Экспедиция Г. Hunt’а была собственно коммерческая, предпринятая для торга бобровыми мехами, и состояла в связи с морской экспедициею судна «Тонкин», посланного Г. Астором к устью Коломбии. Погибель этого судна, которого экипаж был истреблен дикарями, уже известна нашим читателям по отрывкам последнего сочинения Г. Вашингтона Ирвинга, Astoria (Б. для Ч., том XX, смесь, стр. 26). Г. Hunt с своими людьми хотел проникнуть до устья Коломбии по сухому пути, через земли Индейцев и Каменные Горы. Доколе возможно, он должен был плыть вверх по Миссури. [66]

Г. Hunt в его товарищ Donald Mackenzie, пустились в путь из Монтреаля. На оконечности Монтреальского острова находится часовня, посвященная Св. Анне, покровительнице Канадских вояжеров; там они исповедуются и произносят набожные обеты, когда отправляются в свои опасные экспедиции. За молитвами обыкновенно следует обильная попойка. Экипаж Г. Hunt’а не преминул последовать этому похвальному обычаю, и начальник экспедиции тут же заметил, что сопутники его народ не надежный. 22 июля Г. Hunt прибыл в Меккину.

«Меккина, нынче совершенно оставленная, и тогда уже лишилась большей части своей важности. В то время (1810) Меккина была деревня, выстроенная вдоль небольшой бухты, с красивою береговою площадкою перед главным рядом домов. Над деревнею возвышается холм, увенчанный старинным укреплением. Площадь составляла гульбище, на котором происходили все разнообразные сцены, обыкновенные в портовом городе, когда флот возвращается из дальнего крейсерства. Здесь, вояжеры проматывали деньги, приобретенные потом и кровью, и при звуках визгливой скрыпки плясали в досчаных трактирах; в другом месте, они останавливались перед лавками, покупали разные блестящие безделушки, украшались имя и франтили с самым забавным самодовольством. Они встречали опасных соперников в щеголях противоположного берега, Индейцах, которые странным образом разрисовавшись, гордо прохаживались и с презрением посматривали на своих бледных совместннков. По временам в Меккине появлялось несколько homines du Nord, северян, из форта Вилльяма. Эти почитают себя цветом купеческого сословия; то были люди железные, которые не боялись ни холоду, ни голоду, ни лишений, ни опасностей. Некоторые носили на платье пуговицы Индейской компании, огромный охотничий нож за поясом, и старались, по мере возможности, придать себе воинственный вид; они обыкновенно украшали шляпу перьями, нагло посматривали, ходили подбоченясь и, поравнявшись с жителями юго-запада, гордо восклицали: Je suis un homme du Nord. Они презирали их, как людей, избалованных жарким климатом и [67] нежною пищею, (хлебом и салом); за то они и называли их всегда презрительным именем mangeurs de porcs, свиноедов. Впрочем юго-западные и не спорили, что северные имеют пред ними большое преимущество; надобно однако ж сказать, что в числе этих гордых северян действительно были люди, которые отличались необыкновенными подвигами мужества и неустрашимости. Меховой торг имел своих героев, которых имена и деяния славились во всей пустыне. Из Меккины экспедиция отправилась в Сен-Луи, к устью Миссури в Миссиссипи, и прибыла туда в октябре. Там Г. Hunt завербовал еще несколько человек бобровых промышленников или вояжеров. Мы не станем рассказывать всех трудностей, которые он должен был преодолеть при самом начале своего странствования. Всего труднее было достать переводчика. Он нашел только одного метиса, Петра Dprion, сына французского переводчика Dorion, который сопровождал Гг. Lewis’а и Clarke’а, в знаменитой экспедиции, для открытий за Каменные Горы.

Старый Dorion был Французский креол, потомок одной старинной Канадской фамилии, которых так много на западном берегу и которые живут там и смешиваются с дикарями. Dorion живал у разных племен; но законная, или по крайней мере обыкновенная жена его была сква Сиусская. Он прижил с нею многих детей и в том числе Петра. Домашние дела старого Dorian’а шли, во всех отношениях, по-Индейски. Отец и дети вместе напивались, и тогда хижина их делалась театром ссор и побоищ, в которых старому Французу нередко порядком доставалось от своих гибридских наследников. Случилось как-то, что один из сыновей повалил старика и принялся было уже обдирать ему кожу с черепа. «Стой, сын мой! вскричал Dorion: ты так храбр и благороден, что не станешь драть хожу с отца!» Этот аргумент растрогал свирепое сердце молодого полу-Француза, и он оставил в целости череп почтенного родителя.

Петр Дорион был горький пьяница. Он взял не менее трех сот долларов в год, чтобы служить охотником и переводчиком, и то еще с тем, чтобы двести [68] долларов уплачены были вперед, и чтоб ему позволили взять с собою жену и двоих детей. На другой же день путешествия, он завел ужасную войну с своею сква и прибил ее так, что она убежала в леса и унесла с собою детей и все деньги.

Экспедиция плыла вверх от юга к северу по Миссури, большой реке, которая слишком пят тысяч верст течет по землям Индейцев. На этой реке живут сперва Осажи и Кансы; потом Отто и Пани; далее, на правом берегу Омаги или Маги и Понки; на левом, свирепые Сиу и Янктоны; еще выше Титьки, Алканы, Манданы, Великие Брюха (Именно русское слово "брюхо", английское ventre. — OCR), и прочая. Проплыв верст триста, Г. Hunt принужден был зимовать. С весною, змеи вышли из своего оцепенения и леса наполнялись бесчисленным множеством голубей. Г. Hunt снял свой лагерь и снова поплыл вверх по Миссури. Экспедиция состояла почти из шестидесяти человек; в том числе было около сорока вояжеров и Канадских engages (наемников) и несколько охотников. Все эти люди поместились на четырех лодках; одна из них была очень велика и вооружена единорогом и двумя гаубицами. Все четыре были с парусами. Путешествовали только днем; на ночь располагались на берегу лагерем, часто на весьма живописных местоположениях, на склоне какого-нибудь холма, под тению гигантских деревьев, которые доставляли и убежище и топливо. Раскидывали палатки, раскладывали огонь и вояжеры готовили ужин посереди живых разговоров, песен и шуток. Спать ложились рано, одни в палатках, другие под одеялами вокруг огонька; иные под деревьями, остальные в лодках.

Ночью на седьмое мая, стан был вдруг разбужен ужасными криками и одиннадцать Сиусских воинов, совершенно голые, бросились туда с томагаками в руках. Дикарей тотчас окружили и схватили; но Г. Hunt закричал, чтобы им не делали ни какого зла, потому что он пришел с самыми миролюбивыми намерениями. Кажется, что эти воины принадлежали к отряду своего племени, который хотел напасть в расплох на соседнее поколение, но предприятие не удалось, и они, с досады, отдали свое платье [69] на лекарство, то есть решились жить и умереть голыми. Это у Индейцев, разбитых на войне, величайший знак отчаяния и единственное средство избавиться от насмешек своих соплеменников. В таком случае они скидают платье и все украшения, обрекают себя Великому Духу, я пускаются на какое-нибудь дерзкое предприятие, чтобы смыть с себя постыдное пятно. Тогда горе белым, которые без оружия попадутся в их руки!

Десятого мая Г. Hunt прибыль в деревню Омагов.

«В цветущие времена своего поколения, Омаги считали себя самыми могущественными и самыми совершенными существами; они твердо были уверены, что весь мир создан для их пользы и удовольствия. История одного начальника этого племени, именно знаменитого Вашинчесаба, Дрозда, представляет в себе много романического. Он умер уже лет десять назад; но подданные его все еще говорили об нем с почтительным страхом. Он был в числе первых Индейских начальников по Миссури, которые стали торговать с белыми, и был большой мастер извлекать из начальнических прав наибольшую выгоду. Как скоро купец приезжал в его деревню, Вашинчесаба приказывал перенести все тюки в свою хижину и при себе раскрывать их. Он выбирал все, что ему приглянулось: одеяла, табак, водку, порох, пули, стеклянные ожерелья, красную краску; откладывал все это в сторону и никогда не удостаивал предложить хоть малейшее вознаграждение. Потом приказывал своему герольду или крикуну, взлезть на крышку шалаша и объявить, чтобы все жители приносили свои меха и торговали с белыми. Хижина его тотчас наполнялась Индейцами, которые приносили шкуры медвежьи, бобровые, выдровые и другие. Белый назначал цену своим товарам, и ни один Индеец не имел права торговаться с ним. Само собою разумеется, что купец не забывал брать вчетверо, впятеро за вещи, которые принужден был уступать начальнику даром. Таким образом Дрозд обогатился сам, обогащая между тем и Белых, и подружился со многими Миссурийскими купцами. Между тем подданные Вашинчесаба не слишком были довольны распоряжениями его о торге с Белыми, и начали роптать. В это [70] время, один хитрый и преступный купец открыл Дрозду тайну, которая доставила ему полную власть над своими невежественными и суеверными подданными. Этот купец показал ему ядовитые свойства мышьяку и привез большое количество этого вещества. С тех пор Вашинчесаба как бы обладал сверхъестественным могуществом, получил дар пророчества и держал в руках своих жизнь и смерть всех своих подданных. Горе тому, кто осмелился бы сомневаться в его могуществе или противиться ему. Дрозд предсказывал виновному, что он в такой-то день умрет, и это пророчество всегда сбывалось. В назначенное время, непокорный был поражаем внезапною странною болезнию, и исчезал с лица земли. Этот пример сверхъестественного могущества внушал всем его подданным глубочайший страх; никто не осмеливался ослушаться человека столь могущественного и неумолимого, и Дрозд до конца своей жизни пользовался властию, которой никто ее осмеливался у него оспоривать.

«Надобно однако ж сказать, что Дрозд не одним страхов действовал на своих подданных; он был знаменитый воин, и все племя прославляло его подвиги. Под его начальством Омаги прославились воинскою доблестью. Он не оставлял без наказания ни малейшего оскорбления своему поколению. Республиканцы Павнияне бесчестно обидели одного Омага. Дрозд тотчас собрал своих воинов, повел их к городу Павниян, аттаковал его с неудержимою яростию, взял, выжег, разграбил и истребил большую часть жителей. Несколько лет вел он жестокую кровопролитную войну с племенем Отто, и только при посредничестве Белых заключил с ними мир. Неустрашимый в битве, он всегда искал случая отличаться и удивлять воинов своими подвигами. Однажды, когда Омаги напали на деревню Канзов, он один обскакал ее верхом, беспрерывно стреляя в жителей. На войне он, также как и в мире, выдавал себя за существо таинственное и сверхъестественное. Так однажды, преследуя по равнине неприятельский отряд, он стрелял в следы своих врагов или их коней, уверяя, что таким образом ранит их в ноги и лишает возможности бежать. Он [71] действительно настиг их, истребил почти всех, и эта победа показалась и неприятелям и подданным Дрозда делом чудесным. Подобные подвиги прославили его между Омагами, которые любили его, несмотря на то, что он насылал смерть за малейшее ослушание.

Замечательно, что свирепый, ужасный Вашинчесаба был бессилен против красоты. Отряд Понков напал на земли Омагов, и увел много женщин и лошадей. Дрозд, в ярости, вооружился со всеми своими воинами и поклялся пожрать Понков; это обыкновенное у индейцев объявление непримиримой войны. Понки, не в состоянии выдержать натиска Омагов, воздвигли наскоро укрепление и скрылись за него; Дрозд производил по ним такую сильную пальбу, что, казалось, уже готов был исполнить свою угрозу. Неприятели выслали к нему парламентера с трубкою мира. Вместо ответа парламентер был убит. Та же участь постигла и второго посланного. Тут начальник Понков решился прибегнуть к последнему средству; он приказал своей дочери, девушке необыкновенной красоты, нарядиться как можно лучше, и выслал ее, с трубкою в руках, просить мира. Прелести прекрасной индианки тронули свирепое сердце Дрозда; он принял трубку, покурил, и с тех пор воцарился между Понками и Омагами мир ненарушимый. Понкская принцесса, виновница счастливого окончания войны, сделалась любимою женою Дрозда. Молодость и красота дали ей некоторую власть над этим свирепым характером; но гордый воин не мог долго ей покоряться.

«Однажды возлюбленная супруга имела несчастие рассердить его. В припадке бешенства, он схватил нож и убил ее. Но ярость его утихла, как скоро он нанес роковой удар. В безмолвном помешательстве смотрел он на свою жертву; потом закрыл голову своим буйволовым плащом и сел подле трупа размышлять о своем преступлении и о том, чего он лишился. Три дня сидел он молча, неподвижно; не спал и не принимал пищи. Наконец стали бояться, что он хочет уморить себя с голоду; подданные с трепетом к нему приближились и умоляли его открыть лице и утешиться; он не двигался. Один из [72] его воинов вздумал принесть ребенка, посадил его на землю и положил ногу Дрозда, на шею малютки. Дикарь не устоял против этого призвания; откинул плащ свой назад, произнес речь о том что он сделал, и с этой минуты как бы выбросил из памяти и преступление свое и угрызение совести.

«Дрозд по прежнему пользовался дивною и страшною тайною, посредством которой он посылал смерть на своих недругов: но не мог отвратить ее от друзей своих. В 1802 году появилась между Омагами оспа, ужасная зараза, которая опустошала целые поколения, как пожар в степи. В несколько дней двух третей всего народа уже не было в живых; остальные, казалось, должны были вскоре за ними последовать. Стоицизм воинов не устоял против этого бича; они предались отчаянию; одни, зажигали деревню, воображая, что этим остановят заразу; другие, в припадке безумия, умерщвляли жен и детей своих, чтобы избавить их от страданий и чтобы они скорее перешли в лучший мир.

В то время, когда страх и ужас достигли высочайшей степени, сам Дрозд был поражен эпидемиею. Увидев начальника своего в опасности, бедные дикари забыла собственные свои страдания и столпились вокруг него. Дух властолюбия и дружба к Белым, которые он показывал во всю жизнь свою, проявилась и в последних словах его, в назначении места, где он хочет быт погребен. Он велел похоронить себя на мысе в четыреста футов вышиною, откуда зрение далеко простирается по течению Миссури и где он обыкновенно поджидал Европейских лодок. Миссури обмывает подошву этого мыса; потом струится в тысяче извилинах по равнине, и наконец опять появляется тоазов в пятидесяти от прежнего места; так что плывя двенадцать лье, путешественник, как бы удерживаемый безвестною силою, не может удалиться от этого странного мыса.

«Перед смертью, Дрозд приказал похоронить себя на этой горе; он хотел, чтобы его погребли верхом на любимом коне, для того, чтобы он, и после смерти, мог обозревать одним взглядом свои владения и лодки Белых, [73] которые вдут вверх по Миссури, чтобы торговать с Омагами. Приказание его было в точности пополнено. Тело Вашинчесабы посадили на коня и обеих засыпали землею. На вершин этого кургана поставили мачту, на которой долго развевались знамя начальника и волоса убитых им неприятелей. Когда Г. Hunt был в той стороне, мачта еще стояла на месте, на ней развевались лохмотья знамени, и Омаги продолжали по суеверному своему обычаю, приносить на могилу кушанье и питье. С тех пор этот обычай исчез, вероятно, потому, что и самое племя почти уже не существует. Но гора Дрозда еще и поныне предмет глубокого почитания для каждого странствующего дикаря и служит указателем пути для путешественника, который плывет по Миссури и которому всегда показывают холм, где покоятся кости знаменитого воина и коня его».

Утром, 31 мая, плаватели наши завтракали на правом берегу Миссури, как вдруг раздался довольно обыкновенный для них крик: Сиу, Сиу идут! Индейцы, кто пешком, кто верхом, спускались с холмов, на противоположном берегу. Посмотрев на них в зрительную трубку, Г. Hunt увидел, что они расчесались и нарядились, как обыкновенно делают, когда идут на войну. Оружием были стрелы; у нескольких короткие карабины, у всех круглые щиты.

При виде этой армии, которая выстроилась в боевой порядок, Г. Hunt созвал военный совет: но более ничего не оставалось делать как драться. Велено было приготовиться к сражению; лодки причалены к берегу, насупротив неприятельской армии; оружие осмотрено и приготовлено. Г. Hunt приказал зарядить пушки холостыми зарядами и выстрелить. Гром залпа раздался по всей окрестности, и как кажется, устрашил индейцев, которые привыкли только к ружейным выстрелам; между ними произошло большое волнение; они распустили свои буйволовые плащи, подняли их обеими руками над головою и потом разостлали по земле. Увидев это, Петр Dorion закричал, чтобы больше не стреляли: это был знак, что дикари хотят вступить в переговоры. И действительно, человек двенадцать главных воинов подошли к самому берегу, развели [74] огонь и уселись около него полукружием, показывай трубку мира. Г. Hunt и его товарищи тотчас вышли на берег, сели на песок, и дополнили круг. Воины, которые ожидали на холмах, сошлись толпами и стоили, молча, не спуская глаз с высоких договаривающихся. Одни из дикарей были одеты в платьях ярких цветов; другие совершенно голые, но расписанные с головы до ног; оружие было у всех разное.

Трубка мира была принесена с обыкновенными церемониями. Самая трубка была из какого-то красного камня, похожего на порфир; чубук, длиною футов в шесть, украшался кистями из красных конских волос. Воин, который принес трубку мира, стал по середине круга, зажег ее, поднял к солнцу, потом повернул к четырем краям света, и наконец подал главному начальнику. Тот покурил и, держа трубку в руке, обратил конец чубука к Г. Hunt’у; потом поочередно ко всем присутствующим. Таким образом мир и дружба были утверждены на прочном основании. Г. Hunt с товарищами сел на лодку и отправился далее.

По близости деревни Арикараса, между 46° и 47 градусами широты, в двух тысячах пяти стах верстах выше устья Миссури, места изменились и сделались более дикими. Необозримые равнины оживлялись только бесчисленными стадами буйволов, которые то проходили длинными вереницами по бесчисленным полям, то появлялись посереди лугов и на холмах, по одиначке или небольшими групами. Одни щипали тучную траву, другие, лежа, грелись на солнце. В одном месте весь берег был покрыт буйволами, и многие из них переплывали реку, храпя, мыча и барахтаясь в воде. По временам к этим безобразным животным присоединялись табуны оленей, величественных лосей и легких сайг, красивейших и самых быстрых обитателей лугов. В этих странах водятся две породы сайг: одна с обыкновенного оленя, другая немного побольше козы. Они бывают светло-серого и красновато-бурого цвету с белыми пятнышками; рога их не велики и похожи на оленьи, но никогда не спадают. Члены их удивительно нежны, красивы и соединяют в себе легкость, [75] гибкость и силу. Все положения, все движения этого прекрасного животного, ловки и живописны; и оно, конечно, не меньше газели стоит, чтобы Восточные поэты его прославляли. Сайги робки и прихотливы; они водятся на равнинах; часто пугаясь, они пускаются бежать так, что настигнуть их решительно невозможно. Когда они, осенью, несутся таким образом по лугам, бурый цвет их сливается с цветом иссохшей травы; движение их так быстро, что обманывает зрение, их нередко принимаешь за легкие облака, которые бегут от ветра. Они совершенно безопасны, пока остаются таким образом на равнине и ищут спасения в бегстве, потому что настичь их, как мы уже говорили, совершенно невозможно; к несчастию, у них есть большой недостаток, — чрезмерное любопытство, которое часто их губит. Пробежав некоторое пространство и оставив далеко позади себя предмет, которого испугались, они останавливаются и посматривают назад. Если их не преследуют, они остаются несколько времени на месте, как бы в раздумье, потом, почти всегда возвращаются туда, откуда только что убежали. Охотники, которые знают за ними эту слабость, обыкновенно ложатся в траву и махают платком, привязанным к шомполу. Сайга сначала посматривает издали на этот таинственный предмет; потом приближается, обходит около него, подвигается еще поближе, и роковая пуля наказывает ее за любопытство.

Г. Hunt остановился на несколько дней в деревне Арикарасов, чтобы купить лошадей, без которых ему нельзя было продолжать путешествия. Арикарасы превосходные ездоки, и главное богатство этих жителей равнин состоит в табунах. Арикар не менее Бедуина страстен к лошадям и не хуже его умеет объезжать их. Как скоро узнали, что Белые приехали торговать и начальники постановили правила торга, во всей деревне началась как бы ярмарка. Окрестности и соседняя равнина походили на Киргизский улус; Арикары выказывали коней своих и скакали на них с ловкостию, которою жители этих стран обладают в высочайшей степени. Как скоро лошадь была куплена, ей обрезывали хвост для отличия от коней, [76] принадлежащих Арикарам, которые никогда этого не делают. Чтобы вывести побольше лошадей на продажу и не лишиться тех, которых бы хотели оставить себе, молодые люди пустились отгонять табуны у соседей; по мнению индейцев, это ни сколько не постыдно; занятие такое же невинное как охота.

Во время этого торга, Белых радушно принимали во всех хижинах. Хозяин тотчас расстилал перед огнем буйволовую кожу, чтобы гости могли отдохнуть, подавал трубку и занимал их разговорами; а между тем хозяйка ставила на огонь глиняный горшок, наполненный раздавленными хлебными зернами и сушеным буйволовым мясом. Индеец, в первобытном своем состоянии, когда он еще не познакомился с Европейцами, очень походит на Бедуина; он никогда не оставит без угощения чужестранца, который зашел в его хижину и никогда не примет за это платы.

«Эта страна, говорит Washington Irwing, беспредельна как океан и на ней также нет никаких дорог; она известна была только по неясным указаниям Индейских охотников и напоминает безграничные степи Азии; ее не даром зовут большою Американскою пустынею». Она состоит из волнистых равнин, которым конца не видать и которые утомляют своею обширностию у своим однообразием. По мнению геологов, эта равнина, несколько веков назад, составляла дно океана, которого первобытные волны разбивались о гранитные бока Каменных Гор. Никто здесь не живет постоянно; потому что в иное время года эта страна не представляет никаких средств пропитания. Травя сгорает; ручья высыхают; буйволы, лоси, сайги удаляются, следуя за умирающею зеленью, и оставляют за собою беспредельную пустыню, изредка перерезанную рытвинами, в которых некогда текли быстрые потоки и которые теперь только дразнят путешественника, заставляя его терпеть муку Тантала.

«На краю этих бесплодных равнин возвышаются Каменные Горы, которые можно почесть пределом Атлантического мира. В опасных деревнях и глубоких долинах этой цепи кроются беспокойные и свирепые шайки [77] дикарей; это большею частию остатки племен, которые жили на равнине, но рассеянные войной, перенесли в горы бешеные страсти и неукротимые нравы людей, доведенных до отчаяния. Такова эта беспредельная западная пустыня, которая никогда не поддастся возделыванию. Быть может, что некоторые части, лежащие по берегам рек, уступят некогда усилиям земледельцев; другие сделаются пастбищными местами; но все заставляет думать, что большая часть этой страны всегда будет представлять бесплодные степи, которые, подобно пустыням Аравийским, сделаются театром ужаснейшего грабежа».

18 июля Г. Hunt выехал из деревня Арикаров; он не нашел столько лошадей, чтобы всех своих спутников посадить на коня. Караван его состоял из осьмидесяти двух лошадей, большею частию тяжело навьюченных товарами, назначенными для торга с индейцами, и сверх того капканами для бобров, маисом, мукою и проч.

Через несколько дней караван прибыл, к подошве Черных Гор, большой цепи, миль на сто к востоку от Каменных Гор. Цепь Черных Гор простирается в направлении к северо-востоку от того места, где река Небраска, или Плата, разделяется на юге на два рукава, до северного колена реки Миссури. Черные Горы состоят большею частию из песчаника; в них часто встречаются мрачные скалы и ужасные пропасти с самыми странными, фантастическими очертаниями. Они представляют иногда вид городов и зубчатых стен и внушают индейцам самые странные суеверия.

Племена, кочующие на равнинах, видя, что вокруг вершины скопляются тучи, из которых вылетают молнии и слышатся глухие раскаты грома, между тем как над равниною светит солнце, воображают, что там живут злые духи, которые производят бури. Проникая в ущелья этих гор, индейцы всегда привешивают к деревьям или кладут на скалы какие нибудь приношения властителям гор, чтобы они даровали им хорошую погоду и удачную охоту. Они также приписывают различные значения эху, которое раздается в пропастях. Быть может, что это суеверное мнение основывается на естественном явлении, [78] действительно весьма странном. В этих горах, иногда в самую ясную и тихую погоду, и во всякое время дня, слышится шум, подобный выстрелу из нескольких пушек. Гг. Lewis и Crake слышали этот шум в Каменных Горах. Индейцы полагают, что он происходит от жил серебряной руды, которые по временам лопаются. Надобно заметить, что даже ученые прибегали, для объяснения этих взрывов, к самым странным теориям. Иезуитский миссионер, Васконсельос, говорит о подобном взрыве, который он слышал в Sierra de Piratinigue, в Бразилии, и сравнивает его с залпом целого артиллерийского парка. Индейцы сказали ему, что это «камни стреляют», и миссионер сам убедился в этом; потому что он видел то место, где одна скала лопнула и извергла из себя каменную массу, величиною с бычачье сердце, похожую на бомбу. Эта масса разбилась, и я заметил в ней, говорит Васконсельос, удивительное внутреннее строение. «Корка этой массы была крепче железа, а внутри были драгоценные каменья, расположенные как зерна в гранате; одни из них были прозрачны как кристал, другие ярко-красного цвета, а иные отливали различными цветами». Говорят, что то же явление бывает иногда в провинции, смежной с Гваирою; камни величиною с кулак выбрасываются с большим шумом из земли и от них отскакивают блестящие кусочки, которые походят на драгоценные каменья, но не имеют никакой ценности. Орелланские индейцы, что в Парагахо, также слышать иногда ужасный шум. Они уверяют, что это крики и стоны горы, которая родит драгоценные каменья. Некоторые объясняют эти подземные взрывы гораздо проще: они приписывают их падению больших камней, которые отрываются от скал; другие думают, что этот шум происходит от водородного газа, который отделяется при горении подземных пластов каменного угля. Какова бы ни была причина этого явления, но существование его не подвержено сомнению. Это одно из таинств природы, которые еще не объяснены и разливают какую-то сверхъестественную прелесть на уединенные горы; и если читатели наши такого же мнения, то они, конечно, охотнее [79] будут вместе с индейцами приписывать это явление гениям бурь и духам-хранителям невидимых сокровищ, чем объяснять их простыми физическими причинами.

«Огромная цепь Каменных Гор, которая для жителей этих стран составляет крайний предел известного мира, и откуда вытекают величественные реки, также для них предмет страху и уважения. Они называют эти горы «вершиною мира» и думают, что Ваканда, Царь жизни, как они называют Всевышнее Существо, обитает на этих заоблачных высотах. Племена восточной равнины называют их Горами заходящего солнца. Некоторые из них полагают, что там находится земля благополучной охоты, их рай; но они говорят, что живому человеку нельзя видеть этой блаженной земли. Там же находится «земля душ», где лежат города духов свободных и великодушных, и где те, которые на этом свете были угодны Царю жизни, наслаждаются всеми родами удовольствия и неги. Более отдаленные племена рассказывают еще большие чудеса об этих горах: они думают, что их воины и охотники, по смерти, должны будут взбираться на самые возвышенные и крутые горы хребта, откуда видна «земля душ».

Там они увидят страну благополучной охоты, где души храбрых и доблестных живут под палатками посереди обширных лугов, на берегах чистых ручейков, или охотятся за стадами душ диких быков, лосей и оленей, которые убиты на земле. Кто исполнял свои обязанности на этом свете, тот получает позволение спуститься с гор и жить в блаженной земле; другие, взглянув на нее, будут сброшены с горы и станут вечно блуждать по песчаным степям, томясь голодом и жаждою».

Г. Hunt тщетно искал прохода, которым можно было бы пробраться за цепь Каменных Гор: он принужден был пуститься вдоль хребта, к юго-западу. Там в первый раз увидел он двух животных, которые только в этой стране водятся. Одно из них есть олень с черным хвостом: он более обыкновенного, но охотники не любят его мяса; уши у него длинные, а хвост с черным концом. Другое называется большерогим зверем: действительно, у него рога очень велики, и загнуты как у барана; [80] животное ростом с небольшого лося; брюхо и кончик хвоста у него белые, а на других частях тела шерсть бурая; он ходит над ужаснейшими пропастями, щиплет траву на их закраинах и с удивительною точностию прыгает с одной скалы на другую, подобно дикой козе. Но есть животное, гораздо опаснее этих, — серый медведь, самый страшный зверь на всем Северо-Американском материке: он ростом в обыкновенную корову и чрезвычайно силен; отважно защищается, когда на него нападают; и, когда голоден, сам бросается на людей. Если его ранят, он приходит в бешенство и преследует охотника; бегает быстрее человека, но не так быстро как лошадь. Нападая, он поднимается на задние лапы. Горе лошади или охотнику, которые попадутся в его ужасные когти, которые бывают длиною иногда дюймов в девять!

Остальная часть путешествия Г. Hunt’а, до прибытия к порогам Коломбии, не столь занимательна для нас. Это ряд беспрерывных неудач торговых или, правильнее, бобровых, в которые мы не хотим пускаться.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие г. Гонта к Каменным горам Северной Америки // Библиотека для чтения, Том 20. 1837

© текст - ??. 1837
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1837

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info