МУРАВЬЕВ-КАРСКИЙ Н. Н.

ЗАПИСКИ

Издание сие печатано по той рукописи, которую Николай Николаевич Муравьев сам изготовил и подал в цензуру в 1858 году.

Война 1828 и 1829 годов, поразившая силы Турции, кончилась Адрианопольским миром, которым допущено еще существование Турецкой империи. Но в ней таилось уже семя разрушения, скрывавшееся от общего взора в воспоминаниях прежнего величия, пышности и обширности границ Оттоманского царства. Последовавшее чрез несколько лет после того восстание Египетского паши, сопровожденное непокорностию многих других наместников Султана, обнаружило слабую зависимость отдаленных областей от его власти. Участие, принятое в то время Двором нашим в делах державы, сделавшейся уже союзною, и отправление высадного войска в Царь-Град для защиты сей столицы — составляет предмет, содержащийся в этой книге.

Располагая описать происшествия того времени и памятный поход Русских в 1833 году в пределы Турции, я счел нужным предварительно изложить: краткий обзор военного состояния Турции и Египта, описание турецких и египетских войск и событий самой войны между Султаном и Египетским пашею, что и составило предмет первых двух томов. Описание войны заимствовано из обнародованных тогда известий, которые я, по возможности, старался исправить получаемыми изустными сведениями от очевидцев и лиц, участвовавших в делах.

Приступив к сему, я увидел необходимость ознакомить читателя с театром войны малоизвестным и потому разместил между главами II тома несколько приложений, содержащих описание стран, в коих происходили военные действия. Материалы к сему описанию собраны большею частию из военного обозрения Турецкой империи Божура, дополнены же из сочинений других путешественников и сведениями, собранными мною разновременно о некоторых частях Малой Азии. Желая придать [VIII] занимательность сухому описанию местности, я упомянул также о древностях и развалинах той страны, как о том говорится в тех же источниках. Описание Геллеспонта и Босфора сделано по сведениям, доставленным от офицеров, посыланных мною на съемки и обозрения, во время пребывания десантного отряда в пределах Турции, и потому на верность сих описаний можно совершенно положиться. В конце второго тома приложен географический словарь названиям областей, городов и прочего, встречающихся большею частию в первых двух томах, к коим словарь сей преимущественно и принадлежит.

С намерением дать читателю вернейшее понятие о состязавшихся в сей борьбе войсках, с обеих сторон регулярных — новом явлении в мусульманском свете, я приложил к сей книге семь картин; изображение на двух из них сражений согласовано, по возможности, с изустным рассказом очевидцев; конечно, расположение фигур и местностей дополнено воображением живописца, но вид и одежда войск представлены с верностию. Вид памятника, сооруженного нами на Босфоре, срисован с натуры, но на камне изображена турецкая надпись, которой еще не было во время пребывания нашего на Босфоре, ибо она высечена Турками уже по отплытии нашем. Вид эскадры нашей в заливе Беюг-Дерэ также снят с натуры.

Третий и четвертый томы составлены из собственных моих записок, которые я вел в продолжение поездки моей в Царь-Град и Египет и во время начальствования над высадными войсками на Босфоре. В одном из них заключаются дипломатические сношения, коих изложение основано на документах, в последнем же — пребывание войск наших на Босфоре.

Намерение мое — передать потомству знаменитый поиск соотечественников наших, обнаруживший нынешнее состояние Турции и указавший точку, на коей, может быть, разовьются со временем новые основания для политики Европы.

Пришельцы, распространившие свои завоевания в Азии и Африке и покорившие Грецию, хотя и поселились в странах, приобретенных своим оружием, но всегда считали их для себя чужбиною. С такой точки зрения смотрят они в особенности на свои европейские владения, где коренные обитатели и нравами и обычаями совершенно различествуют от победителей. Тут они и доселе еще представляют образ воинского стана, как будто владычество их над порабощенными народами только временное.

Оседлость в завоеванных краях не породила в Турках никакой мысли об отечестве. Для выражения этого понятия нет и речения в турецком языке. Родясь и постоянно обитая в Греции, Турок хотя и любит свою родину, но не считает ее отчизною. Проливая в битвах кровь, он сражается только за свою семью и веру, следуя за ее хоругвию, не помышляет об отечестве и ни мало не знаком с высоким чувством любви к нему. Пока существуют исповедывание и глава его, в какой бы стороне земного шара ни избрал Турок своего местопребывания, отчизна его там, где господствует закон Магомета. В турецком языке нет даже и наименования [2] Турции. Сами Турки называют себя Османли, по имени первого вождя своего Османа. Царствам и областям, ими приобретенным, оставлены прежние наименования.

Султаны, повелевающие Турками, первоначально были не государями их, но просто вождями. В последствии уже присвоено ими себе звание главы правоверных, в качестве наследников лжепророка. Вместе с тем сохранили они сан первенствующего старшины многочисленных колен, на которые народ их прежде делился, чему и теперь еще остались некоторые следы. Приобретенная владыками Турции духовная власть, в соединении с древними правами верховного вождя, еще свежими в памяти народной, усилила власть султанов, отчасти умеряемую связями родоначальства, которые соединяют их с подданными. Из такого столкновения различных сил ясно видно, что мера самодержавия турецких султанов определяется единственно личными свойствами каждого из них.

Пределы их владычества также не означались никакими границами, потому что султан, именуясь главою правоверных, а не государем Турции, и доныне почитается повелителем всех мусульман, исповедания Сунни, где бы они ни обитали и под каким бы правительством ни состояли. В самых завоеваниях главною целию этой духовной державы было лишь обращение покоренных и соседственных племен в магометанскую веру, обогащение воинов грабежом, а не присоединение новых областей под одну державу. До сих пор едва ли определительно означены рубежи, отделяющие Турцию от Персии. Кочующие близь границ того государства Курды, слабые еще в законе лжепророка, признают себя в зависимости той или другой державы, соображаясь с обстоятельствами. Подобно тому, владычество султанов в Африке распространялось по мере введения исламизма, зависело от убеждения значительнейших лиц края, или уменьшалось от усиления [3] какого-либо раскола. Варварийские владения, по географическому положению совершенно независимые от Турции, по тем же самым причинам признают верховным обладателем наследника халифов; как и подвластные России Казанские и Крымские Татары, в душе своей, почитают его своим настоящим повелителем.

Изображенное здесь прежнее состояние Турции, ныне то же самое в ее азийских и отдаленных владениях, в Европе же оно приняло другой вид. Частные сношения с соседними государствами изменили образ правления и род власти султанов. Избрав для пребывания своего Константинополь, город по местоположению прелестнейший в мире, пленясь богатством и роскошью столицы, они основали в ней свое главное и уже постоянное становище. Рубежи соседственных с Турциею государств означили ее пределы; для сохранения завоеванного края понадобились крепости, для обороны — всегда готовое войско, для удержания владычества над заморскими областями — флот; наконец размножившееся племя новых поселенцев частию обратилось к промышленности.

Таким образом, новые нужды, порожденные местным положением турецких владений в Европе и сношения с пограничными державами, потребовали большей сложности в составе государственного управления. Оно постепенно стало уподобляться существующему у соседей во всем, что не нарушало обычаев освященных верою.

Вскоре сластолюбивые владыки Турции начали уклоняться от личного предводительства над войсками и тем утратили неограниченное самодержавие. Они также ослабили духовную власть свою установлением первосвященического сана (муфти). Исправление обязанностей, непосредственно лежавших на них самих, как на преемниках халифов, возложили они на новых духовных сановников, себе же предоставили одно направление их действий. Но как при [4] том султаны поступали по внушениям обуявшей их неги и праздности и по предпринятым ими преобразованиям прежнего порядка, то они и восстановили против себя все духовенство. В умах народа, движимого двумя разнородными побуждениями древних обычаев и нововведений, возникло колебание и родоначальственные отношения стали исчезать ¹. Так, не по какому-либо замыслу, но одною силою обстоятельств, старинные связи между повелителем и поданными начали распадаться. Невзирая на то, мысль об отечестве пребыла для Турок чуждою; у них осталось только прежнее понятие о необходимости повиноваться султану, как духовному владыке, и сохранилось предание, что они живут не в земле правоверия ². [5]

Из предыдущего видно, что ошибочно было бы почитать Турцию, подобно прочим европейским державам, под единовластным правлением,— полагать, что она имеет непременные доходы и постоянные военные силы и что она разделяется на области, равно подвластные одному государю. Фанатизм между Турками упадает, а вместе с тем ослабляется и зависимость пашей, управляющих отдаленными областями, от главы всех правоверных. Паши скорее могут назваться вооруженными союзниками Порты, нежели подданными султана. Отношения их к нему почти такие же, как древних баронов и владельцев поместного (феодального) правления к своему Государю (Suzerain). По мере отдаленности от столицы, они становятся более или менее зависимы и даже имеют при Порте постоянных поверенных в делах, или представителей. Однако наследственная власть этих правителей редко остается в том же роде в продолжении нескольких поколений; их сменяют по мере возможности.

Здесь настоящий источник частых междоусобий, раздирающих Оттоманское царство, составляющее по единоверию одно целое, которое мы, приноровляясь к нашим понятиям, привыкли называть Турецким государством. Турки, напротив того, незнакомые с нашим бытом и не постигая самостоятельности отдельных держав, долго не умели различать европейских народов и всех их, кроме Русского, знали под одним общим названием Франков, а войны наши почитали распрями, подобными их собственным. Такие понятия доныне сохраняются еще в простом народе и в краях отдаленных от столицы. В ближайших к ней, где власть султана действует в прямом направлении, и повиновение областных начальников более прочно; во многом уже изменилась коренная основа этой духовной державы, коей крепость сохранилась старинными поверьями. [6]

Вместе с преобразованиями водворился в Турции и разврат. Вера ослабела, народный дух упадает. Ныне Турок, некогда гордившийся одним именем мусульманина (правоверного), не редко заменяет его, в подражание европейцам, презренным названием Турка ³.

Народная гордость исчезает, и хотя всякий Турок считает себя вольным и по исповеданию равным каждому из своих единоверцев, какого бы он ни был звания, даже самому султану, но военнослужащие уже терпеливо переносят от начальников побои. В народе сохранились однако давнишние свойства его — честность и правота, и если неосновательные преобразования губят в нем чистоту нравов, то чувство глубокого уважения к справедливости и в настоящем поколении не вовсе изгладилось из сердец. Заметна даже в нем сокровенная скорбь — признак всеобщего отвращения к укореняющейся безнравственности.

Принимая отчасти вид гражданского правительства, Турция в то же время склоняется к падению как от сотрясений, произведенных войнами с соседними государствами, от введения преобразований, несвойственных нравам обитателей, так и от частых восстаний и, наконец, от явного отпадения некоторых единоверных племен. Престол, сооруженный султанами в Европе из разнородных частей, должен распасться на части. [7]

Владычество Турок может иметь двоякий конец: или изгнание их из Европы, или совершенное слияние их с завоеванными народами. Первое предположение кажется вероятнейшим. Обладатели Турции, стесняемые соседними державами, а в особенности Россиею, каждый раз покупают мир уступкою какой-либо области. В недрах сего государства образовалось уже другое, ему враждебное. Возрождение Греции на Морейском полуострове можно почитать первым приступом к такому же изгнанию мусульман из Европы, какое они испытали в XV и XVI столетиях в России и Испании. Последствием этого было бы основание в Азии нового царства, под сению хоругви лжепророка; но исполнению сего доселе препятствует соперничество европейских дворов. Если Турки, пользуясь этим, удержатся в Европе, тогда они не избегнут участи, постигшей многих завоевателей, которые получили оседлость в покоренных землях; они сольются с порабощенными народами, примут их нравы, обычаи и даже ту самую христианскую веру, которой ныне гнушаются ⁴. К ускорению такого переворота наиболее способствуют [8] самые распоряжения последних султанов, подрывающих остальные силы государства ошибочными мерами преобразований, совершенно противными духу народа.

Султан Селим III первый изменил прежний порядок ослаблением власти янычар. Их наследственное могущество и тайный союз с духовенством сохраняли древние права народа и постоянно препятствовали всяким нововведениям. Намерения Селима, одобренные Диваном и восприявшие свое действие учреждением регулярных войск, кончились низвержением его с престола. Наследовавший по нем верховную власть Мустафа IV был вынужден отменить постановления своего предшественника. За ним последовал ныне царствующий султан Махмуд II, которому удалось наконец истребить буйных янычар и учредить регулярное войско. Гуссейн-паша, в последствии потерпевший поражение в войне против Египтян, был тогда агою янычар и решимостию своею доставил султану над ними победу, сопровожденную неимоверными жестокостями. Событие сие ⁵ наложило на Турок печать уныния, доселе заметную во всех их поступках. Если бы, при таких сильных мерах, султан с основательностию положил твердые и сообразные с его целию правила и постоянно им следовал, то он мог бы надеяться на некоторый успех. Напротив того, он не умел приступить к улучшению гражданского порядка,— не постигал, что только со введением его может упрочиться преобразование в войсках, и занялся одним последним; но и в сем случае обратил прежде всего внимание на наружность их.

Махмуд II родился 20 июля 1785 г. Он взрос в гареме, где несколько времени имел учителем турецкого и арабского языков дядю своего султана Селима III-го. [9] Искусство чистописания, в котором Махмуд усовершенствовался, дает ему повод тщеславиться сим и часто побуждает его писать кягыд-шерифы (указы) и всякого рода бумаги и записки собственноручно. Наружность его приятная, он подстригает и чернит бороду, рост его средний, взор несколько рассеянный; на челе заметно постоянное беспокойство. Голос его груб, он говорит скоро, хотя в речах его часто встречаются повторения, но из смысла видно, что слова его обдуманы и сказаны с какою-либо целию. Ответы выслушивает без видимого внимания, но не пропускает их без замечания. В обращении обыкновенно приветлив, весел, шутлив, не обнаруживает любопытства к представляющимся ему предметам, как бы они новы ни были. В одежде подражает европейцам, но с свойственным Турку безвкусием: в одно время носит гусарское платье с старинною французскою шпагою, полотняные шаровары и турецкую на голове феску, которая ныне в Царе-Граде сделалась общим головным убором и военных и граждан. Принимая европейцев, он надевает поверх этого странного наряда синий суконный плащ и садится с опущенными вниз ногами в кресла или на небольшой диван. В поступках и приемах не соблюдает древних турецких обычаев и часто прогуливается в простой фризовой шинели, скроенной по образцу обыкновенных солдатских, с плечевыми погончиками из той же самой ткани. Имея высокое мнение о своей красоте и ловкости, всячески старается их выказывать. С удовольствием слушает похвалы своим мнимым прелестям и показывает развешанные в комнатах весьма дурной живописи изображения, представляющие его на коне в описанном наряде ⁶. В домашнем быту [10] своем прост; в убранстве занимаемых им комнат не видно не только роскоши, но даже и богатства. Любимое его упражнение — стрельба из лука в цель Но привычки к сильным движениям в нем не заметно, и в этом отношении он далек от той ловкости, которая, соответственно прежнему воинственному духу Турок, была их неотъемлемым качеством. Не зная умеренности в сластолюбии, он предается страстям и порокам всякого рода.

Хотя восшествие Махмуда на престол и царствование его ознаменовались многими казнями, но его нельзя считать кровожадным и жестокосердым от природы. Он даже во многих случаях показал примеры великодушия к своим личным врагам и злоумышленникам. Вопрос о суровости его нрава остается еще нерешенным. Ужасные же происшествия, совершившиеся в его царствование, должно скорее отнести к злодейству окружавших и малодушию его, обнаружившемуся в настоящих обстоятельствах Турции. Махмуд не имеет многочисленного двора, к приближенным снисходителен до слабости, и под их влиянием производится большая часть государственных дел. Он сам мало решает дел и более предоставляет их определениям Дивана, составленного из высших сановников. Это собрание действует независимо от султана, и весьма часто как бы вопреки его воле. Он обыкновенно посылает на совещания кого-либо из преданнейших своих любимцев, для узнания общего мнения. Странное отношение [11] государя, почитаемого неограниченно самовластным, к высшему правительственному месту в собственной его державе!

Махмуд II-ой, ослепляясь названием преобразователя, охотно сравнивает себя с Петром I ⁷ и даже доныне уверен, что шествует по стезям сего великого государя. Между тем врожденная Туркам беспечность взяла уже в нем верх над первым порывом к преобразованиям, предпринятым столь же быстро, как и необдуманно. В неосновательности избранных султаном мер должна бы, казалось, убедить его война 1828 и 1829 годов с Россиею, уничтожившая силы Турции. Удар, ей нанесенный, был жесток. За ним последовали повсеместные возмущения областных начальников и наконец восстание Мегмед-Али, паши египетского. Султан, не одаренный твердостию духа и устрашенный действиями и угрозами соседних держав, опустил бразды правления и предался влечению своих слабостей и страстей. Он как [12] будто желает только провести свой век на престоле, с равнодушием взирая на упадающую славу его единоверцев.

Вот очерк главнейших свойств и действий Махмуда II-го; их нужно было изложить здесь, для пояснения многих обстоятельств, сопровождавших Египетскую войну. Для сей цели, не излишне будет также присовокупить сюда изображение тех лиц, которые принимали в ней значительное участие.

Сераскир Хозрев-Мегмед-паша ныне самое замечательное лицо в Турции; он некогда был наместником в Египте, откуда его изгнал Мегмед-Али-паша, после того наименован капитан-пашею и неоднократно носил. звание главнокомандующего армиею. Он родом из Грузии, где был захвачен в плен еще в молодости ⁸. Одаренный от природы быстрым умом, не раз испытавши превратности, которым часто подвержены царедворцы, и бывши свидетелем многих изменений и мятежей, происходивших в Турции, он приобрел большую опытность в делах и сметливость в обращении с людьми, обходительностию своею снискал расположение многих и, наконец, получил столь неограниченное влияние в государственном управлении, что его справедливо почитают за настоящего повелителя Турции. Нося звание главнокомандующего в столице и над армейскими войсками, он не менее того первенствует и в Диване; содержит в [13] некотором страхе самого султана, и хотя по наружности изъявляет ему иногда раболепное благоговение, но при случае не скрывает своего презрения к его слабостям, выставляя их с язвительностию. Для упрочения столь обширной власти, сераскир замещает все значительные должности, в особенности же высших военных начальников, а иногда и послов людьми не только ему душевно преданными, но даже совершенно от него зависящими, избирая их из числа воспитанных и в последствии им усыновленных грузинских и черкесских невольников. Он до сих пор называет их своими детьми, ссорит и мирит по произволу и таким образом распоряжает делами государства, как своими семейными. С намерением поддержать народную к нему доверенность, выдает себя за самого ревностного защитника старинных турецких обычаев, а чтобы заслужить добрую славу у европейцев, принимает их ласково, занимаясь изучением тактики и введением ее в войсках. Сераскир в преклонных уже летах не ослабил деятельности своей и сохранил веселый нрав, чрез что скрывает в самых трудных обстоятельствах предприятия свои. Он наружностию уродлив, ростом мал, толст, несколько сутуловат, голова у него большая, а ноги маленькие и кривые, к тому же хром ⁹. За всем тем приемы его приятны и завлекательны. Занимаясь преобразованием войск, он ребячески к нему пристрастился и посвящает на то большую часть времени, забавляясь всякими нововведениями и прикрасами. Хозрев-паша упражняется скрытно в чистописании, изучает французскую воинскую терминологию и командные слова; но, не имея основных познаний и [14] достаточного терпения, а притом стремясь и в самом устройстве военной части лишь к одной цели — собственной пользе, забаве и прославлению своего имени, он никогда не достигнет совершенства ¹⁰. Невзирая однако на все сии странности, этот старец теперь единственное лицо в целой Турции, могущее поддержать ее в затруднительных обстоятельствах. Уважение и доверенность к его дарованиям есть чувство всеобщее; причина сего отчасти скрывается и в том, что при определении людей к должностям сераскир не столько ценит заслуги, или способности, сколько личную к нему преданность, несмотря даже и на возраст их; но кто ближе знает Хозрев-пашу, конечно, не отвергает и достоинство его.

Соперник и враг сераскира Ахмед-паша, начальник гвардии султана, преданный и любимый его слуга, рожден от Черкешенки и воспитан в гареме. Этот молодой человек не отличается особенными способностями, но одарен приятным нравом и наружностию. Он без значительных заслуг возвысился в звание визиря. Дружба, которою он пользуется от своего государя, породила в сераскире зависть; посему и полагают, что Ахмед-мушир-паша ¹¹ не долго удержится на теперешнем месте.

К числу людей, замечательных дарованиями, присоединяют также Пертев-эффенди, бывшего министра иностранных дел, ныне же занимающего место министра [15] внутренних дел. Он враг всяких нововведений, в особенности же России, и придерживается преимущественно стороны духовенства, противоборствующего всем учреждениям султана.

Слишком пространно было бы изображать здесь другие лица, участвующие в государственном управлении. Но, говоря о них, нельзя не упомянуть о Греках. Знанием французского языка они сделались необходимы для турецких сановников в сношениях с европейцами, и наконец, с помощию врожденной в них прозорливости, вкрались в распоряжения правительства. Из них особенно замечателен Стефан Вогориди, человек исполненный низости, корыстолюбия и терпеливости. Пресмыкаясь, подобно многим своим соотчичам, пред вельможами, он с ловкостию направляет их действия к цели наиболее для него выгодной. Волнуемый вечным страхом, он даже в отношении в православному духовенству вознесся до такой степени, что наносит патриарху оскорбления, которых не должно бы ожидать от единоверца. Стараясь выйти в знать, он в недавнем времени достиг происками не существующего в турецком правлении достоинства князя Самосского. Жители острова, всегда мало зависевшие от Порты и не повиновавшиеся никакой власти, еще менее согласились на признание своим властителем человека, вероятно, им известного по пронырству и предательству. Не уважая никаких убеждений правительства и посторонних лиц, они остались в прежнем независимом состоянии и составленное из них княжество существует в одном наименовании. Такая неудача не произвела однако в поступках Вогориди никакой перемены. Он продолжает следовать путем им избранным, придерживаясь наиболее стороны сераскира и, вероятно, действуя скрытно в пользу врагов России.

Оставя в стороне Греков, не имеющих прямого [16] голоса, а одно лишь тайное влияние в делах турецкого правительства, можно, кажется, разделить все первенствующие лица на два главных разряда, из коих ни один не радеет о благосостоянии народа. К первым принадлежат: султан, Ахмед-паша и еще небольшое число приближенных, признающих пользу преобразований; но, при невежестве своем и непостоянстве в образе мыслей и поступков, они как бы уже охладели в усилиях, нужных для достижения предположенной цели, и остановились на половине поприща. Войска, состоящие из молодых людей, несколько уже свыкшихся с новыми учреждениями, пользуясь обеспеченным содержанием, готовы и без пламенного рвения исполнять повеления своего государя. Другой разряд составляется из духовенства, противодействующего направлению, которое правители желают упрочить. Стороны духовенства придерживаются молчаливые остатки рассеянных янычар, в страхе признающих бессилие и принужденно скрывающих неудовольствие свое и злобу; сюда же принадлежит и весь народ, из памяти которого еще не изгладилось впечатление ужаса, произведенного истреблением своевольных его сограждан.

При таком состоянии дел, не удивительно, что уныние омрачило помыслы каждого и всех, и что в то же время ослабли все пружины правления. Печать разрушения видна на всех частях и учреждениях этой кочевой и обширной державы, основанной на духовном союзе. Получив оседлость, она не удержалась при столкновении с гражданским устройством просвещенных соседей. Посреди развалин ее устоял один старец сераскир-паша, сохранивший всю бодрость юных лет и являющий черты народной гордости, но вместе с тем разделяющий повсеместно усиливающийся дух иноземного подражания. Не приставая явно ни к одной стороне, он издевается над слабостью обоюдных их действий и, повсюду первенствуя, с необыкновенною [17] деятельностию устраивает все к сохранению своего места и общей к нему доверенности. От прозорливости его не сокрыта будущая участь Турции; но, равнодушный ко благу отечества, он как будто заботится только о том, чтобы окончить дни свои в том же самом состоянии, в котором теперь находится. В таком расположении духа, может быть, он забыл бы и личную вражду к Мегмед-Али — паше египетскому, если бы не остерегался срама на старости лет своих и если бы не опасался пасть жертвою мстительности своего грозного соперника.

Султан Селим I, покорив Египет в 1517 году, возложил на сию область обязанность постоянно снабжать продовольствием Мекку, Медину и платить Порте годичную подать деньгами, пшеном и другими произведениями, соразмерно с ежегодными урожаями, остальную же часть доходов обращать на исправление плотин Нила, крепостей и на содержание войск. Подобное образование введено было в других областях, присоединенных в то время к Турции, то есть внутреннее управление было предоставлено прежним начальникам, с условием, чтобы верховное владычество Порты признавалось уплатою податей и отправлением земских повинностей. Когда же Селим I возвратился из Египта в Константинополь, то уже не оставалось никаких следов прежней независимости этого края.

Со дня покорения Египта, долгое время сохранялось в нем спокойствие; но в 1776 году, в царствование султана Мустафы, тогда занятого войною о Россиею, один из беев, по имени Али, начальствовавший над египетским флотом в Средиземном море, вступив в сношение с российским адмиралом графом Орловым-Чесменским, изменил Порте. Соучастники Али-бея возбудили народ к восстанию, но по окончании войны был прислан в Египет, с многочисленным флотом и высадным войском, турецкий капитан-паша Гассан. Он наказал [18] непокорных, изгнал тех, коих не мог настичь, совершенно усмирил всю область и водворил в ней пашу, поставленного Портою верховным правителем. Власть его имела полное действие до нашествия Французов. Трехлетнее пребывание их в Египте не лишило Турции (при верховном визире Кёр-Юсуф-паше) прав ее на обладание этою страною. По изгнании Французов, султан наименовал своим наместником в Египте нынешнего сераскира Хозрев-Мегмед-пашу.

В его правление египетские доходы простирались до 60.000 кис (кошельков), что в сравнении с настоящею ценностию монеты составит до 300.000 кошельков ¹². Доходы собирались без отягощения для жителей, каждый беспрепятственно распоряжался произведениями своего участка земли, занимался промышленностию и пользовался свободою торговли; народ и тогда был чужд просвещения, но тягостное рабство и лишение всех прав собственности не подавляли в нем природных способностей и не препятствовали развитию образования.

Хозрев-паша, признав за нужное ввести в египетских войсках европейскую тактику, вознамерился удалить оттуда албанские войска, составлявшие часть тамошних военных сил. Он представил свои предположения правительству, которое убедилось в их пользе; но когда слух о том распространился, то начальники албанских войск, недовольные нововведениями, решились низвергнуть преобразователей, для чего и обратились к одному из начальствовавших над иррегулярными войсками, по имени Мегмед-Али, который пользовался доверенностию паши. Покушение мятежников увенчалось полным успехом. [19] Небольшая часть войска, пребывшего верным наместнику, трое суток сражалась с возмутившимися, но была подавлена многочисленностию и Хозрев-паша был принужден оставить Египет.

Магмед-Али родился в 1769 году ¹³ в Кавалле ¹⁴, небольшом городке Румилии, где отец его служил чиновником у тамошнего правителя в войсках, в которые вступил и Мегмед-Али нижним чином (сеймен). На его воспитание не было обращено никакого внимания; но он, с раннего возраста, явил тонкий и проницательный ум, пылкое воображение и предприимчивый дух. Он мог заимствовать некоторое образование от одного, жившего тогда в Кавалле, французского купца, по имени Лион (Lion), с которым еще с юношества соединяла его дружеская связь. Частные сношения с европейцами также должны были способствовать к развитию в нем природных дарований и к направлению их, совершенно противоположному общепринятым мусульманами понятиям.

В молодости благоприятный случай доставил ему средство показать на опыте храбрость свою и благоразумие при усмирении жителей одного городка, восставших против правителя Каваллы ¹⁵. Этим подвигом он заслужил [20] доверенность начальства и благосклонность одной женщины, на коей он в последствии женился, прижив с нею, еще до смерти первого ее мужа, трех сыновей: Измаила, Туссума и Ибрагима. Иные напротив того утверждают, что эта женщина была в замужстве за одним из братьев Мегмед-Али, который, следуя обычаям своих соотечественников, по смерти брата женился на его вдове, уже беременной Ибрагимом. Вот что дало повод к общему мнению, будто известный Ибрагим-паша не сын, а приемыш Мегмед-Али.

К числу войск, посланных в 1800 году султаном в Египет против Французов, принадлежал и набранный с Кавальского округа отряд, состоявший из 300 чел-век. При нем находился сын тамошнего правителя (по другим же известиям, сын чербаджи или старшины Праусты), но начальство было вверено Мегмед-Али. Едва успев соединиться с оттоманскими силами, он не замедлил доказать, в разных делах с республиканскими войсками, свою храбрость и отличные способности. Вскоре получил звание куллук-баши, или блюстителя порядка; потом был произведен в бим-баши (тысячника) и наконец в кани-куллук-баши, или придворного блюстителя порядка.

Но честолюбие Мегмед-Али не могло удовольствоваться этими почестями. Хозрев-паша, нынешний сераскир, доселе соединяющий с неутомимою деятельностию страсть к сведению европейской тактики, облеченный, как выше сказано, по изгнании Французов, в звание египетского наместника, принял меры к обузданию буйного духа своих албанских войск, подчинением их воинскому порядку.

Мегмед-Али, пользуясь тем, для достижения своих честолюбивых замыслов, порицал действия сераскира, хотя внутренно признавал необходимость преобразования, ибо ныне сам один из ревностнейших его поборников. Для [21] достижения предположенной цели, он выдавал себя за преданнейшего слугу султана и привлекал единомышленников уверениями, что все его намерения стремятся единственно к утверждению могущества его государя. Выставил главным противником нововведений одного Албанца, Тагир-башу, человека без особенных дарований, которому был обязан своим возвышением; но как скоро достиг власти, то изменил прежнему товарищу, заключил в темницу, где и не замедлил погубить его.

Удаление из Египта Хозрев-паши, совершившееся, как утверждают, с поспешностию, породило между этими двумя лицами вражду, доныне ими питаемую, невзирая на взаимное уважение к дарованиям, в которых они один другому отказать не могут.

Таким образом Мегмед-Али сделался главою сильного мятежного сословия, которое, став между пашами Порты и беями мамлюков, беспрерывно то враждовало, то соединялось с одною из противных сторон, смотря по обстоятельствам. Наместниками Египта назначаемы были, один за другим,— трое пашей: Тагир-Али, Хуршид-Ахмед-паша и хаджи-Мегмед-паша. Они не могли быть страшными для Мегмед-Али, который, располагая вооруженною силою и сделавшись посредником между повелителями и подвластными, имел возможность приставать по произволу к тем или другим и даже оказывать им защиту от самых мамлюков. Умея снискивать доверенность и благорасположение правителей, он пользовался этим средством, чтобы их оклеветывать, а в последствии участвовал в смертных приговорах над многими из своих соумышленников и в казни начальствовавшего в Египте Сеид-Али-паши, с целым семейством и со всеми его приверженцами. Став душою совета шейхов египетской столицы и управляя их действиями, он беспрерывно изгонял из Египта султанских наместников и, наконец, сам достиг [22] этого высокого сана. 2 мая 1805 года он был избран в правители советом шейхов, а через два месяца, 9 июля, утвержден Портою в звании наместника.

Однако власть его не всеми бесспорно была признана. Ему противостали, хотя и сокрушенные уже Французами, но все еще довольно сильные мамлюки, которые не хотели уступить пришельцу древних прав своих. Знаменитый в битвах вождь их Мурад-бей был похищен чумою, но его соправитель Ибрагим доживал еще свой век в Верхнем Египте, одушевляя оттоль сподвижников младших беев и тщетно стараясь прекратить их междуусобия. Два новые бея, оба из дома Мурада, также были грозны для паши своим воинственным духом и громким именем. С одним из них, Осман-беем Бардили, Мегмед-Али долго находился в политической приязни, желая тем отделить его от прочих беев; но, устрашенный его усилием еще при Али-паше Джезаирли, он изгнал его со всеми мамлюками из Каира, где с тех пор прекратилось их владычество. Другим, еще более грозным противником имел он знаменитого Эльфи-бея, питомца Англичан, тщетно желавших восстановить в его пользу прежнее в Египте правление. С этими двумя врагами Мегмед-Али долго боролся, действуя против явных неприятелей оружием, против турецкого капитан-паши подкупом. Счастие благоприятствовало ему сверх ожидания: почти в одно время умерли скоропостижно Осман-бей Бардили и Эльфи-бей. Тогда из вождей мамлюков не осталось более никого, кто бы в состоянии был перевесить могущество паши, сильного народным мнением и своими Албанцами.

Англия с неудовольствием взирала на спокойствие, водворяющееся в стране, которая была постоянною целию ее тайных намерений и беспрестанно подавала прежним своим неустройством новые поводы в притязаниям. Она гласно изъявила негодование на правление паши, коего известные [23] замыслы уничтожали давнишние ее надежды. Английский посол в Константинополе настаивал об отозвании наместника из Египта. Домогательство удалось: Порта предписала ему поменяться местами с пашею салоникским. Мегмед-Али успел однако продлить под разными предлогами время до тех пор, пока новыми заслугами не склонил султана оставить его в том же звании, как единственного человека, способного к управлению Египтом в затруднительных обстоятельствах и в сохранении этой области для империи. Вместе с тем, Порта присоединила и пашалык Александрийский к стране, вверенной Мегмед-Али, начальствовавшему тогда еще над одним Верхним Египтом.

В 1807 году, Англичане, вознамерившись покорить Египет, снарядили экспедицию, состоявшую из 5000 высадного войска, подкрепленного значительною эскадрою. Они заняли Александрию, но были отбиты при нападении на Розетту, а потом вторично при ней разбиты, с потерею близь 1200 человек, чем Мегмед-Али и довершил изгнание Англичан из Египта.

Оставалось в конец истребить мамлюков, на помощь коих в этом неудачном покушении Англия тщетно надеялась. Паша успел и в том, пригласив их в свой каирской замок, где они, по приказанию его, 1 марта 1811 года были безжалостно умерщвлены. Остальных, прибегнувших к покровительству сына его Ибрагима, он приказал предать той же участи, в 1812 году, в Эчнэ (что в Верхнем Египте). И хотя наместник совершил эти убийства руками своих Албанцев, но вскоре вожди сей буйной дружины были также частию изгнаны, частию казнены.

Война с Вехабитами, предпринятая пашею, сколько по воде султана, столько же во исполнение древних завещаний мусульманских пророков, возложивших на властителей Египта охранение Мекки и Медины и защиту путешествующих туда поклонников, усилила его в глазах Порты [24] и возвысила в народном мнении, как избавителя святых мест. Сверх того, он воспользовался этою войною, чтобы принести в жертву своих беспокойных Албанцев, покорить Джедду и весь берег Чермного моря, чем он приобрел возможность завести склады для размена произведений Индии и порабощенной им Аравии, и тем приумножить свои богатства. Между тем сын его Туссум, победитель Вехабитов, умер от чумы, предоставив довершить завоевание Аравии брату своему Ибрагиму.

Покорение Бедуинов, утвердившее власть Мегмед-Али над Пустынною Аравиею, и поход, предпринятый им в глубину Африки, для завоевания Нубии, Дарфура, Донголы и Сенаара, озарили новым блеском его оружие и способствовали к сокрушению остатков мамлюков, укрывавшихся в Нубии, где кончил дни свои Ибрагим-бей. Эти победы, расширившие к югу его владения и распространившие круг действий для торговли, стоили ему однако жизни сына Измаила, убитого Негром в 1821 году. Тогда один уже Ибрагим остался наследником славы и могущества своего отца.

С тех пор Мегмед-Али сделался настоящим владыкою Египта, считаясь по одному лишь званию наместника в мнимой зависимости от султана. Несколько времени пребывал он верным своему государю, но скоро стал замышлять об отложении от подданства Порте и начал для сего умножать свои сухопутные и морские силы. Некоторые из находившихся в Египте иностранных консулов обнадеживали его, под рукою, в покровительстве своих дворов, и он готов уже был приступить к исполнению своих замыслов, как султан неожиданно пригласил его отправить в Морею часть войск под начальством Ибрагима. Тщетно старался Мегмед-Али убедить консулов к заключению с ним явного договора от имени правительств, он вскоре усмотрел, что ему оставалось [25] надеяться на одне собственные силы, отложил до времени свое предприятие и выполнил требование султана.

Вынужденный обстоятельствами принять сильное участие в войне против Греков и действовать в сем случае как подданный, паша потерял в 1827 году под Наварином свой флот, но в возмездие за это пожертвование получил в управление остров Кандию.

Тогда внимание его обратилось к вражде, почти постоянно продолжавшейся между Россиею и Турциею; паша, казалось, искал сблизиться с первою, хотя посредством торговых сношений и доселе не престает хвалиться тем, что не советовал султану начинать войны с Россиею. Он старается выставлять это некоторого рода заслугою, как бы для приобретения благосклонности державы, потрясшей могущество Порты.

Он вступил в сношение с Французами, когда они готовились к высадке в Алжир, но переговоры не имели успеха. Однако и тут он не остался без выигрыша: Французы уступили ему несколько судов, принадлежащих к флоту алжирского дея.

В политических сношениях с Англиею паша показывал высокое уважение к ее могуществу, признавая во всех случаях превосходство этой державы, и выдавал себя за покорного исполнителя всех ее внушений. Прикрывая такою личиною свои тайные намерения, он в то же время избирал ближайшие пути к своей цели — достижению независимости. Не допуская в делах своих влияния ни одной посторонней державы, он сблизился с французскими уроженцами, преимущественно же с Итальянцами Пиэмонта, поселившимися в Египте. Такое предпочтение оказывал он не по единомыслию с ними, но потому, что в числе сих выходцев было много ремесленников и военных людей, прибывших в Египет для снискания средств к пропитанию трудами и службою. Они были ему необходимы для [26] изготовления тех огромных вооружений, коими он намеревался поразить своего мнимого повелителя.

Эти самые выходцы, пользуясь если не личным уважением паши, то, по крайней мере, большими выгодами и преимуществами, не переставали, в угождение ему, превозносить редкое образование, справедливость, человеколюбие, а более всего любознание властелина Египта. Основываясь на их рассказах и описаниях, должно бы полагать, что эта страна, с некоторого времени, подвигается быстрыми шагами к просвещению, что обитатели наслаждаются безмятежным благоденствием, что благотворные намерения паши направлены в совершенному возрождению народа, что быстрый и предприимчивый его гений беспрестанно борется с предрассудками и невежеством, стремясь к исправлению нравов и распространению полезных познаний.

Напротив того, Египет представляет совершенно иное зрелище. Голод и крайняя нищета суть язвы повсеместные; города в развалинах, деревни оставлены жителями, дома разорены,— словом, народ, истомленный игом жесточайшего рабства, влачится, так сказать, чрез развалины к могилам. По наблюдениям поселившихся в Египте европейцев, в урожайные годы нищета еще более возрастает, ибо тогда требования паши выходят из всякой соразмерности. Вообще, бедственное состояние простого народа достигло до такой высокой степени, что часто встречаются люди, утоляющие голод травою, служащею подножным кормом для скота.

В 1829 году, в одной части Египта, в особенности же в Розетте, был голод; народ терпел крайнюю нужду в пропитании, но не смел приступить к покупке припасов из обширных складов зернового хлеба, хранимого на открытом воздухе, для отпуска за границу. Продажу разрешили тогда только, когда запасы пришли в порчу, но и то по дорогим ценам и с запрещением покупать [27] их где-либо в другом месте. Такие же стеснительные меры был предприняты в Александрии и Каире. Последствием подобных угнетений было то, что многие, невзирая на принуждение, отказались от работы, а другие бежали в соседственные земли. Некоторые же, оставшиеся по крайности, с отчаяния сожгли поля свои, засеянные всего более хлопчатою бумагою, которая составляет важнейшую отрасль промышленности паши.

Говорят о водворяющемся в Египте просвещении; но его там нет и до сих пор быть не могло, ибо оно есть следствие народного благосостояния, на которое Мегмед-Али никогда не обращал внимания, истощая все силы своих подданных для поддержания казенных заведений, несоразмерных с населением и богатством края. Устройство, введенное в войсках, распространило ложное понятие о народной образованности, но эта хваленая армия, превышающая способы земли и поглощающая все источники общественного благосостояния,— весьма далека и от такого положения, которое бы в Европе почиталось посредственным.

Пополнение в войсках убыли, пожиная цвет народонаселения, не уменьшает вместе с тем огромного количества налогов, тяготящих непрестанно убывающее число жителей ¹⁶. Согбенные старостию, изнуренные болезнями, они уже не в состоянии удовлетворять требованиям правительства исправною уплатою податей, и плодоносные поля их, недостаточно обрабатываемые, год от года менее производят.

При подобном ходе дел, может ли иметь какой успех просвещение? Прославляемые в Европе египетские [28] учебные заведения учреждены единственно для образования военных; даже самое врачебное училище предназначено только для снабжения войск. Расточают также похвалы заведению в Египте художественных и ремесленных школ; учреждение их приписывают быстрому возрождению образованности. Но и эта мера не может принесть ожидаемой пользы народу, удрученному всеми бедствиями и ни мало не приготовленному к восприятию усовершенствований. Кроме того, эти школы заведены вовсе не с таким похвальным намерением, какое предполагают. Паша призвал всякого рода художников и ремесленников не для образования Египтян, но для удовлетворения собственным своим потребностям и прихотям. С такою же целию посылал он молодых людей учиться в Европу. Это общий голос всех благомыслящих европейцев, обитающих в его владениях. Бывший в Александрии французский консул Дроветти неоднократно представлял самому паше недостаточность избираемых им мер к достижению общественного образования.

Мегмед-Али не отдает Порте никаких отчетов в огромных доходах, им собираемых, и мог бы еще их увеличить, если бы он хотя некоторую часть обратил на вспоможение народу. Напротив того, он ежечасно изыскивает новые пути к исторжению у своих подвластных всевозможных поборов. Права собственности ему неведомы и не могут существовать в стране, где, по причине истощения народного богатства, правитель собирает подати произведениями земли, сам продает их за границу и таким образом один пользуется производством торговли. К тому же, в глазах его обманывают земледельцев неверными мерами и весами. При малейшем предлоге, а иногда и без всякого повода, накладываются пени на тех, у коих предполагают избыточное состояние. Эта мера часто распространяется на целые селения, [29] города и даже округи; ответственность в неуплате за одно лицо возлагается на все семейство, на целое селение и т. д. ¹⁷. Уклоняющихся от выполнения того подвергают телесным наказаниям, распространяя их наконец на все селение. Когда же наряжают обывателей на какую-либо общественную работу, с обещанием платы, тогда, вместо ее, приписывают их к селению, на коем считается недоимка, и тем заменяют выдачу заработанных денег, а некоторую часть удовлетворяют фальшивыми тескере ¹⁸. При копании Александрийского канала, для чего поголовно наряжалось большое число рабочих, погибло их 60 т. от чрезмерных трудов и недостатка продовольствия ¹⁹.

Доходы Египта в 1828-м, 1831-м и 1832-м годах подробно означены в приложенной в конце главы под буквою А, в следующем же под буквою Б показаны расходы. Из таблиц видно, сколько каждый год издержки [30] превышают доход; и хотя старались распространить слух, что поводом к расстройству финансов Мегмед-Али была экспедиция в Морею и содержание войска в Кандии, но настоящую причину должно преимущественно приписать его страсти к нововведениям. Они часто превышают его способы и предпринимаются с единственною целию прославиться между европейцами ²⁰.

Тому же способствуют корыстолюбие его подчиненных, богатое жалованье, платимое большому числу иностранцев, и содержание, из властолюбивых видов, огромных сухопутных и морских сил. По недостатку доходов, мусульманские чиновники и войска часто по целым годам не получают жалованья. Ныне хотя паша истощает до последнего всевозможные средства ²¹ к увеличению доходов, но они ежегодно уменьшаются сколько от его прихотей и безрассудных издержек, столько же и от всеобщей бедности. Стеснение денежных обстоятельств Мегмед-Али служило поводом к распространению невыгодных слухов, едва было не лишивших его доверия иностранных купцов, которое для него необходимо. Паша, предвидя дурные последствия от продолжения столь крайнего положения своих дел, прибегнул в 1832-и году к мере, вполне ему удавшейся. Неожиданно, во время войны, в месте пребывания Мегмед-Али, явилось в обороте значительное количество денег; заключили, что он почерпнул их из [31] собственной тайной казны, и тем восстановилась к нему по-прежнему доверенность иностранцев.

Мегмед-Али пребывает в Александрии, где он не имеет обширного двора. Хвалясь тем, что лично входит во все части управления, он гласно и с удовольствием порицает ничтожность и невежество всех окружающих его чиновников. В число их он поместил большую часть своей родни и земляков. Между знатнейшими считают Ахмед-бея, зятя паши, происходящего от высокого рода. Ему более 45 лет, он имеет некоторые сведения в истории и географии и составил довольно верную карту Кордофана и Сенаара; обладает несметным богатством и обыкновенно живет в Каире, где у него несколько великолепных дворцов. Он воспитывался в Царе-Граде, отличается ловкостию и вежливостию в обхождении, но под этою личиною скрывает самые жестокие свойства души ²².

Ахмед-бей отправляет должность дефтердаря (министра финансов). Он имел поручение от паши отмстить за смерть сына его Измаила и окончательное покорение Кордофана и Сенаара ²³. Выполняя дело сие, он прославился неслыханными жестокостями и предал смерти более 30,000 душ. Страх, наведенный его свирепостию, заставил [32] более 100,000 жителей бежать из родины. Земли запустели, последовал голод, истребивший до конца этих несчастных; Ахмед-бей возвратился с 60.000,000 левов, к которым он ежегодно прибавляет от двух до трех миллионов, чрез что до сих пор удерживается на месте дефтердаря. Его все вообще страшатся и говорят, что даже сам Мегмед-Али несколько его опасается.

Военным министром в Египте ныне Махмуд-бей, родом Арнаут. Ему более 55 лет; наружность его величава. Он, как и все его соотечественники, напитан предрассудками, беден познаниями, но приобрел большой навык в делах, приносящих не малую пользу. Заслугами своими достиг у Мегмед-Али некоторого влияния, не разделяет его страсти к нововведениям, но не смеет явно ей противиться; европейцам враг.

В звании киаия-бея, соответствующем обязанности министра внутренних дел, находится уже около семи лет родственник Мегмед-Али, Шериф-бей, уроженец Каваллы. Ему более 30 лет от роду. Он не имеет особенных способностей и познаний в делах; по сей причине паша не требует его к отправлению должности министра, но оставляет в Сиуте, где он пребывает в звании правителя Верхнего Египта. За его отсутствием, место киаия-бея занимает Абид-эффенди.

Из окружающих Мегмед-Али, более всех достоин внимания Армянин Богос-Юсуф. Он родом из Смирны, где, в молодых летах, занимался всякого рода торговлею, но не успел обогатиться. Вскоре, по прибытии своем в Египет, он вступил в службу к паше в звании переводчика; хорошо знает французский язык, способен и прилежен к делам. Уступчивость и искательность не предохранили его однако от немилости паши, которому он отказал однажды дать взаймы денег. При этом случае он обязан жизнию ходатайству лиц, имеющих у паши [33] вес. Чрез несколько месяцев гнев Мегмед-Али укротился и друзья Богоса выхлопотали ему прощение. Оставив уединение, в котором было заключился, он повергся к ногам своего владыки и вступил по-прежнему в отправление своей обязанности. Это уже давно случилось; с тех пор доверенность паши к нему постоянно возрастала, и наконец возвысила его на ту степень, которую он ныне занимает, к обоюдному своему с Мегмед-Али удовольствию и ко всеобщему негодованию жителей. Богос не что иное, как переводчик, заведывающий торговыми оборотами паши; на самом же деле он первый министр, управляет всем Египтом и заслужил общую ненависть деятельным содействием паше в разорении народа. Богос носит личину бескорыстия, но всем известно его участие в делах многих торговых домов; он содержит лавки, гостиницы, производит с большою выгодою торговые обороты под именем одного из своих братьев, живущего в Триесте, посредством коего, с согласия паши, сбываются также большею частию произведения Египта. Этот Армянин выдает себя за бедняка, но общее мнение приписывает ему обладание миллионами, давно уже переведенными в Европу, куда он вероятно и сам со временем укроется, когда увидит уже близким падение власти, споспешествующей теперешнему его обогащению. Он часто говорит о просвещении Египта, но мало о том заботится, хотя, пользуясь влиянием у Мегмед-Али, мог бы достигнуть чрез то полезных преобразований. Вообще он весьма трудолюбив; более тонок, чем основателен; в разговорах отличается не столько познаниями, сколько ловкостию. С европейцами вежлив и предупредителен; паше никогда не противоречит и в совещаниях искусно уклончив; ни в чем не отказывает, но все обещает, с твердым намерением не исполнять, дела длит до бесконечности, решения откладывает на день, на неделю, на [34] месяц, даже на целый год, и тогда только кончает их, когда уже не остается никакого изворота, или средства к промедлению. Вот общее мнение об этом замечательном человеке, приобретшем у паши столь неограниченную доверенность, участвующем в самых тайных его совещаниях и вместе таком раболепном услужнике, что с торопливостию бросается подать своему господину туфли.

Ибрагим-паша не разделяет чувств уважения своего отца к его любимцу; он даже питает к нему ненависть по следующей, как полагают, причине: во время войны в Морее, Ибрагим, нуждаясь в деньгах, сделал в Триесте заем у брата Богосова Петра, который, по наущению, как думают, Юсуфа, явил ко взысканию векселя, выданные Ибрагим-пашею; оскорбления сего Ибрагим доселе простить не может.

В 1833-м году носился слух и, как кажется, несколько основательный, что Мегмед-Али, во время окончательных переговоров с султаном, возвысил Богоса на степень министра иностранных дел. Это был бы первый в мусульманском государстве пример возведения в столь высокое достоинство христианина; но паша в душе своей ни мало не сохраняет преданности к старинным обычаям и вере. Он уже с давнего времени старается истребить в своих войсках подобные предрассудки.

Мегмед-Али имеет довольно обыкновенную наружность: он ростом нал; одевается по-старинному, желая тем привлечь подданных султана, недовольных нововведением регулярных войск и переменою платья. В приемах не соблюдает важности, свойственной Туркам; напротив того, скор, беспокоен; если у него не все тело, то руки, голова и наконец глаза в беспрерывном движении. Разговор его занимателен, но часто бывает не связен; он чрезвычайно болтлив и вообще не так любопытен, как рассказывают иностранцы. Несмотря на старые уже лета, [35] в глазах его блестит пылкость; неестественный, короткий смех, не изъявляющий душевной радости, часто прерывает его слова, но он с большим старанием ищет понравиться приятностию ума. В лести доступен до такой степени, что сим средством можно из него все извлечь. В изложении мыслей странен, в обхождении прост; словом, с первого взгляда представляет необыкновенное между Турками явление.

Мегмед-Али пользуется славою храброго человека и обладает искусством повелевать людьми; необыкновенно трудолюбив; грамоте выучился 45 лет от роду; вспыльчив до жестокости, но показал и несколько примеров великодушия, в числе прочих приняв под свою защиту возмутившихся подданных Порты, которым он оказывал постоянную защиту, равно как и вывезенным из Мореи пленным Грекам, пользующимся в его владениях свободою. Беспрерывное беспокойство обнаруживается в нем и в краткие часы, посвящаемые им сну: он беспрестанно сбрасывает с себя покрывало, для поправления коего две женщины неотлучно при нем в это время находятся. В семейном быту Мегмед-Али чадолюбивый отец, попечителен о родных, жизнь ведет воздержную. Честолюбие, ясно изображающееся в его деяниях, здесь описанных, еще более в нем укрепляется ласкательством иностранцев, сравнивающих его с Филиппом Македонским, а Ибрагим-пашу с Александром Великим, и он с ребяческим удовольствием внимает такой грубой лести.

Но все разрушающее время коснулось уже дивного старца; он сам сознается в истощении телесных сил и жалуется на удушье с кашлем, постоянно его удручающее с некоторого времени. Он не успеет утвердить новосозданного им царства; природные же дарования Ибрагим-паши недостаточны для сохранения в целости воздвигнутого отцом его здания. Оно поставлено на зыбком основании и, со смертию Мегмед-Али, распадется и мятежная его держава. [36] - [37]

Комментарии

1. Родоначальственное правление не известно в Европе, где население делится по граням областей и округов, почти произвольно начертанным правителями. Оно несовместно с единовластием и просвещением, но обеспечивает личную свободу каждого и сохраняет всю первую простоту и дикость нравов. Старшина, избираемый лишь по общему к нему уважению и привязанности многочисленного колена, соединенного с ним вековыми узами родства, есть и судия его. Он несет древнее название племени, которому принадлежит и коего члены живут между собою в согласии. Разделение племени на меньшие поколения обыкновенно соответствует или роду промышленности каждого из них, или местности их поселений и кочевьев, избираемых иными в горах, ущельях и по течению рек, другими же — на равнинах и поморьях. Ближайшее понятие о быте сих племен может иметь только личный свидетель их образа жизни и занятий. Встречаемые в Библии описания обычаев израильских колен столь различны с нашими обычаями, что они едва для нас понятны, между тем как эти описания близко изображают нынешний быт туркменских кочевых племен и кавказских горцев.

2. Этому преданию так твердо веруют в Царе-Граде, что многие старики в духовных своих завещают наследникам похоронить их на Азийском берегу Босфора, для чего и предназначено кладбище в Скутари. Тела же знатнейших лиц, по изъявленному пред смертию желанию, отвозятся для погребения к святым местам в Мекку и другие города, где находятся гробницы мусульманских праведников.

3. Слово Турк, означавшее прежде только название природного наречия, употребляется также как прилагательное, для выражения невежества, грубости. Такой смысл сообщен ему, конечно, понятием о необразованности предков нынешних Турок — Туркмен. С вероятностию можно полагать, что оно производное от имени племен, ведущих до сих пор, под независимым правлением родоначальства, кочевую жизнь в степях, простирающихся по восточную сторону Каспийского моря.

4. Взяв в соображение фанатизм, еще доныне существующий в Турции, такая мысль казалась бы несбыточною, но, при внимательном наблюдении теперешнего состояния этого государства, она сделается правдоподобною. С нею уже знакомы Турецкие войска, которые в ропоте своем обвиняют султана в намерении принять христианскую веру. Почему не позволить себе упования, что Россия, действуя с осторожностию и с постоянством направляя свои усилия к достижению этой цели, могла бы успеть в обращении к православию повелителя Турции, нетвердого уже в своем вероисповедании? Какие последствия имело бы подобное событие! Почему бы наконец и без уверенности в успехе не приступить к такому высокому предприятию, хотя бы то было слегка и со всевозможною осторожностию, чтоб не повредить ни политическим связям, ни пользам христианских подданных Порты? Плоды сего можно бы собрать если не в настоящем, то в будущем времени.

5. Оно описано в III главе.

6. Турки начали привыкать к распознаванию звания лиц и чинов по одеждам разных сословий только по введении европейской тактики, но глаз их еще не применился к сим различиям. Они до сих пор не постигают настоящей разности между военным и гражданским состоянием; простой народ всех европейцев считает солдатами. Оттого многие гражданские чиновники при преобразовании надели произвольное военное платье. Так министр иностранных дел (Рейс-эффенди) и другие надевают иногда такую же фризовую шинель, какая описана на султане. Случается, что и сам Махмуд жалует своим переводчикам в награду солдатские шинели с разноцветными воротниками.

7. Довольно странно, что эта мысль в начале текущего столетия родилась почти в одно время у нескольких владетелей па Востоке; но приступая к преобразованиям, они повсюду сопровождали действия свои жестокостями. Султан Махмуд в Турции, Мегмед-Али-паша в Египте, Аббаз-мирза в Персии, Мегмед-Рагим-хан в Хиве — все охотно сравнивали себя с Великим Петром! Из них Мегмед-Рагим хотя действовал в меньшем кругу, но с видимым успехом. Причиною сему, может быть, отдаленность его владений от могущественных соседей; без сомнения, однакожь, что он избрал меры более сообразные с духом народа своего и не завлекался одним подражанием. По крайней мере, он победил своих врагов и основал в отдаленном углу царство, над которым властвовал безвозбранно. Смерть в недавнем времени похитила этого человека, замечательного по его умственным дарованиям и сильному телосложению. Любопытно было бы следовать за ходом и направлением созданной им небольшой державы, под зависимость коей начали было уже приходить дальние племена кочующих в степях Туркмен.

8. Между Турками при дворе, кроме самого султана, нет ни одного вельможи, который происходил бы от древнего, знаменитого рода. Знать составляется из высших сановников, принадлежащих к сему сословию лишь по местам, занимаемым ими в государственном управлении. Иные получают прозвания свои по месту рождения, другие от какого-либо особенного свойства, или телесного недостатка, некоторым же даются народом наименования по оказанным ими подвигам.

9. Уверяют, что это увечье осталось у него памятником изгнания из Египта. Скрываясь тогда от преследования Мегмед-Али, он принужден был, для спасения жизни, выпрыгнуть в окно из верхнего жилья своего дома и расшибся.

10. Вот пример его подражания европейцам: делая однажды ученье на дворе своего дома, он заметил унтер-офицера неправильно державшего ружье; выхватив его, сераскир ударил виновного прикладом и, обратясь к стоявшим за ним Французам, обучающим войска, сказал им, кивая головою и с торжественною улыбкою: a la Franca, a la Franca.

11. Он был послом в России в 1834 году. Название мушир означает его сан, соответствующий чину полного генерала и равный званию визиря или трехбунчужного паши.

12. Кошелек или киса состоит из 500 левов; лев равняется 1/4 рубля, а потому 60.000 тогдашних кис составило бы более 30.000.000 рублей.

13. Год рождения Наполеона.

14. Кавалла находится в санджаке Галлиполи, на рубеже древней Македонии и Фракии, против острова Фазоса, внутри залива, образуемого водами Архипелага, между санджаками Салоника и Галлиполи.

15. В бытность в Александрии генерал-лейтенанта Муравьева, Мегмед-Али, хвалясь в разговоре подвигами своей молодости, сказал однажды, с обыкновенною его в речах несвязностию: «когда я еще был дома, нас считалось одиннадцать братьев, из коих я был младший. Нас притесняли, но я умел отстоять и свои права и права моих братьев». Нельзя с точностию определить, относился ли этот рассказ к вышеизложенным обстоятельствам; но если похвальба Мегмед-Али справедлива, то она служит свидетельством его отважности еще в юных летах.

16. Иные полагают народонаселение Египта, при вступлении в управление Мегмед-Али, в 2.500,000, а убыль, в течении последних 20 лет, в 1.000,000; другие же считают тогдашнее население в 3.000,000, а убыль в 1.600.000 душ.

17. Однажды Мегмед-Али отдал на откуп 600 десятин земли. Наемщик, употребив значительное количество денег на улучшения, собрал на следующий год некоторый доход и, уплатив все должное правительству, остался с барышом, обеспечивавшим умеренный его прожиток с семейством. Вскоре явился к нему чиновник паши с требованием 25,000 левов (более 6,000 рублей), по раскладке недоимок, падших на окрестные селения. Принужденный к уплате тех денег, он покинул поля, стада, волов, все свои заведения, и земля снова осталась без возделания.

18. Тескере, род ассигнаций, коими египетское правительство платит земледельцам за их произведения, выдает войску жалованье и удовлетворяет нанимаемых ремесленников. Эти ассигнации обыкновенно выкупаются чрез несколько месяцев особенно наряжаемым от правительства чиновником, с удержанием от 30% до 40%.

19. Когда российский фрегат «Штандарт» в 1833 году находился в Александрии, то офицеры экипажа были свидетелями жалкого состояния жителей, высылаемых на казенные работы. Покрытые нищенскими рубищами, они были обременены возкою на себе тяжестей. Надзиратели запрягали сих несчастных в упряжь, как скотов, и терзали побоями.

20. Так он предполагал недавно устроить чугунную дорогу от Александрии в Каир и завести паровые повозки, для постройки коих все нужные материалы выписывались бы из чужих краев. В армии вздумал ввести кирасиров, заказал для них вооружение во Франции и устраивал заводы рослых лошадей, которые однако не удались.

21. Он установил сбор с развратных женщин, в противность общему мнению мусульман, не терпящих подобного распутства и не постигающих возможности узаконить разврат взиманием с него подати.

22. Один из его служителей заковал нечаянно лошадь; в наказание, он велел в своем присутствии подковать виновного раскаленными подковами и гвоздями. Когда он бывает в веселом расположении духа, то заставляет своих слуг играть с молодыми львами, им вскормленными, и с удовольствием смотрит на причиняемые им увечья.

23. В продолжение этой экспедиции, какая-то женщина пожаловалась на одного из его воинов, что он отнял у нее сосуд с молоком а, выпив его, ничего ей не заплатил. Ахмед-бей велел вскрыть виновному живот, предупредив обиженную, что она тому же будет подвергнута, если жалоба ее окажется ложною; но молоко нашлось в желудке казненного и женщина получила следовавшую ей плату.

Текст воспроизведен по изданию: Турция и Египет из записок Н. Н. Муравьева (Карского) 1832 и 1833 годов. Том I. М. 1869

© текст - Муравьев-Карский Н. Н. 1858
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Karaiskender. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info