С самого прибытия своего в Америку, Европейцы обратили свое внимание на обе отрасли торговли, которые представляет этот материк: драгоценные металлы на юге и меха на севере сделались первыми предметами их спекуляций. Мексиканские и Перуанские рудники достались Испанцам; Канадские меха Французам.

Индейцы, которые не знали еще как дорожат образованные люди шкурою некоторых животных, приносили Французам, поселившимся в Кебеке и Монреале, большое количество шкур собольих, выдровых, мускусовых, и меняли их на Европейские стальные вещицы. Когда эти звери стали переводиться в окрестностях Европейских поселений, Индейцы начали ходить на охоту далее во внутренность страны; некоторые купцы и прикащики ходили вместе с ними, разделяли их труды и опасности и знакомились с отдаленными племенами. Эта торговля породила особый класс людей, которых звали coureurs des bois, «лесниками», — нарицательное имя тех, которые вначале поселений, ходили на звериный промысел с Индейцами, а потом сделались разнощиками в пустыне. Они отправлялись из Монреаля в лодках, нагруженных товарами, оружием и припасами, взбирались вверх по рекам, жили у диких, принимали их одежду, и часто даже у них женились. Год, полтора года, об них не было слуху; [27] потом вдруг лодки их появлялись на Оттаве, быстро спускаясь по воде; экипаж, везя драгоценные бобровые меха, оглашал окрестности веселыми песнями. В числе бобровых промышленников есть еще класс людей, которым техническое название — hommes libres, «свободные люди». Они почти все по происхождению Французы, а по рождению Канадцы. Прослужив несколько лет у компаний, производящих меховой торг, они по окончании срока условия, продолжают охотиться, но уже на свой счет и так же как индейцы продают свою ловлю компаниям. По этому их называют «свободными людьми», для отличия от промышленников, которые нанимаются на несколько лет и получают жалованье или условленную часть товара. Проводя всю молодость в степях, далеко от образованного, общества, и имея дело только с дикими индейцами, они вскоре принимают все привычки дикой жизни. Хотя ни какие обязанности не удерживают их во внутренности страны, однако ж они так привыкли к свободе лесов и чистого поля, что уже с отвращением думают о принужденном житье в гражданских обществах. Они большею частью женятся на туземках и, подражая индейцам, берут не одну жену, а нескольких. По временам они отвозят свою добычу в конторы компании, где были воспитаны, и меняют их на товары или припасы, в которых имеют нужду. Когда Монреаль был центром меновой торговли, эти степные свободные люди иногда не бывав несколько лет, вдруг возвращались к своим приятелям и товарищам. Их принимали как будто выходцев с того света, и радость была тем живее, что веселились обыкновенно на их счет. Но прогуляв несколько дней, и прожив все что было в кармане, они начинали скучать образованною жизнию, и радостно возвращались к безграничной свободе лесов. В северо-западных землях живет множество людей такого класса. Некоторые из них еще сохраняют бережливость и предусмотрительность людей образованных, и, окруженные беспечными соседями, наживают себе большое состояние.

Эти «лесники» и «свободные люди» перейдя от жизни образованной к состоянию дикарей, от [28] недостатка всякого обуздания, предавались самым постыдным излишествам, развращали индейцев внутренних стран и делали тщетными все усилия Французских миссионеров, которые старались об обращении жителей Канадских степей.

Для прекращения этих беспорядков придуманы были два способа; во-первых запрещено торговать во внутренних землях без ярлыка, licence, во-вторых, в разных местах по рекам и озерам учреждены была укрепленные посты. Важнейший из этих постов был Мичилимакинанский, на проливе этого имени, который соединяет озера Гурон и Мичиган. Этот пост сделался сборным местом лесников, и главные Монреальские купцы учредили там конторы.

Вначале Канадские купцы нашли деятельных соперников в Нью-Йоркских Англичанах, которые привлекали Индейских охотников и лесников в свои посты и дороже платили за их товар. Но вскоре явилось соперничество опаснее всех, которые дотоле существовали: учредилась компания Гудсонского Залива, и в 1670 году получила от Карла II привиллегию. С этого времени меховой торг сделался причиною жестоких войн, которых кровавая история погребена в лесах и долинах этих гиперборейских стран.

В 1762 году французы, лишились Канады; и это происшествие прекратило на время меховую торговлю. Когда торговля снова приняла свое обыкновенное течение, многие частные люди занялись этим промыслом каждый отдельно и, вредя друг другу, не получили ни каких выгодных результатов. Чтобы положить конец этой разорительной борьбе, некоторые из главнейших Монреальских купцов соединились между собою и составили знаменитую Северо-западную компанию, которая долгое время нераздельно властвовала над льдистыми озерами и непроходимыми лесами Канады. Эта компания состояла из двадцати трех пайщиков или акционеров, но у ней в службе находилось до двух тысяч прикащиков, проводников, переводчиков, путешественников, voyageurs, и лодочников. Эти люди жили в коммерческих постах, которые были учреждены [29] в местах отдаленных, на реках и озерах внутренних земель, в огромных расстояниях один от других, посреди стран невозделанных и племен диких. Управляли этими обществами агенты, люди весьма важные, которых называли «зимующими компаньонами», associes hivernans, для отличия от директоров компании, приезжавших сюда только на лето из Монреаля и Кебека.

«Канадские voyageurs, «путешественники» говорит Г. Irwing, составляют род артели, как Испанские arrieros, и также употребляются в дальние поездки по торговым делам; с тою только разницею, что arrieros ездят по сухому пути, а «путешественники» по воде; одни на лошадях и мулах; другие набольших судах и лодках. «Путешественники» обязаны происхождением своим меховому торгу, потому что Французские торговцы первые начали употреблять их для отважных и дальних поездок по лабиринту рек и озер внутренних земель Северной Америки. Они появились в одно время с «лесниками», и, подобно им, в промежутки между своими долгими, утомительными и опасными странствованиями, любили проводить время в праздности и шумных удовольствиях; они тратили в попойках деньги с трудом нажитые и как будто соперничествовали в беспечности со своими соседами, Индейцами.

«Когда Канада подпала под власть Англичан, и Французские торговые домы уничтожились, путешественники, так же как и лесники, уныли и считали себя несчастными; они долго не могли свыкнуться с мыслию служить новым пришельцам, столь отличным от прежних их хозяев, и языком, и нравами, и привычками. Однако ж, мало-помалу, они привыкли к перемене, и наконец стали почитать Английских меховых торговцев, в особенности членов Северо-западной кампании, полными и законными властелинами всего созданного. Одежда этих путешественников не походит ни на костюм Индейцев, ни на платье Европейских колонистов или, лучше сказать, состоит из частей того и другого. Они носят сюртук, сшитый из шерстяного одеяла, бумажную полосатую рубашку, широкие суконные шаравары или кожаные штиблеты, башмаки из козьей кожи и шерстяной, пестрой пояс, на котором висит их [30] нож, их табачный мешок и другие снадобья. Язык их так же странен, как и костюм: это Французский простонародный язык, убранный Английскими и индейскими фразами.

«Жизнь путешественников проходит в трудных странствованиях, которые они предпринимают для всякого, кто платит, но в особенности для меховых торговцев. Большая часть из них Французского происхождения, и они наследовали веселость и беспечность своих предков. У всякого из них неистощимый запас песен и анекдотов, и все они готовы танцевать во всякое время. Они притом отличаются своею учтивостию и услужливостию. Люди, которые занимаются ремеслом тягостным, обыкновенно бывают суровы и грубы, а эти, напротив того, обходительны и ласковы. Они любят оказывать друг другу, при случае, небольшие услуги, помогают, утешают один другого и обыкновенно зовутся братьями, хоть бы между ими не было ни какого родства.

Во всем свете не найдешь людей покорнее этих своим начальникам, более способных переносить труды, более веселых посреди лишений. Они никогда не бывают так счастливы, как когда медленно, с трудом взбираясь вверх по реке, останавливаются на ночь на ее бесплодных берегах, располагаются бивуаками на чистом воздухе и толкуют, усевшись вокруг огонька. Они искусные судоходы, мастера владеть веслом и правилом, и гребут с утра до вечера, не жалуясь на судьбу свою. В это время тот, который сидит на руле, затягивает какую-нибудь старинную водевильную песню, весла бьют в такту и припев повторяется всем хором. Если им и случается когда приуныть и призадуматься, стоит только запеть один из этих куплетов, чтобы они опять оживились. Сколько раз эхо Канадских рек повторяло эти старинные Французские песни, которые передаются по преданию, от отца к сыну, и переходят из уст в уста с самых первых времен колонии! Как весело, при закате прекрасного летнего дня, видеть шлюпку, которая быстро катятся по частым водам озера, рассекая поверхность его мерными ударами весел, при звуках одной из этих старинных песен, или [31] слышать на заре хор путешественников, которые спускаются по течению одной из величественных рек Канадских!

«Но увы! мы говорили о вещах, которых существование быстрыми шагами приближается к концу! Замысловатые изобретения механики далеко отгоняют поэзию. Благодаря пароходам, в наших озерах и реках скоро не будет уже ничего дикого и романтического; пароходы также пагубны для Канадских путешественников, как некогда были для лодочников, владевших, водами Миссиссипи. Слава этих путешественников уже затмилась; они уже перестали быть бесспорными владельцами наших внутренних морей и великими плавателями пустыни... Иногда их еще встретишь на каком-нибудь небольшом озере, где они плавают в своих легких лодках вдоль берегов, раскидывают ночью палатки и зажигают веселые огоньки; но они посещают уже только те реки, в которые пароходы не могут проникать по мелководию. Через несколько лет их уже и совсем не будет; песни их умолкнут как эхо, которое они некогда пробуждали; Канадский путешественник сделается породою забытою, и подобно товарищу своему, индейцу, будет жить уже только в одних поэтических облаках прошедшего».

Но меховой торг представляет иногда несравненно возвышеннейшие поэтические картины. Кто из тех, которые носят бекеши с бобровыми и собольими воротниками, — как бы воображение их не продрогло под круглою шляпою, — кто из них не воспламенится поэзиею следующего отрывка «Астории». Астор, спекулянт, родом с берегов Рейна, основал в 1810 году в Нью-Йорке «Компанию меховой торговли на Тихом Море». В том же году заложено было при устье Колумбии укрепление, названное по его имени Асторией, и через несколько времени компания отправила туда, под начальством капитана Thorn’а корабль Тонкин. Некто Mackay был назначен коммиссионером компании, а Lewis его прикащиком. Тонкин пришел к устью Колумбии в феврале 1811. Экипаж этого корабля состоял только из двадцати трех человек. Плывя мимо разных губ и заливов, они поймали рыбачью лодку, в которой разъезжал дикарь, по имени Ламази: он совершил уже [32] два путешествия вдоль берегов и, зная наречие различных прибрежных племен, нанялся к ним в переводчики.

«Идя к северу, говорит Г. Irwing, капитан Thorn вскоре достиг до острова Ванкувера, и бросил якорь в порте Невити, не послушавшись своего переводчика, который советовал ему не доверять коварному характеру жителей этого острова. Корабль был вскоре окружен лодками туземцев, которые предлагали на продажу шкуры морских выдр. Это было уже вечером, и начинать торг поздо. Mackay, с несколькими матросами, вышел на берег и отправился в большую деревню, чтобы посетить Викананиша, владельца окрестных земель. В продолжение этого свидания шестеро индейцев оставались на корабле заложниками. Г. Mackay был принят с изъявлениями большого дружелюбия; его радушно угощали, приготовили ему постель из выдровых кож и просили переночевать в доме начальника.

«Утром, когда еще Mackay не возвращался, дикари отправилось в своих лодках к кораблю, чтобы начать торг; предводителями их были двое сыновей Викананиша. Так как они привезли большое количество шкур морских выдр то капитан не почел нужным дожидаться Маскау’я; он разложил на палубе свои товары, надеясь прельстить индейцев своими одеялами, сукнами, ножами, стекляными вещами и удочками и променять все это скоро и с барышем. Но индейцы не оказывали такой жадности и простоты, как ожидал капитан; они уже выучились торговать и не подавались на все эти прельщения. Притом ими управлял старый и хитрый начальник, по имени Нукамис, который поседел в торговле с индейцами Новой Англии и гордился своею проницательностию. Он совершенно управлял торгом. Когда капитан предлагал за шкуру цену, которая казалась ему достаточною, хитрый старик выказывал большое презрение к предлагаемым вещам и просил вдвое более. Товарищи подражали ему, и таким образом невозможно было купить по сходной цене ни одной выдры. Но старый Нукамис не знал с кем он имеет дело. Thorn был крутой моряк, толковать по-пустому не любил, отроду еще никому не уступал, и торговых [33] хитростей не хотел и знать. Притом он был горд и презирал весь дикий род. Видя, что с этими обезьянами дела не сладишь, он засунул руки в карманы, и молча принялся ходить большими шагами по палубе. Плут индеец следовал за ним по пятам, и, всякой раз, как тот поворачивался, он подавал ему выдровую шкуру и уговаривал купить ее. Видя, что и это не удается, Нукамис переменил тон, и начал подшучивать над капитаном. «Вы, видно, не имеете понятия о торговле, сказал он, когда предлагаете такие цены, за которые никто не отдает товара» Тут уже терпенье капитала лопнуло: он терпеть не мог шуток. Он обернулся, схватил выдровую кожу, вытер ею лице дикаря, и прогнал его с корабля; сделав весьма невежливое телодвижение. Старый Нукамис, в ярости, отправился на берег; за ним последовал Швейш, сын Викананиша, и все индейцы тотчас оставили корабль.

«Когда Г. Mackay возвратился на корабль, переводчик рассказал ему все, что случилось, и советовал тотчас поднять якорь, говоря, что он знает тщеславный и мстительный характер жителей и что они, конечно, не забудут оскорбления, нанесенного одному из их начальников. Mackay, которому тоже известен был характер индейцев, подошел к капитану, все еще мрачному как ураган, представил ему всю опасность, какой они подвергаются от его вспыльчивости, и убеждал его тотчас отправиться в море. Капитан не обратил внимания на эти благоразумные советы, указал на свои пушки и ружья, и прибавил, что им нечего бояться этих негодяев. Весь день прошел без всяких неприязненных действий и вечером капитан ушел в свою каюту, не приняв на ночь необыкновенных предосторожностей.

«На другой день, на рассвете, когда капитан и Mackay еще спали, к кораблю подплыла индейская лодка: в ней было более двадцати человек дикарей, под начальством молодого Швейша. Они были без оружия; смотрели друзьями, и показывали бобровые кожи, предлагая их на мену. Вахтенный офицер, не видя оружия, пустил их на [34] корабль, потому что это не было запрещено. Вслед за тем явилась другая лодка, и экипаж тоже был впущен на палубу; беспрерывно подходили новые лодки и индейцы со всех сторон лезли на корабль.

«Вахтенный офицер начал беспокоиться и велел разбудить капитана и Г-на Mackay. Взойдя на палубу, они увидели, что корабль наполнен индейцами. Переводчик дал заметить господину Mackay, что на многих из дикарей меховые плащи, под которыми, может быть спрятано оружие; но упрямый Thorn не обратил внимания и на это. Между тем вокруг корабля собиралось все более и более лодок; они беспрерывно отчаливали от берега, и приставали к Тонкину. Женщины, дети, все плыли к кораблю. Тут капитан понял, наконец, свое критическое положение: он приказал нескольким матросам поднять якорь, а другие полезли на мачты, чтобы развязать паруса.

Индейцы, заметив приготовление, поступили весьма хитро. Притворяясь, будто искренно сожалеют об отплытии корабля, они сказали, что уступят свой товар за ту цену, которую им дают. Экипаж Тонкина тотчас принялся развязывать тюки, и торг начался. Никто не обращал внимания на то, что индейцы выменивали большею частию ножи. Получившие это оружие, тотчас удалялись, и другие подходили выменивать то же. Мало по малу они таким образом рассеялись по палубе и все уже были вооружены.

«Якорь был почти поднят, паруса распущены, а капитан закричал, чтобы индейцы оставили корабль. Тут несколько дикарей испустили яростный крик: это был сигналу битвы или, лучше сказать, мщения. Крик повторяется со всех сторон; дикари вынимают из-под плащей палицы, размахивают ими и бросаются на свои жертвы. Lewis первый пал под их ударами; он сидел, облокотившись обеими руками на тюк с товарами, когда получил удар ножом в спину. Mackay сидел на корме, и вскочил чтобы помочь Lewis’у, но дикарь сшиб его с ног палицею: он упал в море, и там его добили женщины, которые находились в лодках. Между тем [35] капитан не выдерживал страшный бой. Он был человек сильный и храбрый; но нышел на палубу без оружия. Швейш избрал его себе в жертву и бросился на него при самом начале сшибки. Капитан едва успел выхватить свой карманный нож, и поверг молодого дикаря мертвым. Неустрашимейшие из товарищей Швеша вдруг на него напали. Thorn мужественно защищался, бил направо и налево, а покрывал палубу мертвыми и ранеными. Он хотел пробиться к каюте, где было огнестрельное оружие; но окруженный неприятелями, покрытый ранами, ослабленный потерею крови, он принужден был опереться на рулевое колесо, и тут один дикарь сшиб его с ног сзади плицею. Другие добили его ножами и сбросили в море.

«В других частях корабля происходила не менее жаркая битва. Матросы, с отчаянным мужеством, дрались чем попало, — ножами, щипцами, железными полосами; но неприятелей было слишком много, и они никому не давали пощады: все матросы, которые попались им в руки, погибли. Другие, которые были на реях, спустились оттуда помогать своим товарищам. Один из них упал и тотчас был убит; другого смертельно ранили в то время, как он спускался; оружейник Weekes получил тоже смертельный удар между тем как он лез в люк. Остальным четверым матросам удалось пробраться в капитанскую каюту, где они нашли Lewis’а еще живого. Они тотчас загородили дверь, пробили скважины, и начали ружейный огонь, который в минуту очистил палубу.

«Индейский переводчик не принимал участия ни в нападении ни в обороне; туземцы щадили его как своего, и во время суматохи он даже отретировался в одну из лодок, окружавших корабль. Когда дикари оставили Тонкин, четыре матроса, которые так мужественно отплатили за смерть своих товарищей, вышли на палубу и выпалили всем бортом: множество дикарей было убито; остальные бросились к берегу и во весь уже день не смели сесть в лодку, — так они боялись огнестрельного оружия. Ночь прошла без нападения. На другой день утром Тонкин был еще в бухте; паруса его развевались по ветру; [36] несколько лодок, с переводчиком, отделились от берега, чтобы разведать о положении неприятеля. Они обошли в некотором расстоянии вокруг корабля и, не видя на палубе никого, стали подплывать к стенам судна. Наконец кто-то появился на палубе. Переводчик тотчас узнал Г. Lewis’а. Бледный, изнеможенный, он махал платком, приглашая индейцев взойти на корабль. Сначала они не решались; начальники стали советоваться между собою, верить ли этому миролюбивому расположению; наконец они пристают к кораблю и взлезают по лестницам, нигде не встречая сопротивления. Г. Levis скрылся. Лодки мчатся быстро одна за другою, и в несколько минут вся палуба плотно набита дикарями; одни раскрывают тюки и ломают сундуки; другие ругаются над телами белых, тянут ром из бутылок и празднуют свое торжество буйными плясками. Сцена была ужасная. И вдруг, посреди этого неистового веселья, раздается глухой шум, — треск, — и корабль взлетает на воздух. Ноги, руки, изуродованные тела сыплются со всех сторон. Корабль исчез; но море было усыпано обломками бревен и людей. Несколько индейцев спаслось вплавь; другие в беспамятстве спешили к берегу; более ста дикарей погибло при этом взрыве, и вдвое столько было изуродованных. Несколько дней волны выбрасывали на берег цельные трупы и оторванные члены.

Жители Невити были в отчаянии от этого ужасного и неожиданного несчастия, которое поразило их в самую минуту торжества. Воины были мрачны и молчаливы; женщины наполняли воздух плачем и стенаниями. Но жалобы их превратились в крики ярости, когда в деревню привели четырех белых матросов. Они пытались спастись в шлюпке, но были выброшены на берег. Переводчик получил позволение поговорить с ними: то были четверо храбрецов, которые так мужественно защищались в каюте. Они сообщили ему следующие подробности. Когда они прогнали дикарей с корабля, Lewis советывал им отрубить канаты и итти в море. Они не послушались его, потому что ветер был противный и непременно нанес бы их на берег. Они решились сесть ночью в шлюпку и [37] пробраться, если можно, в Асторию вдоль берега. Lewis не захотел ехать с ними, зная, что ему уже не долго жить, и решился по крайней мере отмстить дикарям за смерть своих товарищей. При самом отправлении из Нью-Йорка, он предчувствовал, что ему придется умереть от своих рук: он тогда уже принял твердое намерение лишить себя жизни, если бы когда нибудь при ссоре с дикарями был в опасности попасться к ним в плен. Он объявил матросам, что не сойдет с корабля; что на рассвете постарается привлечь к себе как можно более туземцев и подожжет пороховую камеру, чтобы кончить меховой торг богатырским образом. Простившись с ним, матросы пустились в свое опасное путешествие. Напрасно силились они всеми мерами выйти из бухты, мыс, которого никак не могли обогнуть, принудил их зайти в небольшую губу, чтобы укрыться там, пока ветер переменится. Истощенные трудами и долгим бдением, они погрузились в крепкий сон, и в это время были захвачены дикарями. Лучше бы было этим несчастливцам остаться с Lewis’ом и умереть вместе геройскою смертию, потому что кончина их была медленна и ужасна. Дикари принесли их в жертву теням своих убитых товарищей, с самыми изысканными мучениями. Через несколько времени после их смерти, переводчик ушел с острова, и принес в Асторию весть о несчастной судьбе Тонкина».

Эта весть повергла жителей Астории в величайший ужас. Их было не много; поселение со всех сторон окружали неприязненные племена, а слух об этом происшествии, конечно, побудил бы их к нападению. Начальник колонии Г. Macdougald, пользуясь невежеством и легковерностию дикарей, прибег к хитрости, которая делает большую честь его изобретательности. Туземцы этого берега, как и всех мест, лежащих за Аллеганскими Горами, чрезвычайно боялись оспы, которая за несколько лет перед тем, произвела между ними страшные опустошения и истребила целые племена. Ни происхождение, ни свойства этой болезни не были известны, но они уверились, что белые привезли ее с собою. Г. Macdougald вздумал воспользоваться этою идеею. Он созвал к себе всех [38] начальников, в которых предполагал неприязненные намерения. Когда они сошлись в кружок, он сказал, что некоторые из туземцев сделали коварное нападение на корабль Тонкин и что он решился отмстить за себя. «Нас, белых, между вами не много, сказал он: но мы сильны нашими познаниями. Вот», прибавил он, вынимая из кармана небольшую стклянку, «в этой стклянке заключена оспа: она теперь заткнута; но мне стоит только открыть ее, оспа разнесется в воздухе и истребит вас всех, мужчин, женщин и детей». Начальники затрепетали от ужаса. Они умоляли его не открывать стклянки, обещая всегда быть верными союзниками белых. С тех пор индейцы чрезвычайно уважали Г. Macdougald’а и называли его великим отцом оспы.

Текст воспроизведен по изданию: Поэзия мехового торгу // Библиотека для чтения, Том 20. 1837

© текст - ??. 1837
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1837

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info