил меня отправлением в Петербург, с поручением к Государю Императору».

В последних словах мушира заключалось предложение, вскоре на деле совершившееся. В речах его обнаруживался образ мыслей самого Султана. Ахмед-паша хотел дать предо мною полную гласность видам государя своего и просил меня довести их до сведения Императора; а потому я при нем же записал все сказанное им и обещался исполнить просьбу его.

Когда кончилось наше политическое совещание, то я обратился к другим предметам: просил его сообщить мне цены продовольственным припасам для войск, содержанием коих Государь не желал обременить Султана. Ахмед-паша отвергнул мои предложения. «Счет этот маловажен», сказал он. «Вы — гости Султана, а между государями бывают дружелюбные сношения, в которые мы, как подданные, не имеем права вмешиваться».

Узнавши, что я располагал сделать рекогносцировку к реке Сакарии и по берегу Черного моря, он просил меня отложить это еще на несколько дней, до получения положительного ответа от турецкого амеджи, посланного для переговоров в лагерь к Ибрагим-паше; на что я [28] согласился. Касательно же отправления Дюгамеля в Дарданеллы, Ахмед-паша сказал, что Султан сим был очень доволен и просил доставить к нему копию с выписки из наставления, данного Дюгамелю, которую я прежде препроводил к Сераскиру. Затем он провел остальную часть дня в лагере, упражняясь в разных занятиях с своими артиллеристами и всадниками, смотрел наше застрельщичье ученье и обращал внимание турецких начальнивов на все предметы устройства в наших войсках.

Чрез несколько дней после этого свидания, Султан опять прислал ко мне узнать о состоянии здоровья войск Ахмед-пашу-ферика, который, по приказанию государя своего, сообщил мне также, что на днях приехало в Царь-Град каких-то тринадцать Французов, странно одетых и называвших себя сен-Симонистами. Они поселились, без всякого спроса и позволения, подле одной турецкой караульни. Султан, узнавши о том, послал мушир-Ахмед-пашу с вооруженными солдатами, чтобы окружить жилище их и спросить, за какою надобностию они прибыли в Константинополь. Дом был обставлен часовыми; мушир, остерегаясь пришельцев, вошел с ружьем в руках и требовал от них объяснения. Они приняли его вежливо и посадили среди себя. Тогда Симонисты объявили ему, что они выходцы из Парижа, где оставили общего отца своего, содержащегося в тюрьме, и ныне отыскивают в Царе-Граде общую мать свою, по обретении коей водворится на всей земле мир и спокойствие; война между Западом и Востоком прекратится навсегда, и все люди будут одного общего закона. Рассказы об отыскиваемой женщине, не соответственные обычаям Востока, показались для паши странными и возродили его любопытство. Он спросил у Симонистов, по каким признакам узнают в Царе-Граде искомую женщину, и получил в [29] ответ, что женщина эта из всех умнейшая и прелестнейшая. «У нас все женщины хороши; вы встретите затруднения в отыскании вашей матери», возразил мушир и, поговорив еще несколько с Симонистами, вышел, оставив их под караулом.

На другой день Сераскир, которому поручено было от Султана привести дело это в ясность, позвал Симонистов к себе. Они ему объявили то же самое, что муширу. Когда Сераскир увидел, что не добьется от них толку, то вознамерился удалить с ловкостию из Царя-Града этих иностранцев, которые ему казались подозрительными. Хозрев-паша разговорился с ними ласково и признал суждения их об отыскиваемой женщине справедливыми. «Она», продолжал умный старец, «точно была «здесь, и вы попали на след ее, но теперь уехала; а потому советую вам искать ее в другом месте».

Мушир-Ахмед-паша после говорил мне, что сколь ни странны казались ему эти Симонисты, но они были люди покойные, никому не делали зла и обладали даром убеждения до такой степени, что, посидев с ними несколько (впрочем с ружьем в руках), он не мог не восхищаться красноречивыми доводами их. Желая примениться к образу моих мыслей, для руководствования себя в обхождении с пришельцами, он сказал, что их располагали отправить в Одессу, и спросил, как бы с ними обошлись в России? Я отвечал, что подобного рода праздношатающихся людей в России бы не допустили проповедывать. Он нашел, что в Турции также следовало им воспретить свободное обнаружение своих правил.

Вот чем кончилось дело о Симонистах. Посол Руссен, узнав, что Симонисты не нашли себе покровительства у Султанского двора, требовавшего их выезда, в качестве защитника своих соотечественников, сперва вступился за них, как бы за нарушение уважения, [30] должного людям его нации, следственно и лицу его. Двор принял представление посла и, согласно с желанием его, отправил пришельцев к нему в дом. Когда они начали проповедывать свои правила во французской миссии, обременять ее требованиями и наводить на себя всеобщие насмешки, то Руссен послал своих земляков обратно к Турецкому правительству, которое, следуя первоначальному определению Сераскира, велело их посадить, для отыскания таинственной женщины, на купеческое судно, отплывавшее на юг. Слышно было в последствии времени. что Симонисты попали в Египет, где сначала проповедывали в Александрии новый закон свой, а наконец приняли магометанский и поступили на службу в войско паши.

11-го апреля явился ко мне начальник дивизии, генерал-лейтенант Отрощенко, со вторым десантным отрядом, состоявшим из 3-й бригады 26-й пехотной дивизии. Состав отряда сего показан в ведомости под буквою C, находящейся в приложениях к третьей части. Войска прибыли на военных кораблях, составлявших третью эскадру черноморского флота, под командою контр-адмирала Стожевского. Огромный трехдечный корабль Париж, на коем находился адмирал, случайно бросил якорь против самых окон дома французской миссии.

К тому времени политические дела были в следующем положении: турецкий амеджи писал из Кютаиэ в Порту, что он более ничего не в силах сделать; что Ибрагим, скрывая явное намерение силою удержать за собою Адану, требовал себе права назначать туда наместников по своему избранию. Вследствие этих известий, в Порте собирался совет, на коем присутствовал мушир-Ахмед-паша. Рейс-эффенди сообщил Бутеневу, что на совет решено было пригласить из Кютаиэ, для переговоров в Царе-Граде, несколько особ из числа находившихся [31] при Ибрагим-паше, с намерением заключить какое-либо условие касательно Аданы. Прибывший гонец доставил к французскому послу письмо от Ибрагим-паши, который домогался Аданы не просьбою, но явным требованием, для чего и остановил предположенное обратное движение свое. Письмо к Руссену содержало следующие выражения: «Порта обещалась уступить мне Адану, а теперь отказывается от уступки сего места». Собравшийся совет немедленно отправил к Ибрагим-паше гонца, с приглашением поверенных. Известия эти были доставлены ко мне Бутеневым. Между тем присланный ко мне от Султана по делам о войсках Ахмед-паша-ферик говорил, что Султан желал возобновить военные действия против Египтян, но ему в том препятствовали министры, на что он крайне досадовал.

Вскоре после сего, навестил меня мушир-Ахмед-паша и передал мне записку одного выходца из армии Ибрагим-паши. В ней заключались разные подробности о сделанных египетским вождем распоряжениях, для обратного движения войск, и между прочим об отправлении части взятых у Турок орудий в Александрию. В этой записке заключались также известия о распоряжениях, делаемых Египетским правительством, для устроения железного завода близь Аданы и вырубки в окрестностях этого места корабельных лесов. Видно было, что мушир-Ахмед-паша сими новыми известиями хотел только успокоить меня и изгладить впечатление, произведенное переданными мне пред сим сведениями от другого Ахмед-паши-ферика. Султан лично хотел войны: но вместе с тем опасался ее, и оттого действовал нерешительно. Я заметил муширу, что доставленные им известия касались событий, случившихся прежде прибытия гонца из Кютаиэ. Он несколько смешался и сознался, что отступление Ибрагим-паши действительно приостановлено; но после, [32] как бы оправдывая Ибрагима, присовокупил, что он просил Адану не для отца своего, а собственно для себя. Из такого нелепого оборота можно было видеть, что слабое правительство Султана соглашалось уже на уступку важного пункта Аданы — возмутившемуся паше.

Из первых донесений Дюгамеля узнал я, что, по имевшимся у него письмам, он был принят весьма хорошо Салех-пашею и допущен к осмотру всего, чего хотел. Дюгамель похвалял расторопность и усердие турецкого инженер-полковника Мегмед-бея и сообщил мне предположения свои, для исправления укреплений пролива и обороны его, с требованием усиления платы рабочим. Проекты сии были переданы Сераскиру; все исполнено, и плата рабочим усилена. Дюгамель также уведомил о прибытии английского посла лорда Понсонби в Тенедос, почему и распространились слухи об ожидаемой будто в тех водах английской эскадре, состоящей из двадцати четырех судов. Все донесение его было послано мною Сераскиру, которого много польстил сей новый знак доверенности ².

Всех орудий, годных для действия (в том числе и вышеозначенные каменобросы), имеется в Кум-калэ 46 разного калибра, из них 31 обращено к проливу, а остальные поставлены на западном бастионе и угловых башнях заднего фаса. В главном пороховом запасе, находящемся в среднем бастионе восточного фаса, хранится по 5-ти готовых картузов на каждое орудие и 1350 пудов пороха, чугунных ядер 7000, каменных 1200; для прислуги к орудиям имеется 100 регулярных артиллеристов и, сверх того, приписано к крепости: из жителей 400 человек, которые, в случае надобности, также отправляют службу пушкарей. Большой бастион западного фаса казематирован и, во время действия, служит убежищем для женщин и детей; внутренность крепости вся занята деревянными строениями, между коими проведены узкие улицы, правильно расположенные. Из крепости два выхода: один в южном фасе, а другой в [37] западном; от угловых бастионов стены продолжены до моря, чтобы нельзя было воспользоваться входом в крепость через амбразуры больших орудий.

С береговой стороны Кум-Калэ окружен болотистою равниною; только с южной стороны его находится довольно значительная высота, на которой лежит греческая деревня Гяур-Кёй ³, но в таком расстоянии, что ядра едва долетают до подошвы замка; можно однакоже воспользоваться этою высотою, для бомбардирования с вершины ее внутренности крепости, наполненной деревянным строением. На месте, занимаемом ныне сим селением, означающимся издали ветреными мельницами, был в древности город Сигея. Течение в проливе при Кум-Калэ быстро и направляется к югу.

Калэ-Султаниэ построен при левом береге реки Родия, на равнине, выдавшейся в пролив на расстояние пушечного выстрела. В окрестностях нет значительных высот, которые бы господствовали над крепостью. Пролив в сем месте имеет 811 сажень ширины. Замок представляет вид прямоугольного параллелограмма, коего длинные фасы имеют по 225-ти шагов протяжения, а кратчайшие по 150-ти, и обращен к проливу одним из сих последних. Вышина стен его 25 футов. Мелкий водяной ров 26 футов ширины отделяет его от береговой стороны. Внутри заключается четырехугольная цитадель, коей стены имеют 35 футов вышины. В ней под двухъярусными сводами хранится запас пороха, служащий для снабжения всех прочих укреплений пролива. На флангах пристроены две сильные батареи, примыкающие к самым углам крепости. В береговом фасе замка, над поверхностию земли, сделано 14 сводов, служащих амбразурами 13-ти огромным орудиям, из коих бросают мраморные ядра; каналы сих орудий от 23-х до 25 дюймов в поперечнике; самые пушки каморные; длина их от 12-ти до 16 футов. Для выдвигания оных приделаны к [39] дульной части ушки с кольцами. Оне без лафетов и лежат на двух деревянных перекладинах, в коих выдолблены небольшие гнезда; каналы их подняты на возвышение от 1 до 3 градусов. Позади их земляные насыпи в 4 фута вышины, одетые камнем; на пространстве между казенною частию орудия и сею стеною положено несколько брусьев, чтоб останавливать откат орудий, которые заряжаются 36-тью фунтами пороха ⁴. Почти все эти пушки вылиты очень давно и по разным образцам; на некоторых заметны трещины. Вообще все мраморные ядра неправильно округлены, не имеют ни малейшей полировки и несходны с калибром орудий, от чего в некоторых заряженных пушках подложены под ядрами дощечки.

На башнях, находящихся при концах берегового фаса, поставлены 5-ть орудий 18-ти фунтового калибра; на крепостных же стенах их вовсе нет, потому что ширина [40] валганга не соответствует длине оных. В полубастионах, выходящих из остальных трех фасов, находится до 9-ти орудий разного калибра. По всей стене сделаны бойницы с местами, для постановления фальконетов на вертлюгах.

В крепости четверо ворот: с южной стороны и двое с северной. Из числа последних одни выводят в город сквозь среднюю башню, отличающуюся минаретом, через ров, по мосту на сваях. Своды берегового фаса, составляющие амбразуры для больших орудий, служат также входами в крепость; а потому в каждом своде имеются окованные железом ворота, которые остаются открытыми даже в ночное время ⁵.

Цитадель имеет 27 амбразур с 10-ю орудиями 27 фунтового калибра, командующими над всею окрестностию. Внутри крепости есть магазины, фонтан и много деревянных домов. Реку Родий, протекающую возле самых стен южной батареи, можно везде перейти в брод.

Фланговые батареи вооружены исправными медными орудиями: на многих лафетах сколочены из тонких досок крышки, для предохранения их от гнилости. В 1833 году лафеты сии были новы, сделаны ⁶ со тщанием и осмолены снаружи. В северной батарее находится 40, а в южной 27 орудий. Калибры их различны,— меньшие 15-ти фунтов, к большим же принадлежат каменобросы, коих ядра имеют 14 дюймов в поперечнике. Запас ядер довольно значителен; во всей же крепости более 100 орудий. В пороховом погребе полагают около 1100 пудов пороха; артиллеристов содержится 100; кроме их, [41] правом действовать из больших орудий пользуются еще 860 жителей ⁷.

Дарданельские замки обоих берегов пролива лежат один против другого и выстрелами своими могли бы наносить взаимный вред; а потому пушки большого калибра, на каждой из сих крепостей, обращены таким образом, что ядра одной ложатся по сторонам другой. В Калэ-Султаниэ до 15 орудий могут встретить приближающийся из Архипелага флот и до 22 будут действовать в то время, когда он уже минует крепость. Вообще замок сей находится в довольно исправном виде, как насчет снарядов, так и насчет укреплений. Для вящшей обороны сей крепости со стороны сухого пути, были произведены Турками в 1833 году, под руководством русского начальства, некоторые земляные работы на возвышениях, простирающихся за крепостию, чем еще усилились средства к обороне сего места.

В западу от замка лежит городок Дарданеллы, получивший название свое от древнего Дарданоса, коего развалины еще видны при мысе Бербере. В городке сем считают от 6 до 7-ми тысяч жителей, коих самая большая часть состоит из Турок, а остальная из Греков, Армян и Евреев.

Крепость Нагара длиною 70 сажень и столько же шириною. Она вмещает 90 орудий, в том числе 22 каменоброса, коих ядра 14 дюймов в поперечнике, остальные же орудия 27-ми и 15-ти фунтового калибра. Из каменобросов 15-ть обращены к северу, а 7-мь поставлены в круглом фасе, действующем поперек залива. В средине крепости и несколько ближе к стороне моря, находится небольшая цитадель со сводами, служащая главным пороховым магазином. Вершины стен ее вооружены 12-ю пушками 27-ми фунтового калибра. Задний фас крепости, с бойницами, обороняется фланговым огнем бастионов. [43] Внутри ее находятся казармы, мечеть, большой фонтан и другой пороховой погреб. Артиллерия вообще содержится в довольно хорошем порядке. Во время войны с Египтянами хранилось в цитадели до 2000 пудов пороха с большим запасом мраморных и чугунных ядер; гарнизон ее состоял только из 84 человек. В окрестностях Нагары возвышается на пушечный выстрел стремнистая гора Малтепэ, господствующая над крепостию.

Близь лежащие высоты командуют замком; для [44] предохранения его от береговой стороны, построен на горе трехугольный редут, с сухим рвом. Артиллерия сего редута состоит из 12 орудий различных калибров и находится в весьма дурном положении. У подошвы замка показывают гробницу Протезилая.

Цитадель, находящаяся среди крепости, имеет сверху вид трех кругов, соединяющихся на тангенсах. Стены ее вышиною в 15-ть футов и чрезвычайно толсты; на них поставлены 4-ре 8-ми фунтовых орудия.

Вообще крепость Келид-Бегар содержится в гораздо худшем порядке, чем Чанах-Калэ. Отверстия для каменобросов без ворот; пороху и снарядов было в недостаточном количестве; мраморных ядер до 30-ти на каждое орудие. Гарнизон состоит из жителей селения, окружающего крепость. Внутри несколько домов, магазинов и фонтанов. В Келид-Бегаре есть фабрика парусины, коею снабжают цареградское адмиралтейство.

При общем взгляде на состояние их, замечательно следующее:

Почти вся артиллерия обоих берегов медная, чугунных орудий немного; но орудия поставлены без разбора [47] калибров, от чего, во время действия, при заряжении их, должен происходить беспорядок. Есть и новые лафеты, которые, большею частию, прочны; снаряды вообще распределены так, что из каждого орудия можно сделать 50 выстрелов; гарнизоны недостаточны, а для прислуги без малого к 600 орудиям, обороняющим пролив, содержится только 1500 пушкарей. Почти все укрепления пролива каменные, без навесных батарей (которые, по возвышению своему, не подвергаются выстрелам судов), и потому трехъярусный огонь военных кораблей мог бы разрушить сии укрепления, невзирая на большой калибр их орудий,— преимущество, утрачивающееся по мере сокращения расстояния. Притом же дурно выученная прислуга турецкой артиллерии не нанесла бы всего возможного вреда флоту, который хотел бы прорваться, и не выдержала бы смертоносного огня судов, если б оказалось необходимым разрушать укрепления сии с моря. Нет сомнения однакоже, что, при лучшем устройстве, оборона пролива значительно могла бы усилиться.

В бухтах, расстоянием от 225 до 300 сажень от берегов, течение принимает обратное направление; подойдя же к выдающимся мысам, сливается с главною струею. Судам, идущим в Марморное море, трудно воспользоваться возвратным течением в сей части пролива, ибо у Азийского берега находятся отмели и, в некотором расстоянии к югу от Калэ-Султаниэ, в 12 футах под [49] водою, мель, выдающаяся в море на 80 сажень, на которую случается купеческим судам садиться.

Комментарии

1. Хаджи — мусульмане, путешествовавшие в Мекку, для поклонения гробу Магомета.

2. Следующее за сею главою приложение, с описанием Гелеспонта, дополнено мною по сведениям, представленным Дюгамелем.

3. В некоторых описаниях селение сие названо Енги-Шегер, но название сие, кажется, неправильно.

4. Опыт 3-х выстрелов, сделанный из сих орудий, в присутствии полковника Дюгамеля, показал следующее: ядра первых двух выстрелов, направленных несколько к северу от Европейского замка, после пяти рикошетов, легли у самого берега, а последнего, брошенное несколько к югу от замка, после шести рикошетов, остановилось в горе, пролетев гораздо далее первых. Орудия, вытеснив откатом несколько брусьев, сзади их лежавших, переменили как направление, так и возвышение свое. Для приведения их в прежнее положение, турецкие артиллеристы подводят под них род полозьев, на которых тащат их, употребляя для сего до 100 человек рабочих и полчаса времени. На сделанные им замечания о неудобстве действовать орудием таким образом, они отвечали, что во время дела, после отката, они немедленно заряжают и продолжают пальбу, несмотря на положение орудия. Во время сих опытов у одной пушки лопнул железный обруч, наложенный для скрепления дульной части, у которой отлетел край; причиною сему полагали недостаточный калибр ядра, которое, при вылете из дула, ударило в сию часть.

Вышеописанные опыты в Кум-Калэ были произведены в то же время.

5. Замечание сие, сделанное в 1833 году, во время войны Турок с Египтянами, свидетельствует о беспечности первых.

6. Под надзором Тагир-паши, когда он был начальником артиллерии.

7. В 1833 году, по настоянию нашему, был послан, для составления гарнизона сей крепости, один турецкий полк из числа потерпевших поражение под Кониею.

8. Укрепление сие было построено в прошлом столетии бароном Тоттон, занимавшимся у Турок многими работами такого рода.

9. Новейшие из них построены в 1807 году, для воспрепятствования входу английского флота, французскими офицерами, в то время, как генерал Себастиани был послом в Царе-Граде. Работами сими управляли инженеры: Фуа, Сорбье, Траси, Ласкур и другие; до того времени, для обороны Геллеспонта, было только 4-ре замка: Кум-Калэ, Седиль-Бегар, Калэ-Султаниэ и Келид-Бегар, с одними только каменобросами и малыми пушками; вновь же сооруженные укрепления сперва были построены из земли, но в последствии времени их увеличили и одели камнем.

Текст воспроизведен по изданию: Турция и Египет в 1832 и 1833 годов. Том IV. М. 1869

© текст - Муравьев-Карский Н. Н. 1858
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Karaiskender. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info