Полки, означенные в приложенной ведомости, не имели полного комплекта, до открытия военных действий. Гвардейский и пехотный № 8, 10, 12 и 13 полки, во время назначения их в поход, укомплектовывались из других полков: но после того они много пострадали, как во время осады крепости Акры, так и от свирепствовавшей в Галебе холеры,— в делах при Гомсе, Бейлане, Конии и наконец в походе от Конии в Кютаиэ, где, от сильной стужи, многие отморозили руки и ноги и даже умерли. Ежели, сверх того, принять в рассуждение число бежавших, то легко удостовериться можно, что полки сии потеряли более 8,000 человек, как сие показано в отчетах, посланных из Кютаиэ в Египет.

Дабы не обнаружить слабости помянутых полков, они по-прежнему еще делятся на четыре табура (баталиона), и каждый табур на шесть булюков, или рот. Но роты не имеют более 60-ти, 70-ти, а много 80-ти человек в строе. В последствии прибывшие 14, 15, 17 и 19-й пехотные полки также имеют по шести рот в баталионе; но люди молоды, не выучены и большею частию набраны из водоносов, коновалов и тому подобных, которых взяли силою, не давая им полного содержания. [234]

Вот и переплыли мы морскую пучину; с 17-го по 24-е марта суда наши боролись с противными ветрами и безветрием; волнистая синева вод долго облегала нас широкою пеленою; несколько раз пелена сия обрисовывалась на краю обзора темною полосою берегов древней Мизии и Фракии; но они бежали от нас, и скоро груды гор, коими обставлено начало Константинопольского пролива, зачернелись пред нами; попутный ветер стал свежеть, боевые ветрила наполнились, волна запенилась и заревела под носом корабля, и эскадра наша, как дружная стая лебедей, скоро влетела в заветный пролив; еще несколько минут, якорь брошен, паруса подобраны, — и зыбь светлого Босфора заколыхала уже неподвижный корабль наш напротив селения Беюг-Дерэ, в виду дома Российского посланника при Оттоманской Порте.

Сколько добрых соотечественников думают теперь о нас, желают узнать, где и как мы поживаем! Так позвольте же, любезные земляки, побеседовать с вами о [240] нашем житье-бытье в Азии; русскому сердцу приятно слышать добрую весточку о своих, особенно о нашем христолюбивом воинстве, с радостью стремящемся по пути, указуемому вождями по манию Царя-Надежды. Близко ли, далеко ли — мы не спрашиваем о трудах и опасностях, Царь повелел, с нами Бог,— и слава будет наша. Жаль, что вы, друзья, не могли побывать у нас в гостях на Святую Неделю; мы вас угостили бы на новоселье нашем совершенно по-русски: красных яиц, пасхи и куличей было вдоволь; мы здоровы, сыты и веселы,— чего же более! Теперь перенесу я вас к нам, на Азийский берег Босфора Фракийского; здесь, против деревни Терапии, находящейся в Европе, лежит широкая долина, при устье коей, близь сел. Яны-Кёй, есть место, исстари называемое Хункяр-Скелеси или Султанская пристань, которая со времен Султана Амурата IV часто назначалась местом загородных прогулок. Слово Хункяр взято о персидского языка, на коем называют оным собственно Султана. Перейдем с этой зеленой бархатной долины на хребты прибрежных высот, чело коих, еще не тронутое плугом, за неделю пред сим, почти не зналося с стопою человека; едва проходимые тропинки, извиваяся до скатам гор, прокрадывались между густым кустарником миртов и лавров, лишь пастухи со стадами изредка бродили по оным; теперь тысяча русских военных шатров, стройными полосами, белеются на хребтах сих гор, и перемешавшись, как бы в знак союза, с зелеными турецкими палатками, обстилают будто пестрым ковром длинные скаты. Сплошной кустарник исчез под лагерем; мирты пригодились на подстилку под турецкие рогожки солдатских постелей, а для защиты от ветров палатки обставлены лаврами,— покоиться на оных авось будут наши солдаты после. Саперы наши проложили вокруг лагеря удобные дороги с мостами. Русские орудия взлетели по [241] оным на вершины гор и грозно смотрят в глубину Малой Азии. С севера тянутся к нашей позиции длинные отроги гор, развивающихся ветвями к проливу; придет к нам второй отряд, и левое наше крыло потянется в Яюшэ-Даг или горе Великанов, возносящейся главою над сими высотами. Проходя по лагерю, на главном хребте раскинутому, невольно остановишь жаждущие взоры на дивной картине роскошной природы, нас окружающей: громады гор, осененные садами и кипарисами, сдвинулись над излучистым быстрым Босфором, извивающимся у подножия высот Европы и Азии, как широкая лента, небрежно брошенная по ярким цветам пестрой ткани кашемира; разноцветные строения предместий Стамбула: хижины, красивые дома, сады, батареи, киоски и дворцы — тянутся непрерывною нитью по обоим берегам над водою. Вдали на Европейском берегу белеется Румели-Гиссар, зубчатый замок Европы, воздвигнутый грозным Магометом II прежде покорения древней Византии, в память его имени ⁵⁴.

Полагают, что на сем месте был поставлен трон Дария, с которого сей владыка Персии любовался своим многочисленным полчищем, при переправе чрез Босфор для вторжения в земли Скифов. Но что нам до темных преданий? На сей классической полосе земли наши егеря стоят ныне лагерем, а обратимся направо к Беюг-Дерэ; и лес корабельных мачт предстанет очам нашим, развевая военные флаги России.

На другой и третий день, по высадке нашей на берег, сделалось вдруг ненастье, даже и снег принимался несколько раз порошить землю: ночевать было холодно в лагере; но, слава Богу, все были успокоены и пригреты по возможности; сытная вкусная каша, приправленная отличною зеленью, лишняя чарка водки, дров доставленных [242] Турецким правительством в волю,— и все ненастье как трын-трава нашим солдатикам; разложились бивачные огни и пошли вокруг них прибаутки про серые деньки на родине, про походы, да про Азию. Внимание Турецкого правительства к нашим войскам отлично: лишь только прибыл наш отряд, Султан приехал нарочно во дворец свой близь Терапии и пожелал, чтоб были представлены ему наши адмиралы, генералы и полковые командиры; ни дурная погода, ни самое нездоровье не удержали Султана: Его Султанское Величество с веселым и радостным видом принял наших воинов; между прочим говорил, что, считая приход их залогом дружбы Российского Государя, выражаемый не словами, но и самым делом, - более своих любит войска русские; тут же объявлено, что всем чинам нашего отряда, долженствующим иметь верховых лошадей, Султан дарит по коню, а на третий день Светлого праздника, Его Султанское Величество изволил прислать в наш отряд нижним чинам 25 тысяч яиц, вина и разных съестных припасов, а офицерам разных лакомств, различных вин и в том числе несколько ящиков шампанского; при чем приказал объявить генерал-лейтенанту Муравьеву, что все это делает он из собственной, личной приязни его к русским воинам. Какое внимание! Соразмерно с таковою приветливостию Султана изъявляют то же и чиновники его. Самый народ и боевая чернь Турции дни два смотрели на нас не очень смело, но потом недоверчивость, врожденная азиятцам, начала ослабевать, и они распознали, что Москов, страшный враг на поле брани, самый лучший друг во дни мира, во дни союза с Портою, утвержденного волею нашего Государя. Турки и наши солдаты сходятся уже в кружок, курят попеременно из одного чубука, только и слышно между ними: Кардаш-Русь, Кардаш Османлы! ⁵⁵. [243] Турецкий караул на гаубтвахте у пристани, состоящей в распоряжении нашего коменданта отрядной квартиры, уже свыкается с нашими военными.

Теперь стали лагерем с нами несколько баталионов пехоты и эскадронов кавалерии турецких войск, долженствующих, по воле Султана, поступить в отряд в полное распоряжение нашего генерала; теперь они совершенно привыкнут видеть в наших войсках своих товарищей и сослуживцев: тогда, если судьбе угодно будет, мы вместе грудь с грудью пойдем в бой,— и пылкая отвага Османов сольется воедино с испытанною храбростию, непоколебимым мужеством и твердостию русской пехоты; свет видел нас,— мы не помрачим славы русской!

Пасху встретили мы в Беюг-Дерэ; молились Богу в русской церкви, находящейся при нашем посольстве, а потом разговлялись по русскому обычаю за обедом у нашего посланника. В лагере нашем всякий день перед зарею играют музыки, заливаются русские песенники, и Святая у нас идет как водится на Святой Руси. Над мысом Сельви-Бурну, на самом берегу Босфора, возле дома занимаемого нашим генералом, возвышается отдельная чистая горка, осененная тремя высокими кипарисами, на которой разбита турецкая палатка для генерала; тут и музыка, и заревая пушка, и русские качели для Святой Недели. Какое праздничное сборище народа бывает тут всякий вечер: родные приволжские напевы, веселый вид солдат, радушие туземцев, воинственная краса боевого стана и полное довольство — все лелеющее душу ратника найдешь здесь, на этом дивом берегу Азии, оживленном дружиною храбрых воинов, готовых для славы, для пользы отечества, по единому мановению любимого Государя, пронести победные знамена сквозь огнь и воду.

Весна, друзья мои! Поздравляю вас с веселою порою на родине. Теперь наши ясноокие красавицы играют хороводы, поют и пляшут под веселый лад на Святой Руси, а у нас хоть и нет здесь такого разгулья, как бывает весеннею порою на родной стороне, но и мы после Красной Горки, во вторник на Фоминой, могли бы запеть родимую хороводную песенку: «а вашего полку прибыло», когда на водах Босфора раздались новые русские громы, с прибытием эскадры с вторым десантным отрядом. Мы были здоровы, сыты и веселы до сих пор; но теперь, друзья, сверх того, мы еще и сильны; лишь дал бы Бог нам добрый час, а то постоим за себя.

С приходом наших, прибавилось военных шатров, и боевая наша полоса пролегла далеко в горы, увенчав дикие вершины белыми ставками. Наш стан, раскинутый на горах,— картина прелестная; но недавно мы видели зрелище более восхитительное, величественное: Российское воинство вместе с турецким, выстроившись в линию, предстало на смотр Султану Махмуду II-му.

15 апреля, в 9-ти часам утра, войска собрались на долине при Султанской пристани, лежащей у передовой подошвы гор, занимаемых нашим лагерем. В первой линии [245] выстроилась пехота; правое крыло, примкнувши к пристани, составляли наши саперы и гвардейцы Его Султанского Величества, а левое крыло терялось в отдалении, примыкая к извивам лощин, сбегающих из-за гор, в одну главную широкую долину. Артиллерия вместе с турецкою стала за срединою пехоты, а влево от орудий, за небольшою речкою, которая прокрадывается по долине, развевались зеленые и пунцовые значки турецких легкоконцев и тянулись строем пики наших Донцов. До первого часа мы ожидали прибытия Султана; время было не жаркое, но ясное; торжественное сборище войск сделало день сей настоящим праздником, и минуты ожидания были занимательны; толпы любопытных, в разнородных нарядах Европы и Азии, сбирались на прибрежных высотах и скатах, испещрив собою окрайки картины единственной, на главном поле коей тянулось войско и в углублении, с одной стороны, высились горы, прикрытые шатрами, а с другой — расстилался синий Босфор с отдаленным берегом Европы. Генерал наш с большим штабом сухопутных и морских войск ожидал прибытия Султана на берегу у самой пристани, куда прибыли Сераскир Хозрев-Мегмед-паша и Капудан-Тагир-паша, также с многочисленною свитою, состоявшею из значительных военноначальников и придворных блистательной Порты, в расшитых золотом мундирах; к чему надобно присовокупить обыкновенную на Востоке примесь чинов, весьма немного значащих, начиная от чаушей, водящих коней, и краснопестрых кавасов с булавами привратников до чубукчи-баши, единственно занимающихся ловким размахиванием трубок на длинных чубуках господ своих.

Между тем прибыли на берег музыканты султанской гвардии, голубые, залитые золотом, и ат-оглан (конюшие) с двумя верховыми конями Султана; любопытство влекло нас, европейцев, порассмотреть такую диковинку. [246] Полюбоваться можно было не конями, а убранством оных; мундштуки и вся сбруя, обвешанные золотыми кистьми, вышитые и перевитые золотом, унизанные жемчугом и алмазами; седла венгерские с золотыми стременами,— одно из них было покрыто фиолетовым, а другое голубым вальтрапами, богато расшитыми кругом золотом и тоже унизанными жемчугом и дорогими каменьями, с изображением, по углам воинских доспехов. Скоро подлетел наш пароход, на коем прибыл посланник Российского Двора при Порте, со свитою дипломатов и с целым обществом дам лучшего круга Беюг-Дерэ,— залетных птичек на Босфоре, слетевшихся сюда из разных стран Европы и посетивших в этот раз Азиятский берег из любопытного желания взглянуть на русских воинов. Еще несколько быстролетных каиков ⁵⁶ и зеленых русских катеров причалили к берегу с дамами, и наша воинственная молодежь отхлынула от коней и придворных Турции к сему новому, более привлекательному зрелищу. Услужливые, полузнакомые кавалеры провожали дам мимо войск на приготовленное для них место, под разбитый в тени кипарисов намёт, обставленный стульями; любезные представительницы Европы составили кружок, пошли гулять по долине, в ожидании парада; а напротив их, на краю селения Ялы-Кёй, столпились в кучку и восточные красавицы — невидимки; обвитые белыми покровами, оне явились тут как бы нарочно для резкой противоположности. Недоступная Азия, при проходе пришельца, смутно озираяся, косилась издалека, но все-таки поглядывала на смельчака неверного, дерзающего встречать приветливо ее пламенные взоры,— нечаянно ли, нарочно ли, но вырывавшиеся из-под таинственных покровов.

Торжественная канонада с батареи Босфора возвестила [247] проезд Пади-Шаха от Стамбула в Терапию, откуда приехал передовым Ахмед-паша – мушир-хасса ⁵⁷ и сыр-кыатиб ⁵⁸ Султана с объявлением о скором прибытии Его Султанского Величества. В 12 часов с половиною на нашем фрегате Штандарте матросы взлетели на реи, раздались пушечные выстрелы, по войскам пронеслось: смирно,— и раззолоченный султанский каик подлетел к пристани. Султан ступил на берег, наши полевые орудия приветствовали его двадцатью одним выстрелом; повелитель Востока сел на коня, при звуках турецкой музыки, подъехал к строю войск; тогда наш генерал на коне встретил Его Султанское Величество на правом крыле пехоты. Султан был в фиолетовом гусарском ментике с золотым шитьем и выложенном шнурами, опоясан гусарским зеленым перевитым золотом кушаком, в серебряных шпорах и в красном фессе с шелковою кистью; меч его был осыпан каменьями. Приветствовав генерала чрезвычайно ласково, Султан взглянул на ратный строй и поехал по фронту, сказав войскам по-русски: здорово; в ту же минуту громкое ура раздалось на правом крыле, и блестящая многочисленная султанская свита, вместе с нашим штабом, потянулась длинным поездом; не умолкающее ура передавалось от баталиона в баталиону; звуки музыки и грохот барабанов сливались с воинственными кликами; пушечная пальба еще продолжалась; оторопелые кони прядали под нами; казалось, земля дрогнула под нашим строем, и русское всесильное ура, вторимое эхом гор, слилось в один торжественный гул, раздавшийся в горах Азии, как вестник появления русских сил пред лицом потомка Оттоманов, опоясанного мечом Магометовым.

Султан объехал линию войск и остановился со всею [248] свитою на назначенном месте; тогда стена штыков взволновалась, баталионы свились и, стройно сдвинувшись в одну общую колонну, потянулись церемониальным маршем пред Султаном,— за пехотою артиллерия, а потом конница. При проходе во второй раз в колоннах церемониальным маршем, наша и турецкая артиллерия пролетела повзводно рысью, за оною шла на рысях турецкая конница, а Донцы, приостановившись, гикнули с места и хлынули во весь опор перед Султаном, что весьма понравилось Туркам, давнишним любителям наездничества.

Когда колонны остановились, то Его Султанскому Величеству угодно было, в знак благодарности войскам, еще раз объехать пехоту, артиллерию и кавалерию; окруженный блестящею толпою свиты, он подъезжал к каждому баталиону, и каждая дружина возглашала ура при его появлении. В это время Султан, между прочими приветствиями, сказал нашему генералу, что ему хотелось бы сказать что-нибудь каждому баталиону особенно, чего он не может сделать среди таких восклицаний; но узнав от генерала, что клики сии — самое торжественное излияние усердия и радости наших воинов, производимые по собственному их желанию, могут тотчас же умолкнуть, если прикажут, Султан прибавил, что конечно чувства дружбы к нему нашего Государя должны переливаться и в души подданных, почему он и приемлет с особенным удовольствием такой единодушный восторг русского воинства.

Объехав войска, Султан сошел с коня в своем киоске, находящемся тут же на долине при бумажной фабрике, основанной Селимом III, но после уничтоженной. Между тем войска зашли правым плечом, и сделав перемену дирекции вправо, построились перед киоском: пехота фронтом к оному, в баталионных колоннах; к правому крылу оной примкнула под прямым углом артиллерия по-батарейно в две линии, а к левому крылу [248] пехоты пристроилась конница поэскадронно, лицом к артиллерии. В это время представлены были Султану в киоске почетный караул, ординарцы и вестовые от всех частей войск, которым он сказал очень внятно, чисто по-русски: «спасибо, ребята. хорошо». Свита Султана и наш штаб толпились на дворе киоска, куда еще заранее прибыло множество придворных чиновников, особенная музыка и несколько пажей Султана (ич-огланов). Любопытство влекло даже и дам к воротам киоска, где и скопилась наконец пестрая толпа жителей.

Чрез несколько минут Султан вышел, сел на коня и поехал к пристани, откуда, при звуках музыки и пушечных выстрелах, отплыл в своем каике по Босфору. Войска тронулись с места смотра, и сия картина была превосходна: несколькими колоннами двинулась наша рать в разных направлениях к лагерным местам своим; долина стала пустеть; блестящими струями штыков обвились хребты гор от самой речки до гребня высот, величаво красующихся пред грудою гор европейских, которые сдвинулись на противоположном берегу как бы для того, чтоб подивиться Российскому Орлу, приосенившему могущим крылом своим дикие горы Анадолии.

После сего, бросив еще взгляд на движущиеся полки и проводив взорами лодки посетителей нашего лагеря, разбегавшиеся по широкому проливу, мы поехали по походным домам своим.

Вот событие, великое воспоминаниями, достойными прейти к потомкам нашим, ко всем сынам России, всасывающим с млеком матери священную любовь к престолу и славе отечества. По манию Великого Монарха, силы русские перенеслись за море, и здесь, на рубеже Азии, тысячи наших воинов сомкнулись в один боевой строй с войсками Оттоманской Порты и в единой союзной дружине предстали пред Султаном, готовые по воле [250] Российского Государя, идти на поражение черных мятежников Африки, поднявших оружие против своего владыки Пади-Шаха. Наш могущий и прославленный Орел дружелюбно простер широкое крыло свое к Луне Востока, и грозный полет его да будет стезею побед наших! Наш силен Бог! Друзья и земляки! простите порывы восторга солдату; сильно бьется пылкое сердце в груди русской, как подумаешь о славе и силе России, благословляемой Богом, возвеличенной и прославленной Монархом.

Далеко от родины! Как пылки мечтания обо всем, что дорого сердцу, с чем сжилась, сроднилась душа наша! Да, друзья, за морем, под чужим небом Азии, где много хорошего, но все не наше родимое,— здесь таинственная нить, обвивающая существо неразрывною цепью с отечественным, кажется, сильнеет с каждым днем, с каждым полетом дум в страну обетования. После этого вам понятно будет желание походного солдата побалясничать про житье-бытье заморское.

Скитаясь по диким горам и роскошным долинам Анадолии, как часто призадумаешься: что если б да ковер-самолет,— слетал бы мигом я на родину, перенес бы сюда милых мне, чтоб вместе погулять на пленительном берегу, куда забросила нас славная доля воина. Но теперь перенесу я вас на ковре воображения к сему славному Босфору Фракийскому: взгляните на горы, убеленные шатрами, на дороги разбегающиеся от Султанской долины к высотам хребтов и с них к проливу; прислушайтесь к голосистым напевам, сложенным в русской стороне,— и вы узнаете тут боевой стан земляков ваших, вы не будете спешить к Стамбулу, не осмотрев нашего лагеря. [252]

Много писателей знакомило Европу с полосою Босфора, обильною красотами природы; но, право, есть из них такие восторженные, что почти над каждым кустиком поют элегии,— от меня не ожидайте этого: по мне и русские развесистые липы не хуже яворов, а наша береза — красавица и перед тополем. Солдат вам намекнет о том и о другом, а все-таки чаще будет сбиваться на то, что ближе к нему и более радует его ретивое! Как не заговориться о своем быте, утешаясь мыслию, что теперь про наших солдатиков, которым с благоговением дивятся на Востоке, с радостию ожидают что-нибудь узнать и на Святой Руси!

Вот Султанская долина, пролегающая между горами, которые обвились вокруг оной и, заслоняя верховье игривыми отрогами, раздвинулись при устье, как бы для того, чтоб зеленая полоса сия скатилась широкою пеленою к проливу. Тут на правом берегу белеется султанский киоск Киатханы, на противном берегу видна часть селения Ялы-Кёй с кипарисовыми рощами над мусульманскими кладбищами, с садами и виноградниками вокруг домиков, несколько мраморных фонтанов, два-три мостика и столб водопровода, укрытые густою зеленью развесистых яворов, пестрят широкий луг, где на праздничных гуляньях бывает много пестроты, много красавиц полуденного края; зрелище прелестное, но оно обставлено и другими картинами. На краю луга, близь киоска, стоит общий караул союзных войск отряда и тянется цепь часовых, стоящих попарно — наш с турецким. Вот как войска султанской гвардии несут службу вместе с нами! Одна смена, один отзыв ⁵⁹. Русский и Турок во всем товарищи, все за одно на службе; ночные разъезды вокруг лагеря [253] составляются из казаков и турецкой конницы вместе; один разъезд ведет ваш урядник, а другой турецкий чауш (унтер-офицер); в разводу ли, на смотр ли — все вместе, все в свою очередь. Нам это пригляделось, а как взглянешь да подумаешь, так право дело великое. Не привела нас судьба вместе с Османами покрасоваться на чистом поле, в бою с неприятелем, и поделиться победными лаврами; но мы приучили Турок разделять с нами нашу службу, какой у них и не слыхано; турецкие войска уже убедились, что мы и они составляем одно, одну дружину, которая, по мановению вождя, бросится за-одно в огонь и не пожалеет ни штыка, ни груди.

Теперь поведу я вас, вдоль прибрежных подошвы высот пролива, в среду нашего стана, где, близь мыса Сельви-Бурну, квартира нашего генерала и сосредоточена вся управа отряда. Весь этот берег, до прихода нашего, представлял уединенную пустую полосу огородов, обросшую кустарником и обставленную деревьями, в густой зелени коих раздавались лишь напевы соловья, изредка прерываемые глухим однозвучным бряцанием звонков на лошаках, медленно тянувшихся к султанской мельнице или к кожевенному заводу, тут находящемуся; ныне тропинка сия сделалась большою торною дорогою, — европейцы и азиятцы, пешие и конные движутся по оной с утра до вечера, и весь этот берег, оживленный как очарованием, превратился в особенный городок, посреди коего словно из земли вырос базар, где кипит народ между рядами лавок скороспелок, изобилующих всем, что нужно для продовольствия и даже для прихоти солдатской. Тут найдешь и важного Турка-продавца с старозаветною чалмою, который лениво сидит в лавочке, зазывая русских покупщиков обычным приветствием — знаком тут; Армянин, Болгар, Грек и Перот раскинули свои временные балаганы; толпа роится между столиками и лавками, порой и сахарно-морожено [254] разносит тут кишиневский мещанин в пестрой рубахе с красными листовками: живая картина деятельной промышленности, но вместе и разительный образец порядка, тишины и довольства.

За базаром, близь генеральской квартиры и военной пристани, отделилась от больших хребтов гор высота, выдающаяся холмом в колено пролива и образующая мыс Сельви-Бурну (мыс кипарисов), который может быть со временем будет известен под названием Москов-Бурну. И нарочно нельзя б было устроить лучшего и более видного возвышения для генеральской палатки, осеняемой троицей высоких кипарисов; вокруг оной каждый вечер перед зарею строятся музыканты, песенники и трубачи турецкого эскадрона. Тут-то бывает веселое сборище военных; под звуки музыки и песен, здесь является и свайка, и другие лагерные игры воинов. Турецкие солдаты с нашими играют по-русски, ловят шапку, обгоняются и заводят различные потехи, на коих неприметно свыкаются более и более. Весело взглянуть на сию гору, усеянную народом перед зарею,— восхитительная семейная картина военного быта Русских и Турок, празднующих дни союза в общем лагере.

Чтоб вы имели понятие о нашей лагерной жизни, я расскажу об одном из достопримечательнейших праздников, бывшем на этой горке в воскресенье 28 мая; Сераскир-паша и Ахмед-мушир-паша приехали под вечер в гости к генералу Муравьеву. На Султанской долине собралось гулянье, в малом виде подобие с.-петербургских гуляний, с тою разницею, что вместо богатых экипажей тут медленно передвигались испещренные с позолотою арбы, запряженные парами белых волов или буйволов; под цветными балдахинами этих повозок были насажены Турчанки, и тут же вместо маленьких шляпок и маленьких ножек, расхаживали толпами, среди [255] разряженных Гречанок, Турчанки и Армянки, закутанные в длинных фереджэ и обвитые белыми яшмаками, т. е. покрывалами, или скрывающими красоту, или заставляющими подозревать прелестное в весьма обыкновенном; какие-то приезжие штукари занимали публику представлением прыганья на лошадях, как водится в балаганах, потом все военное перешло на заревую гору, которая в этот раз была украшена и любезными представительницами Европы. Наш генерал с своими гостями в обществе дам сели в кружок возле палатки, музыки сменялись песнями, песни турецкими трубами, и каких забав тут не было: молодежь вздумала на Азиятском берегу порезвиться по-европейски, и тотчас, под открытым небом, французская кадриль сменилась вихрем вальса. У наших военных и ротные праздники не обходятся без лодки, сего сценического представления, собственно солдатами усвоенного и так сильно отзывающегося давнишним бытом наших приволжских старожилов, летавших в разгульных ладьях своих на дальние добычи; а потому и у нас на Сераскирском празднике построилась лодка со всеми поэтическими приговорками и экспромтами солдатиков, которые так сказать поречистее. Почтенный старец, поседелый при трех султанах Сераскир-пашею Турции, смотрел с любопытством на потехи солдатские, для него совершенно новые: правду сказать, и сам Сераскир был предметом созерцания для наших солдатиков; они толковали промеж себя: «Смотри-ка брат, старичок-то он маленький, седенький, только что плотен да дороден из себя, а уж пожил на своем веку, да вишь и послужил своему Государю, за то и генерал-то большой, знать голова»! Когда дошло дело до обычного качанья, то наш генерал взялся за Сераскир-пашу, мы подхватили, и троекратное ура раздалось в лад с качаньем, как водится при русской лодке; потом приподняли Ахмед-пашу, и в третий раз [256] ура раздалось громче прежнего,— гостям честь, а отцу-командиру,— особенно уж так искони бе, и мы подняли нашего генерала в заключение лодки; а потом наши песенники поднимали на руки по очереди всех чиновных Турок, что для них было и ново и очень по душе. За шампанским дамы пили здоровье Сераскир-паши и Ахмед-мушир-паши, которые, разумеется, не осталися в долгу у дам и приветствовали их тоже по обычаю Европы.

Лишь только потемнело, полетели ракеты, завертелись огневые колеса перед горою и потешные огни самодельщика заняли дам и позабавили Турок; а между тем отрядная квартира осветилась и полоса берега, загоревшаяся плошками, вокруг походной церкви, базара и вдоль дороги расставленными, представила картину более великолепную, совершенно праздничную.

Вот какого рода угощения бывают у нас в лагере для гостей-союзников; за то и Сераскир-паша не пропускает случая оказывать всевозможное уважение к нашим генералам, достойное торжественной дружбы, связующей ныне две империи. Когда генерал Муравьев был в Константинополе с частию своего штаба, то Сераскир-паша, желая занять его обозрением замечательных предметов столицы, состаревшейся на классической полосе земли, приказал, чтоб все в Царе-Граде, укрытое от любопытных взоров других чужестранцев, было показано русским воинам: мы были с генералом на третьем дворе сераля, проникнули даже до Сарай-Бурну; мы были также и внутри храма святой Софии, величавые своды коего,— дряхлеющие свидетели прошедшего величия Восточной Римской империи,— впервые узрели под собою русских воинов, с благоговением дивящихся первобытному великолепию оных, от коего остался ныне лишь остов изящного, во всех веках поражающего красотою, возносящего душу к невольному восторгу. [257]

Но я не буду описывать ни знаменитого храма, ни всего виденного нами в древней Византии,— это завлекло бы меня далеко; скажу только, что мы были даже и во внутренности древнего императорского собора греческого св. Ирины, лежащего на первом дворе, где ныне арсенал (Джеббэ-Ханэ), в котором, сверх хранящихся запасов обыкновенного оружия, утаено от всех любопытных чужестранцев собрание множества древних оружий и доспехов давних веков и народов, покрывшихся самою священною для археолога ржавчиною. В этом таинственном складе оружий, куда решительно не проникал еще ни один европеец, кроме Русских, Турки вынимали из ножен пред нами знаменитые мечи Эюба, Омира, Абубекира и многих других прославленных поборников исламизма.

Вот один из случаев, резвою чертою обозначающих высокую степень уважения и дружественного расположения Турецкого правительства к России; вот доказательства, как глубоко укоренилось в сановниках Турции дружелюбие к русскому воинству. Рассмотрев таковые обстоятельства, кто не постигнет, как сильно влияние России на Востоке и с каковым благоговением приемлется Турциею мудрое великодушие нашего Государя Императора; каким искренним расположением исполнен Пади-Шах к своему могущему соседу и союзнику.

Султану угодно было посмотреть ученье нашей пехоты, и по сему случаю еще раз был праздник у нас в лагере; 17 июня два баталиона, пехотный и егерский, и два легкие орудия артиллерии были выведены на Султанскую долину. Толпа военных русских и турецких собралась заранее в Султанской пристани, куда прибыли и пышные вельможи Порты с блестящим поездом, и посланники различных европейских держав со свитою дипломатов. Во втором часу по полудни Его Султанское Величество, при обычной канонаде с батареи Босфора и с трех фрегатов российского, английского и французского,— подъехал на пароходе к Султанской пристани. Граф Орлов, в сопровождении блестящего многочисленного штаба союзных войск и чужестранных посетителей, встретил Пади-Шаха при выходе на берег, откуда Султан со всею свитою подъехал на воне к фронту войск. Торжественное ура пронеслось по строю и горное эхо не успело повторить оного, как новый отголосок воинственных кликов разнесся по ближним склонам гор, которые были обставлены солдатами нашего отряда, вышедшими из лагерей в числе любопытных зрителей, и между тем представлявшими собою отличную картину, раскинутую как бы в [259] противоположность с пестрыми толпами народа, более азиятского, разбросанными на другом краю луга и на высотах, прилежащих к селению Ялы-Кёй.

Объехав войска, Пади-Шах поднялся на небольшую высоту, прибрежную долине и лагерю турецкого эскадрона, где под особою палаткою, нарочно для сего разбитою, Его Султанское Величество изводил оставаться во все время ученья, которое представило зрелище весьма замечательное на Босфоре в, разумеется, любопытное для самого Султана, еще не видавшего стройных движений русского войска с пальбою и во всем на подобие боевого дела.

Баталионы двинулись стеною вперед, свились, прикрыли один другой, и передовой из оных, выслав застрельщиков, начал наступать вдоль по долине; перестрелка завязалась, потом баталион сей остановился, осадил цепь стрелков и, окрылившись двумя орудиями, отступил с пальбою на сближение к западному баталиону; тут на месте, в ожидании подкрепления, посыпался батальный огонь, и пошла перепалка орудий; потом началось дружное наступление баталионов: то усиливалась, то свивалась цепь застрельщиков, строились в каре, перестраивались из оных в колонны к атаке, и таким образом, среди различных построений, блеснув стройностию и точностию движений пред европейцами и азиятцами, колонны начали торжественное движение вперед, ведущее всегда к решительной развязке, бросились на штыки и с последним ура остановились перед Султаном, который уже сел на коня и спускался с горы, чтоб еще раз подъехать к войскам нашим. Когда Султан остановился на долине, то войска прошли церемониальным маршем, в продолжение чего Его Султанское Величество относился к графу Орлову в самых лестных выражениях на счет блестящего вида и отличного совершенства, в каком предстали пред него войска наши. [260]

Нельзя было не заметить удовольствия Пади-Шаха, доставленного ему сим воинственным зрелищем, и не одни паши турецкие дивились строю нашему,— тут было много и глаз Европы, которые не могли не восхищаться стройною дружиною Русских; им, кажется, не верилось, чтоб это была пехота дивизии еще недавно составленной.

Вот воинское празднество, которое будет памятно уже и потому, что, вероятно, это было последнее посещение Султана перед нашим выступлением отсюда. Скоро войска русские оставят Анадольский берег, зеленый луг прикроет следы нашего стана; хребты гор, оживленные нашим пребыванием, снова сделаются одичалыми, и безмолвное уединение воцарится на оных по-прежнему; но воспоминание о чрезвычайных гостях, знаменитыми событиями привлеченных из среды великой Северной державы на берега Малой Азии и здесь дружелюбно водрузивших знамена России, привыкшие к победам,— сие великое воспоминание не изгладится годами; вероятно, несколько поколений будут считать свои лета со времени пребывания Русских на Босфоре. Целые века и перевороты не сотрут следа нашего на полосе земли, где столько древних следов величия, побед и славы.

Поход наш совершен, благая цель великодушных намерений Монарха достигнута, и хотя не сбылось битв на полях, приосененных ныне орлами нашими, но много славы для России заложено на знаменитом рубеже Европы и Азии. Судьба предназначала дружине нашей развить победоносную хоругвь России пред Стамбулом, и наш приход к твердыням оного, непреложный залог дружбе Великого Царя Белого, пребудет незабвенным для Султана! Долго будет с благоговением воспоминать о нас вся страна Востока,— и нам ли не гордиться славною долею, выпавшею на наш жребий? Нам ли не радоваться теперь, когда мы уже готовы снова переплыть море и ступить на [261] родной берег, где ожидает нас святая Русь, как детей любезных сердцу матери?

Друзья, корабли готовы окрылиться, мы ждем лишь мановения вождя, и синяя волна запенится под нами, боевые ветрила понесут нас к возлюбленной России; мы увидим скоро берег, священный для нас, берег родины,— мы ступим на него и радостно воскликнем: слава Богу, опить мы на Святой Руси! — Простите, до свидания! [262]

ПИСЬМО ПЯТОЕ.

Близко уже возвращение наше в Россию, корабли готовы переплыть с нами еще раз Черное море, и скоро от берегов Босфора Фракийского мы перенесемся в окрестности Босфора Киммерийского,— так разгульна боевая жизнь воина! Мы идем на родину, туда стремятся мечты наши, но вместе с тем пылкие думы воинов вьются и над заветным берегом Босфора, неразлучным с воспоминанием о походе нашем. Люди привыкли к мысли, что и для самого незабвенного происшествия нужно оставить что-нибудь могущее в одну минуту броситься в глаза пришельцу и пробудить воспоминание событий, единая дума о коих разовьет пред воображением целую хартию, на которой врезаны судьбою великие дела, проявляющие славу народов. Мысль сия более или менее овладевает каждым сердцем, и наш отряд, благоговея пред славою России, осуществил сии мечтания, положив камень над мысом Сельви-Бурну, на нашей заревой горе, в память Русского става.

Но вы, друзья, из-за моря внимающие моим рассказам, не думайте, чтоб мы вооружали величавый обелиск в Анадолии; след русских воинов всюду пролег стезею славы, единый полет Орла России не изгладится из памяти веками; вековая слава ему сопутствует; подвигам дружины бранной Николая не нужно мавзолеев, слепляемых людьми на краткие столетия человеков! У нас взвален на гору просто дикий, не обтесанный камень, подобный [263] крепостию твердокаменной груди русской, всегда готовой постоять за Русь православную и за Государя батюшку; но вы конечно подстрекаемы любопытством. Вам распиши, как это сооружение началось, по какому предположению производились работы, какой механизм был для этого,— Бог знает что, чего солдату и не высказать; так вот вам описание всех многосложных машин и работ наших при сем случае. Генерал Муравьев вздумал отметить чем-нибудь и самые горы Анадолии, над коими развевались знамена России, и мысль начальная стала общим желанием воинов; тогда поручено было генерального штаба подполковнику Менду распорядиться, и в горах, верстах в шести от лагеря, отбит от скалы камень тысячи в две пудов и перевезен водою к берегу; солдатики зацепили оный поперек канатами, собрались над ним в кучку вместе с турецкими солдатами, охотно разделяющими с нами все наши работы; флота лейтенант Храповицкий крикнул: «ванту вдруг» ⁶⁰, раздалось несколько раз ура, и камешек взлетел на вершину прибрежного холма, где во всей своей дикой красоте взвален на подстилку из каменных плит, вровень с землею на твердом основании положенных. Я не скажу вам ничего ни о виде камня, ни о русской надписи будущей на оном; пусть какой-нибудь путешественник Европы походит вокруг заметки нашей, положенной на месте русского стана на Анадольском берегу Босфора Фракийского; пусть он с точностию археолога измерит длину, высоту и толстоту памятника; пусть срисует вид оного, снимет непонятную для него надпись, и приводя толкование содержанию оной, подивится, что тут обошлось без священных для антиквария букв латинских. Со временем зеленый плющ обовьет широкими [264] плетеницами уродливые ребра сего детища дикой природы, густая трава обстелет подножие оного, едва заметная тропинка проляжет заповедным кругом вокруг камня, и может быть взобравшись по оной на гору, поседелый мусульманин усядется в тени кипарисов и будет рассказывать молодому поколению, как тут был Москов, дотоле страшный для сынов Османов и потом ставший незабвенным другом и надежным союзником Пади-Шаха ⁶¹. 25 июня, торжественный для Россия день рождения Государя Императора, будет для нас днем незабвенным: мы, помолившись Богу от чистого солдатского сердца за Царя-Надежду, увидим уже совершенно оконченным сей камень, воздвигнутый в память победоносных знамен России по мановению Императора, дружелюбно развившихся пред вратами Ислам-Бола ⁶², где некогда боевая дружина Славян пронесла бранный щит Олега грозою величавой Византии древности, тогда уже видевшей троекратную смену владычествующих над собою народов, придавших к названиям оной еще проименование града Константинова. С шумом протекли века, [265] переместились царства, новые битвы омыли свежею кровию поля, упитанные кровавыми потоками славных побоищ древности, и молва о недавних бранях слилась в один отголосок с повествованием седой старины; но днесь скрижаль летописей Востока просияет новым сказанием о силе могущественной державы Севера, прославившейся великодушием своего Владыки, водворяющего благодетельный мир и в соседственной стране, где рассвирепелые смуты готовы были расторгнуть оплот, на коем зиждется благоденствие народов. 23 июня вечером, когда камень уже стал на своем месте и был готов, кроме надписи, на нашей заревой горе было такое пирование, которое по всему будет надолго памятно для нас, как праздник чисто русский, совершенно на военный лад походного кочевья нашего. Граф Орлов, вице-адмирал Лазарев, посланник нашего Двора при Порте и большое сборище флотских офицеров и дипломатов, к которым присоединилась и наша семейка сухопутных, — собрались в гости к генералу Муравьеву; и тут вокруг камня столпилось многолюдное общество земляков, представителей морских и сухопутных сил России, составивших веселый праздник, не бывалый на Азиятском берегу Босфора. Музыки и песенники со всех полков обставили вершину горы и воинственные музыкальные аккорды, сливаясь с италиянскою мелодиею, перемежались голосовыми напевами нашей родины. После сумрака стало темно, но чрез несколько минут на верху камня вспыхнуло белое пламя необычайного огня, и вся гора облилась ярким светом ⁶³; сие мгновенное освещение, беспрестанно возобновлявшееся, придавало всей картине красоту очаровательную; между тем загорелись полосы плошек, взлетело несколько ракет и других потешных огней, а на [266] Европейском берегу Босфора, как бы в соответственность с нашим праздником, запылали огненные костры в разных местах близь селения Беюг-Дерэ и Терапии; звуки деревенской музыки и припевы ромейки доносились к нам слабыми отголосками; картина огней за проливом и особенно зарево в заливе близь Терапии, на яркой полосе коего так прелестно прокрадывались купеческие суда и мелькали толпы гуляющих, представляло вид живописный,— это заставило нас догадаться, что Греки праздновали вечер перед Ивановым днем, в который они роями гуляют с плясками вокруг огней и заставляют молодежь, но старинному поверью, скакать через огни, нарочно раскладываемые. Мы вспомнили, что и Славяне во времена язычества пировали в этот день во славу Дида и Лада. Но мечтания длились минуту; настоящее празднество наше отвлекло нас от раздумья о временах баснословного века. Через несколько времени, все спустились с горы на площадку приморской долины, где под большим палаточным наметом общий ужин занял гостей; бокалы пенились шампанским, музыкальные переливы соловья, с коими неразлучно воспоминание о Зонтаге, уступали быстролетным тушам,— и ужин пролетел как миг. Потом все пирующие перешли опять на гору, и тут торжественное, единодушное ура возвестило заздравный кубок на многолетие Царю Русскому. Сгорели огневые колеса, разлетелся широкий сноп ракет, погас пламень на камне, и мы с последнею музыкою проводили дорогих гостей нашего генерала; праздник кончился, полная луна уже далеко прокатилась по небу, готовясь скоро побледнеть при встрече с раннею румяною зарею. Вот празднество военных, конечно последнее на Анадольском берегу Босфора, а 25-го празднество России мы верно будем пировать на Европейском берегу, в доме нашего посольства, где будут и танцы, и потешные огни; но этот торжественный пир вам верно опишут из Беюг-Дерэ. [267]

C.

ПРИКАЗ ПО ВОЙСКАМ ДЕСАНТНОГО ОТРЯДА.

№ XIV.

12 апреля 1833 г.
Лагерь при Хункяр-Скелеси.

Осмотрев в течении сих дней турецкого гвардейского 1-го полка 4-й баталион, гвардейской конницы 1-го полка 1-й эскадрон и взвод артиллерии и заметив, как в гг. штаб и обер-офицерах, так и в нижних чинах особенное усердие, а вообще, во все время пребывания в лагере, в войсках Его Султанского Величества похвальное поведение, тишину, порядок и примерную исполнительность по отдаваемым приказаниям, я вменяю себе в приятную обязанность свидетельствовать оным мою совершенную благодарность, в особенности же командиру всего отряда сего и собственно эскадрона, подполковнику Авни-бею, командиру баталиона маиору Гассан-аге и командиру артиллерийского взвода Али-аге, причем объявляю по войскам сим, что не упущу довести до сведения Его Султанского Величества о редком усердии, оказываемом оными. [268]

D.

Constantinople 10 Mai 1833.

Nous avons annonce dans notre feuille precedente, que parsoite de la bonne harmonie et du parfait accord qui existent entre la sublime Porte et l'Empire de Russie, et notamment en preuve eclatante de l'amitie loyale qui unit S. H. le Sultan et S. M. l'Empereur de toutes les Russies, Sa Majeste avait ordonne que plusieurs divisions de sa flotte de la mer Noire et un nombre fixe de troupes de debarquement se rendissent a Constantinople pour y demeurer a la desposition du Sultan. Nous avons fait connaitre l'arrivee successive de deux divisions navales sous les ordres des Contre-Amiraux Lazareff et Coumani; elles ont ete suivies d'une nouvelle division commandee par le Contre-Amiral Hersaffski (По ошибке, вместо Stojewski.), dont les instructions, conformes a celles de ses collegues, lui prescrivent de se cendie dans les parages, qui lui seraient designes par Sa Hautesse, et de ne quitter Constantinople que lorsque les affaires de l'Egypte seraient arrangees conformement aux desirs du Sultan, qui aurait a donner lui meme l'autorisation de retourner en Russie. La nouvelle division a mouille, comme les precedentes a Bujuk-Dere.

Un second corps de troupes de debarquement, place, comme le premier sous le commandement de S. Exc. le Lieutenant-General Mouravieff, est egalement arrive en dernier lieu et a forme son camp a Unkiar-Iscelessi.

Les ordres les plus precis pour l'approvisionnement general des troupes de S. M. l'Empereur ont ete donnes aux autorites chargees de ce service. Mais Sa Hautesse a desire s'assurer par ses propres yeux du soin avec lequel on fournissait a tous leurs besoins, et en meme temps honorer d'un temoignage particulier d'estime et d'affection les officiers-generaux et superieurs de ces troupes. En consequence le 7 de Zilhidje (27 [269] Avril) le Sultan est parti a dix heures du matin de son palais de Teheraghan, et s'est rendu en bateau a son kiosque de Therapia. Son passage a ete salue par la fregate francaise mouillee a quelque distance du palais de France. Apres quelques moments de repos a Therapia, vers une heure apres-midi, Sa Hautesse s'est embarque de nouveau et s'est dirige vers Unkiar-Iscelessi, ou Elle a mis pied a terre. En traversant le Bosphore, Elle a ete saluee de nouveau par la fregate francaise, par une fregate russe, mouillee dans les (memes eaux, et parles vaisseaux des Contre-Amiraux, mouilles a Boujuk-Bere.

S. A. le Seraskier-pacha, LL. EE. le Capitaine-pacha, Akhmet-Fevzi-pacha, general divisionnaire de la garde, l'intendant du tresor particulier de S. B., Dilaver-pacha, general de brigade de l'infanterie de la garde, Said-pacha, general de brigade de la cavalerie de ligne, Nedgib-pacba, general de brigade de l'infanterie de ligne, Hafiz-bey, Cheriff-bey, Reschid-bey, colonels de la cavalerie de la garde, et un certain nombre d'autres officiers superieurs de l'infanterie, s'etaient rendus a l'echelle et y recurent le Sultan. LL. EE. le Lieutenant-General Mouravieff, l'ambassadeur de Russie, M. de Boutenieff, H. H. les Contre-Amiraux et les officiers superieurs de terre et de mer, presenterent egalement leurs hommages a Sa Hauteuse au moment ou Elle debarqua. S. E. le general Mouravieff, en remettant a S. H. un rapport ecrit sur l'effectif de la force presente sous les armes, prononca en langue turque la phrase suivante: «Sire, il y ici sous les yeux de Votre Majeste onze bataillons d'infauterie, huit escadrons de cavalerie et trente-six pieces d'artillerie».

Un bataillon d'infanterie musulmane et un regiment de cavalerie de la garde, font partie du camp, ou ils sont charges d'un service special. Ce bataillon etait range a droite de l'echelle, et les onze bataillons d'infanterie Russe avec les troupes de marine formaient a gauche une ligne prolongee. Sa Hautesse, accompagnee de toutes les autorites, que nous avons nommees, monta a cheval et se derigea vers la ligne. A mesure, qu'Elle avancait, la musique de chaque regiment se faisait entendre tour-a-tour. Le Sultan passa lentement sur le front de bataille, qu' Il parcourut dans toute sa'longuerir, examina les troupes avec attention et leur temoigna a plusieurs reprises sa satisfaction de l'air le plus affectueux. Les troupes saluerent le souverain par des acclamations unanimes. Sa Hautesse revint ensuite se placer au milieu de [270] la ligne, qui fut rompue en colonnes, defila d'abord par pietons, puis dent fois par divisions, et une quatrieme fois par division strrie.

Apres la revue, le Sultan adressa la parole, a  LL. HE. le lieutenant-general, l'ambassadeur et les officiers-generaux; le Prince leur exprime combien il avait ete satisfait de la belle tenue des troupes, de l'ordre, de la precision des mouvement, de l’attention de tous les officiers pour l'execution des commondemens; il renouvela l'assurance du plaisir que lui faisaient eprouver les dispositions amicales, que S. M. l'Empereur venait de lui temoigfler avec une sincerite si affectueuse.

Sa Hautesse se rendit ensuite a son kiosque, situe dans la fabrique de papier qu elle a fait etablir, et la plusieurs officiers et soldats Russes lui ont ete presentes par S. Exc. le General Mouravieff.

Le Sultan, escorte comme a son arrivee, est retourne a l'echelle et au milieu du bruit des salves d'artillerie, tirees des batteries de terre et de mer, ils s'est rendu dans son bateau au palais de sa residence habituelle.

E.

A. S. A. Hosrew-Mehmed Seraskier-pacha

au Camp de Hunkiar-Eskelessy.

Je m'empresse de soumettre a Votre Altesse les renseignemens que je viens de recevoir du Colonel-Duhamel, sur l'etat de defense du detroit des Dardanelles, dans lesquels il expose ce qui suit.

Quoique chaque batterie soit confiee au commandement d'un Jouz-Bachi sous les ordres de Salch-pacha, cependant il a lieu de croire que ces employes subalternes, dans un cas argent, voudront agir chacun independement. Pour eviter cet inconvenient, il lui sembee que la defense du detroit des Dardanelles, devrait otre confiee a deux chefe [271] differente, ainsi que la position meme de ces fortifications l'indique, ne formant que deux parties separees sans aucun rapport entre elles.

Les batteries situees sut les deux cotes at Sud-Ouest des chateaux de Tschanak-Kale et de Kelid-Behar, devraient avoir un chef a part; celles qui sont placees a la sortie du detroit aux environs de Koum-Kate et de Sedit-Behar, devraient etre sous le commandement d'un autre et les deux sections sous la direction generale de Saleh-pacha.

Ces deux preposes ayant leur residence a Koum-Kale et a Tschanak-Kale pourraient avoir des relations frequentes avec les batteries sous leur dependence et leur communiquer leurs ordres par le moyen d'un Telegraphe, ainsi que cela se pratique sur une escadre, ou le vaisseau Amiral, par les signaux, transmet les ordres du chef aux autres batimens de guerre.

Le Colonel Duhamel n'a pas juge a propos de presenter cette idee a Saleh-pacha, pensant qu'un ordre qui emanerait a ce sujet de Votre part remplirait mieux ce but.

Depuis son arrivee a Tschanak-Kale, les travaux, dit il, de Mehmed-bey avancent rapidement et Saleh-pacha vient souvent en personne les visiter; malgre cela Tschanak-Kale ne peut-etre encore mis en etat de defense que dans deux mois d'ici.

J'ai l'honneur de soumettre a Votre Altesse un trace du projet de fortifications fait par Mehmed-bey, auquel le Colonel Duhamel joint ce qui suit.

Les trois bastions, indiques sur le plan, par les lettres A, B, C, sont ies entre eux par une courtine et sont les seules fortifications commencees jusqu' a ce jour. Mehmed-bey se proposait de construire sur la rive gauche de la riviere ui retranchement D, E; mais le Lieutenant-Colonel Burnod est d'avis qu'il serait plus avantageux d'y batir une redoute en forme de tete de pont, aussi de n'avoir qu'une redoute au lieu des deux marquees sur le plan par les lettres F et G, sur l'aile gauche, defendue par les marais. Les fortifications H et K n'ont pas ete commencees; on se propose de les construire sur une hauteur; dont l'occupation est tres essentille pour la defense de Tschanak-Kale du cote de la terre ferme. L'emplacement pour cet objet a ete choisi par Mehmed-bey avec beaucoup d'habilite.

Les nouvelles fortifications s'etendant sur le terrain occupe par les jardins et les vignes, occasionent des pertes a leurs proprietaires; le [272] Colonel Duhamel croit qu'il serait bon de leur en accorder l'indemnisation, ce qui eviterait le mecontentement des habitants.

Veuillez bien agreer l'expression des sentimens de la consideration la plus distinguee et du devouement parfait avec lesquels j'ai l'honneur d'etre

Excellence!

Le second battaillon du regiment de Lublin, commande par le Major Mordvinoff, a merite les eloges des officiers Generaux et superieurs dont j'etais accompagne. Son Altesse le Grand-Visir a trouve parfaits la regularite generale des mouvemens, la precision particuliere qu'attachent les officiers et sous - officiers dans la transmissions et l'execution des commandemens. Je joins mes prieres aux siennes pour vous inviter a vouloir bien complimenter de notre part le commandant de ce bataillon, les officiers et soldats, et leur dire en leur exprimant notre vive satisfaction, que sous la direction d'un brave general, tel que vous, Exellence, ils seront toujours les dignes conservateurs de la gloire et de la dignite de l'illustre souverain qu'ils ont l'honneur de servir.

Vous trouverez ci jointe la note des mouvemens que le dit bataillon a execute ce meme jour et que je me suis empresse de prendre moi meme par ecrit, autant que je pus m'en rapellez; je vous prie de vouloir bien l'examiner s'il y manque quelques mouvemens.

Recevez, Excellence, la nouvelle expression de la consideration la plus distinguee avec laquelle j'ai l'honneur d1 etre,

de votre Excellence,

A 8/13 Mai 1833 Ecki-Seray.

A Son Excellence le Lieutenant-General Monsieur Mouravieff, etc. etc. [273]

G.

После известных уже сведений о состоянии египетской армии, при выступлении ее в поход, Гуссейн-бей показал еще следующее:

Хотя в продолжение войны и поступали рекруты на укомплектование войск, но от болезней и урона в сражениях сила полков уменьшилась за половину, так что в передовых войсках, ближайших к театру войны, осталось по большей мере:

Сверх того:

Иррегулярной конницы, состоящей из Арабов, до 2000.

Иррегулярной конницы, собранной в Малой Азии,— 3000.

Всего же во всех войсках, с

находившимися в тылу армии, до 1800. 3600. 84 орудия.

И сверх того иррегулярной конницы 5000 [274]

Войска имели выступить из Кютаиэ полками, через день один после другого. По прибытии в Адану, пехотным полкам назначался 5-ти дневный отдых, после чего они должны были идти на новые квартиры, по нижеследующему расписанию; кавалерия же должна была ожидать в Адане прибытия Ибрагим-паши, коего выступление со штабом из Кютаиэ назначено было к 11 числу мая.

Расписание кавалерии не было еще известно, исключая двух полков, которые должны были оставаться в Тарсусе.

В войсках оказывалось напоследок много побегов, против которых были взяты строгие меры.

Excellence!

J'ai recu les cioq lettres que vous m'avez faites l'honneur de m'ecrire les 5-17 Juin et 6-18 Juin. Je m'empresse d'y repondre.

Les deux traces, l'un du chateau des Dardanelles et des nouveaux travaux qui s'executent sur ce terreiu l'autre du fort d'Anatolie-Kavak, sont precieux pour moi; l'excellent dessein de ces deux ouvrages justifie la reputation dont jouissent a si juste titre les officiers d'etat major des armees de Sa Majeste l'Empereur.

Je donnerai les ordres necessaires pour que la seconde maison qui avait ete mise a votre disposition et transformee en hopital provisoir, soit remise a son proprietaire, et je vous felicite bien sincerement, Excellence, de la diminution seusible que vous eprouvez dans le nombre de vos'malades; j'espere que les troupes de Sa Majeste conserveront un souvenir agreable du climat de Constautinople, et de l'accenil que nous avons cherche a rendre, par nos actes, aussi franchement amical qu'il l'etait en realite.

Je previendrai Halil Pacha, directeur general de l'artillerie relativement aux cinq fourgons atteles dont vous m'annoncez n'avoir plus besoin. Il assignera un officier qui sera charge de recevoir tout ce que vous lui remettrez; et rien de mieux que votre commissaire de guerre consigne a Kerim-Effendi les 2000 sacs vides. J'enverrai egalement a votre camp, Excellence, un officier qui sera charge de reconnaitre les travaux de construction des puits et bassins commences par les troupes sous vos ordres. Je tiens beaucoup a les conserver, non seulement comme un monument de l’excellente direction qui maintient toujours en haleine les soldats de Sa Majeste en les occupant a des travaux utiles, mais encore comme un temoignage du sejour parmi nous de cette armee auxiliaire, dont nous admirons la discipline, l'instruction, et dont le secours desinteresse est devenu un bien si fort entre les deux Empires

Je vous sois bien reconnaissant, Excellence, pour les ordres donnes par vous au sujet des quatre tambours dont je vous ai demande l'incorporation momentanee parmi nos troupes.

Vous m'annoncez, Excellence, vos preparatifs de depart. Je legrette que les troupes de Sa Majeste l'Impereur et celles de Sa Hautesse u'aieut pas eu l'occasion de fraterniser ensemble sur le champ de bataille et d'y obtenir les succes que promettait cette alliance. Mais elle assure [276] au mains l'amitie de l'avenir, et qui sait si les circonstances ne rameneront pas le moment ou nos soldats et les votres pourront eueiller les memes lauriers! Je suis presque tente de le desirer, Excellence, ne fut ce que pour prouver a Sa Majeste l'Empereur, Votre Auguste Souverain, la sincerite de notre reconnaissance pour l'appui geueraux qu'il aprete si noblement au gouvernement de Sa Hautesse.

La connaisance que j'ai eu l'honneur de faire avec vous, vous assure, mon general, des droits a mes sentimens personnels dont je vous offre l'expression, ainsi que lassurance de mon estime distinguee et de ma sincere amitie.

Signe Uosrev Mehmed-Pacha Seraskier.

Eski-Seray le 7/19 Juin.

Excellence!

En reponse a la lettre que vous m'avez faite l'houneur de m'ecrire le 23 Juin — 5 Juillet, j'ai a vous adresser des eloges, et en meme temps permettez moi de vous le dire, un reproche. Les premiers sont dus a cet ordre parfait qui ne neglige aucun des objets composants le materiel d'une armee, et sait soummettre les moindres details a une admirable regularite. Quant au reproche, je ne puis n'en abstenir en voyant que vous attachez de l'importance a quelques objets qui doivent necessairement etre gates ou consommes. Gomment le gouvernement de Sa Hautesse pourrait-il calculer de si menues bagatelles, lorsqu'il a sans cesse devant les yeux le service inappreciable rendu a notre Auguste Souverain par les troupes de Sa Majeste Imperiale! Je me plais a vous repeter, Excellence, que nous a voie trop peu fait pour elles, et que nous ne saurions acquitter ce qu'elles out fait pour nous, qu'avec un vif et durable sentiment de reconnaissance.

Veuellez, Excellence, en recevoir l'expression et croire a celle de ma plus sincere estime.

Signe: Le Seraskier-Pacha Hosrev Mehmed.

24 Juin 1832.

A Son Excellence Monsieur Mouravieff Lieutenant-General des armees de S. M. l'Empereur et Chevalier de plusieurs ordres, etc. etc. [277]

К.

Ваше Превосходительство!

Милостивый Государь,

Николай Николаевич!

С отменным удовольствием спешу я удовлетворить благочестному желанию вашему. Посылаю вам четыре старые святые иконы для церкви вверенных команде вашей от Его Императорского Величества Всероссийского Монарха пехотных полков, отправленных в Константинополь на помощь Султану, а именно: 1-я Страсти Спасителя и Воскресение, 2-я Св. Спиридона, 3-я Великомученика Георгия и 4-я Св. Чудотворца Николая. Лестно мне очень, что святые эти иконы останутся навсегда незабвенным памятником знаменитой эпохи приезда Российских войск в Царь-Град и притом знаком моей искренней приверженности в России. Впрочем с моим высокопочитанием остаюсь навсегда

Вашего Превосходительства
усерднейший богомолец,
патриарх Константинопольский,
Константий.

1833 года, мая 29 дня.
Фанар. [278]

Отплывая со вверенным мне десантным отрядом из пределов Турции, я считаю себя обязанным свидетельствовать всем воинским чинам гвардейского отряда Его Султанского Величества, находившегося в команде моей, сколько я доволен усердием их в службе и добрым поведением. Командир отряда сего, полковник Авни-бей, в особенности заслуживает одобрение начальства; ему же содействовали в исполнении своих обязанностей: баталионный командир Гассан-ага и командир артиллерии Али-ага, как равно все офицеры отряда сего.

Во все время пребывания нашего здесь, доброе согласие существовало между войсками нашими и турецкими,— ни один неприятный случай не нарушил обоюдного спокойствия. Воздавая должную за сие похвалу, я с особенным удовольствием объявляю войскам турецкого отряда что, кроме заслуг их пред Государем своим, каждый из них оказался приветливым и предупредительным к призванным в пределы Турции соотечественникам нашим. Все достоинства сии, относящиеся к добродетелям военного человека, подают мне повод к заключению, что воины сии и на поле брани покажут доблести, ожидаемые от покровителя их и Государя, Султана Махмуда II-го.

Расставаясь ныне, я остаюсь в надежде, что и наше пребывание в пределах их отечества оставит в памяти их приятные воспоминания о дружбе, взаимно сопровождавшей все труды наши. [279]

M.

ПРИКАЗ ГРАФА ОРЛОВА.

Достигнута благотворная цель, для которой угодно было Государю Императору прислать вас на берега Цареградского пролива. Настало время вашему и моему возврату в любезное отечество. Расставаясь с вами, мне утешительно воздать справедливую похвалу примерному поведению, коим вы отличались во все время вашего здесь пребывания. Оставляя Россию, вы были готовы, по воле Царя, пролить кровь за славу российского оружия. При помощи Божией, вы не имели случая испытать сродное вам мужество,— мирно развевались русские знамена в виду Константинополя,— за то присутствие ваше здесь ознаменовано ревностным исполнением возлагаемых обязанностей, строгим соблюдением воинского порядка, миролюбивым и кротким обхождением с войсками и подданными союзника Августейшему нашему Монарху, Султана. Мусульманин, недавно почитавший вас грозными врагами, видит в вас ныне искренних доброжелателей и защитников. Вы заслужили похвалу от друзей и недругов; вы доказали вновь, что русские воины во брани и мире, вблизи и вдалеке от очей Царских, равно умеют исполнять долг свой. Государь будет вами доволен; я благодарю вас и всегда буду гордиться тем, что Его Величество удостоил меня быть вашим главным начальником. Свидетельствую особенную мою признательность начальнику отряда, г. генерал-лейтенанту Муравьеву, и всем гг. генералам. штаб и обер-офицерам за неутомимое их рвение и деятельную заботливость о точном исправлении службы Его Императорского Величества. Возвратясь в С.-Петербург, я почту для себя долгом и счастием отдать о всех верный отчет Государю Императору. [280]

N.

ВЫПИСКА ИЗ ОТЧЕТА О ДЕСАНТНОМ ОТРЯДЕ

СУММЫ.

Кроме сумм коммисариатского ведомства, отправленных из Одессы с отрядом для расходования на полугодовое и третное жалованье и столовые деньги принято от Константинопольской Императорской миссии 2220,000 турецких пиастров, в счет кредита (80 т. рублей) ассигнованных на покупку лошадей и прочие предметы; а так как лошадей не было покупаемо, то и сумма сия за расходом состоит почти вся на лицо, как видно из представленной коммиссионером 8-го класса Ермолаевым о всех суммах ведомости, поверенной наряженною коммиссиею и у сего в копии прилагаемой за № 1-м; в ведомости сей прихода и расхода показывается более, по причине перевода сумм из одного артикула в другой, как например: артикулы 2-й, 3-й, 4-й и 5-й все записаны в расход; но в самом деле оным суммам только переменена монета, что сделано по недостатку ассигнаций в жалованной сумме:

При отплытии из Босфора подарено, с позволения Вашего Сиятельства, турецким чиновникам, усердствовавшим к службе во время пребывания отряда, вещей, полученных от Константинопольской миссии, на 17,000 руб. ассигнациями, в каковых отчет, с означением награжденных лиц, доставлен обратно в миссию. [282]

Продовольствие

Отряд был снабжен, по распоряжению генерал-адъютанта графа Воронцова, продовольствием на три месяца, каковое, за исключением спирта, соли и перца, начали расходовать только с 1-го числа июня; а потому из остального часть взята на четырех зафрахтованных судах, для содержания войск во время пребывания в карантине, в Феодосию, а остаток отправлен на восьми гошпитальных зафрахтованных судах, для сдачи в Одессе.

Мясная порция во все время получалась от Турецкого правительства, а потому из назначенной, по распоряжению графа Воронцова, суммы на сей предмет, показанной в ведомости № 1-го, ничего не расходовалось.

Затем все продовольствие людей, привезенных из России, и турецких лошадей, со времени прибытия десантного отряда по самый день отплытия, производилось натурою (с прибавлением против положения уксуса) от Турецкого правительства; сколько же оного принято и израсходовано — значится в прилагаемой у сего ведомости № 2-го, за каковое денег не было плачено, а выданы квитанции.

От Турецкого правительства были принимаемы разновременно: палатки, провиантские мешки, разная гошпитальная посуда, порох, доски, хворост, кирпич, сечка, на подстилку рогожи и прочие вещи, из коих в сданных обратно получены квитанции, а об израсходованных на построение бань, гошпитальные кровати и другие поделки на смотрах и ученьях, при устроении мостов, бассейнов и дорог и прочие надобности, за кои также денег не было плачено, представляется ведомость за № 3-м.

Для артиллерии, полков и казаков принято было от Турецкого правительства всего лошадей 390, лошаков 96 [283] с некоторою упряжью, о чем было донесено Его Сиятельству военному министру графу Чернышеву и Вашему Сиятельству от 10 мая за № 313-м; продовольствие оных, как выше сказано, принималось от Турецкого правительства и значится в ведомости № 2-го; все сии лошади и лошаки сданы Турецкому правительству, за исключением павших 4-х лошадей и утерянных 4-х лошаков, и в сдаче оных получены квитанции; сверх того сдано, по распоряжению Вашего Сиятельства, Турецкому правительству привезенных из России артиллерийских лошадей 42 и донских казачьих 46, в сдаче коих получены квитанции, а казакам, по приказанию вашему, выдано из экстраординарной суммы по 100 руб. ассигнациями за каждую лошадь.

Самое большое число больных было в мае месяце и доходило в одно время в гошпитале и полковых лазаретах до 680 человек из числа 10000, составлявших отряд; но в числе сих больных находилось до 150 человек одержимых водяною, чахоткою, любострастною, глазною, чесоткою, застарелыми ранами и другими разными хроническими болезнями, с коими люди сии прибыли из России; из них 130 было отправлено, до отплытия отряда, на транспортных судах обратно в Одессу; а потому самое большое число больных, заболевших собственно во время пребывания отряда в Турции, простиралось только до 450 человек, в том числе и все слабые, коих в околотке при полках и ротах не оставляли; при отправлении же гошпиталя в Одессу на 8-ми зафрахтованных судах, в одно время с отплытием отряда в Феодосию по выписке людей, имевших легкие наружные недуги, состояло в гошпитале 313 человек. [284]

Гошпиталь.

Гошпиталь сначала помещался в двух строениях, отведенных Турецким правительством в с. Беюг-Дерэ, а в последствии времени переведен на турецкий корабль, коим снабдило Турецкое правительство и в коем больные приметно стали поправляться. Гошпиталь содержался предметами продовольствия по требованиям гошпитальной конторы от Турецкого правительства, за исключением незначительных расходов, показанных в ведомости № 1-го.

Принятым со времени учреждения гошпиталя по 20 число июня, на содержание больных, от Турецкого правительства продовольственным припасам, за кои не плачено денег и не выдано квитанций, при сем представляется ведомость за № 4-м.

8-мь купеческих судов, на коих отправился гошпиталь в полном составе своем в Одессу, зафрахтованы Константинопольскою миссиею.

Во все время пребывания отряда в Турции было умершими 82, бежавшими 45 человек, как значится в прилагаемой у сего ведомости за № 5-м.

В поездку генерального штаба полковника Дюгамеля и инженер-подполковника Бюрно, сняты ими пролив Дарданельский, крепости и береговые батареи, каковые съемки и чертежи, значащиеся в прилагаемой у сего ведомости № 6-го, представлены мною Вашему Сиятельству при рапорте от 25-го июня за № 552-м. Сверх сего, произведены исправляющим должность обер-квартирмейстера, подполковником Мендом, с офицерами генерального штаба и [285] инженерными, съемки Константинопольского пролива, крепостей Азиятского берега и внутренности края, сколько время и обстоятельства позволили, каковые ныне соединяются в одно целое.

В продолжение всего пребывания десантного отряда в Турции, разводы производились с церемониею, исключая праздничных и ненастных дней. Полки занимались ученьями одиночными, шеренговыми, баталионными, застрельщичьими и стрельбою в цель; кроме того, производились 8-ми рядные ученья для дворян, состоящих в полках. Артиллерийские роты также занимались тесачными приемами и маршировкою; пионерная и военно-рабочая роты занимались устроением дорог, очищением колодцев и исправлением фонтанов, равно и прочие команды, каждая по роду своей службы имели занятия.

Конец приложений к четвертому и последнему тому.

Комментарии

51. Раб.

52. Кажется, что в некоторых местах батареи ошибочно названы орудиями.

53. Кто именно — не дознано, но кажется, что родом из Поляков.

54. Говорят, что очерк направления стен и башен сего замка в плане уподобляется письменному изображению имени Магомета.

55. Русский брат! Турок брат!

56. Каиком здесь называется лодка.

57. Мушир-хасса — начальник гвардии.

58. Сыр-кыатиб — тайный секретарь, или слово в слово — глухой писец.

59. По сему случаю для отзывов и выбираются слова, вкравшиеся в наш язык со времен татарского нашествия, как например: кушак, таз, кавун, алтын, базар, башмак и проч.

60. То есть вольное переложение каких-то заморских слов, уанту-три, обруселое в устах матросов наших.

61. Вскоре после сооружения памятника, Султану угодно было приказать, чтоб была вырезана на оном и турецкая надпись, в том смысле, что камень сей остается в память пребывания в сих местах русских войск добрыми гостями, к чему присовокуплено: «да будет дружество между двумя державами — столь же твердо и постоянно, как сей камень, и да не умолкают уста друзей воспевать оное». О каковом желании Его Султанского Величества Сераскир-паша сообщил письмом генералу Муравьеву.

62. Кстати или не кстати заметим здесь, что Стамбул есть искаженное просторечием мусульманское название Константинополя, который гордые завоеватели, в упоении славы, проименовали Ислам-Бол, что означает, слово в слово, правоверием обильный: а менее восторженные из последователей Магомета стали называть столицу Истан-Бол, что кажется равносильно пространному, или обширному, ибо слово Истан по-турецки — страна, как и говорится например: Истан-Маджар – Венгрия.

63. Для освещения, на камне зажгли состав фальшвейеров, употребляемых на флоте, на море, для ночных сигналов.

64. Графу Орлову.

Текст воспроизведен по изданию: Турция и Египет в 1832 и 1833 годов. Том IV. М. 1869

© текст - Муравьев-Карский Н. Н. 1858
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Karaiskender. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info