-

ОСТЗЕЙСКОЕ ДВОРЯНСТВО И ДВОРЯНСКАЯ ЖАЛОВАННАЯ ГРАМОТА.

В мало известном у нас историческом журнале «Baltische Monatschrift» ¹ напечатан ряд статей, озаглавленных «Времена наместничества», которые заслуживают особое внимание как по своей тенденции, так и той откровенности, с которою их автор, г. Бинеман, известный остзейский патриот, обнаруживает те тайные пружины, посредством которых его земляки имели обычай действовать; мы намерены ознакомить читателей с тем отрывком этого сочинения в котором изображена как подземная, так я открытая борьба остзейского ² дворянства с правительством по поводу замены его старой «конституции» дворянской грамотой, дарованной Екатериною II. Крайне драстический (сильный - Thietmar. 2018) рассказ об этой борьбе, изложенной на основании актов, хранящихся в мало доступных остзейских архивах, полный прозрачных намеков на предстоящие в Прибалтийском крае реформы, представляет не только один исторический интерес, он не только знакомит нас с правилами здравой политики, которыми руководствовалась мудрая монархиня по отношению к нашим онемеченным окраинам, но и содержит не мало полезных уроков для настоящего времени, когда решается давно назревший вопрос об упразднении обветшалых остзейских порядков и замены их более современными — губернскими и мировыми учреждениями.

Тенденциозность и односторонность взгляда автора на изображаемое им событие до того очевидны, увлечение его патриотизмом du clocher столь мало замаскировано, что мы считаем совершенно нелишним возражать против его подчас слишком резких выходок против существующего порядка вещей, или вдаваться в какую либо критическую оценку его сочинения, и [194] решились ограничиться лишь передачей интереснейших мест, строго придерживаясь подлинника.

————

Отозвавшись о введении городового положения 1785 г. в городах Лифляндии и Эстляндии как об акте правительства, для которого нет ни достаточного объяснения, ни оправдания, и провозгласив, что мотива для него должно искать в «духе деспотизма (in der Seele des Despotismus) и тесном союзе цесаризма с демократией, существовавшем от самого его начала», автор говорит, что даже и этими причинами не доказывается необходимость распространять «жалованную грамоту» на остзейское дворянство. «Конституция лифляндского и эстляндского рыцарства, утверждает г. Бинеман, была известна Екатерине II лучше, чем прочие наши учреждения. Стоит лишь припомнить те места из ее переписки с Сиверсом ³, в которых упоминается о прерогативах дворянства. Во всяком случае постоянные связи многих членов балтийского дворянства, поддерживаемые со двором, не могли не ознакомить правительство со значением и сферой деятельности дворянской корпорации. Уже одно то обстоятельство, что многие высшие сановники империи неоднократно изъявляли свое желание сделаться членами этой корпорации, может послужить тому наглядным доказательством... ⁴. Нельзя также допустить, чтобы распространение дворянской грамоты на остзейские губернии могло быть внушено мыслью о ее превосходстве над местным дворянским Положением, или что оно представляло лишь незначительные от него уклонения. Неприложимо было здесь и то соображение, которым руководствовались при введении городового положения — сломить господство привиллегированного меньшинства в пользу лишенного прав большинства, ибо число иматрикулованных дворян далеко превосходило число тех, которые, будучи землевладельцами, не принадлежали к местному дворянству...». «Таким образом, [195] заключает автор, единственными мотивами для распространения жалованной грамоты на остзейское дворянство могло служить лишь ничего не уважающее желание подчинить все одной форме и досада как абсолютизма (Groll des Absolutismus), так и бюрократии на то, что существует (в русском государстве? — Ред.) организм, действующий самостоятельно и собственной силой…».

«Очень характеристично окрестили с самаго начала жалованную грамоту названием дворянского манифеста. Это сделали, вероятно, потому, что предшествующее грамоте широковещательное обращение императрицы к дворянству, целая треть грамоты, есть самое существенное и новое во всем Положении…». Указав с тоном авторитета на те, сравнительно незначительные, по его мнению, права, предоставляемые дворянству жалованной грамотой, автор приступает к изложению процедуры распространения дворянской грамоты на Ляфляндию и Эстляндию.

«1785 года 10 сентября ландратская коллегия получила высочайшее положение о дворянстве, с приложением мнения губернского стряпчего, и предложение наместнического правления обсудить способ применения оного к Лифляндии и, по изложении могущих встретиться к тому препятствий, представить без замедления свои возражения». Обсуждая правильность, или неправильность тех путей, посредством которых жалованная грамота явилась в Лифляндии, автор утверждает, что, во всяком случае, державная воля была заявлена посредством странных «изворотов». «Рескрипт, говорит он, был отправлен из кабинета, помимо сената, непосредственно к генерал-губернатору, так что рыцарство, впоследствии, могло бы возразить графу Броуну, что о применении жалованной грамоты к Лифляндии не имеется именного указа. В настоящем случае присутствующий ландрат, граф Мантейфель, и дворянский предводитель, барон Будберг, решили, что грамота неприменима к лифляндскому дворянству и постановили составить об этом мемориал. Но пока секретарь занимался составлением этого мемориала, противники «рыцарской конституции» тоже делали свое дело». Как известно, все остзейские землевладельцы, на основании заключительного установления дворянской матрикулы в 1747 году, разделились на две категории: на иматрикулованных дворян и на простых земцев (Landsassen). К этим последним относились и те русские дворяне, которые не имели чести принадлежать к лифляндскому или эстляндскому дворянству. Земцы, лишенные таким образом всякого представительства своих интересов, неоднократно обращались с своими жалобами к правительству. Рыцарство остзейское не допустило земцев даже иметь своих представителей в известной коммисии об уложении, в то время, как призыв великой монархини к участию в ней относился без исключения к дворянству всей Российской империи ⁵. В [196] конце концов однако-ж земцы добились права созывать собрания и избирать своего предводителя и депутата. В качестве такого депутата маиор Вильгельм фон-Блюмен и подал в сенат (в октябре) жалобу на то, что «по сю-пору в Лифляндии не вводится «жалованная грамота» и что такое замедление причиняет земству большую скорбь. Земство (лифляндское), говорит он, представило-де достаточно доказательств своей преданности (престолу), ибо многие из его членов украшены различными степенями ордена св. Георгия, а один из них, генерал Вейсман, в память своих побед, даже награжден турецкой пушкой. В качестве верных и неотверженных сынов отечества, и всеподданнейше просим мы распространить «жалованную грамоту» также на неиматрикулованных дворян».

Вслед затем указом от 10 ноября предписано было наместническому правлению немедленно объяснить, на каком основании оно, по сию пору, не обнародовало в Лифляндии дворянского манифеста. Вследствие сего губернатор Беклешов подтвердил ландратской коллегии о том, чтобы она озаботилась о публикации манифеста, которая должна была появиться два месяца тому назад, и чтобы коллегия, в течении 8 дней, представила требуемые от него замечания на «грамоту». Вместе с тем губернатор предписал уездным предводителям дворянства приняться без малейшего замедления за составление родословной книги дворянства и чтобы доносили об успехах сего труда каждые 14 дней. Представители дворянства, препровождая требуемые от них замечания (мемориал) ⁶, заявили было свой протест против такого требования, так как составление родословной книги или матрикулы считалось исключительным правом ландтага, а не одного дворянского предводителя, но протест этот был оставлен без внимания и 18 декабря правление снова подтвердило свое [197] приказание. Тогда присутствующие ландраты решили обратиться к государыне и всеподданнейше просить о дозволении сохранить им их ныне действующую рыцарскую конституцию». Прошение было препровождено к генерал-губернатору при просьбе — разрешить дворянству, до получения высочайшего ответа, не приступать к составлению родословной книги. Граф Броун сначала было не решался препроводить этот протест в столицу, но по убеждению прибывшего между тем в Ригу графа Якова Сиверса, отправил оный по почте 23 декабря, вместе с прошениями города Риги и дворянства, хотя по грубому нерадению» (grobe Nachlaessigkeit) генерал-губернатора, забыли приложить при последнем объяснительную записку. При сей оказии автор аттестует графа Сиверса как личность, всегда державшую руку лифляндского рыцарства ⁷. Секретарю дворянства Рихтеру, которому было поручено препроводить прошение к ииператрице, Сиверс преподал добрый совет обратиться, по приезде в Петербург, к графу Воронцову и Безбородко и бдительно следить за тем, чтобы прошение попало в настоящие руки и какое оно произведет впечатление. Далее, этой замечательной инструкцией вменялось секретарю в обязанностьстараться выведать от Воронцова, придерживается ли он своего прежнего мнения о земцах (Landsassen), и когда узнает, что это мнение основано на твердой воде императрицы, то чтобы уступил, предпочитая меньшее зло большему, затем наставить графа, как ему, при высочайшем докладе, удобнейшим способом отстоять главнейшие привилегии дворянства, даже если-б и пришлось поступиться и с сердечною болью (mit blutenden Herzen) согласиться на родословные книги для неиматрикулованного дворянства и на предоставление им права выбора судей и, в крайнем случае, их избрания на судебные должности ⁸». Руководствуясь нынешними воззрениями на вещи, замечает автор, можно было бы по этому поводу упрекнуть рыцарство в узкости его взгляда, но достаточно вспомнить, что за лица были все эти вожаки земцов, все эти Блюмены, Реймерсы, Вейсманы — люди, где-то (irgendwo) в полках и канцеляриях выслужившие свои чины, лица без традиций и социальной опоры ⁹. Но г. Рихтеру вовсе не пришлось приложить к делу свои дипломатические способности. Воронцов, не отказываясь от своих чувств симпатии к лифляндскому рыцарству, [198] решительно уклонился от всякого участия в этом деле, отзываясь тем, что его однажды уже скомпрометировал генерал-губернатор Броун. Надо было употребить много усилий, доносил г. Рихтер, чтобы заставить его только ознакомиться с содержанием нашего прошение. При этом он конфиденциально дал мне совет — не высказываться в прошении прямо против жалованной грамоты, а просить лишь об отмене некоторых вредных ее пунктов. Воронцов также не согласился помочь Рихтеру добиться аудиенции у гр. Безбородко и даже объявил, что всякое старание в этом направлении ни к чему не поведет. Но лифляндский агент нашел таки средство добиться свидания с кабинет-министром, от которого впрочем получил неутешительное известие, что дело никак уже более нельзя поправить, ибо уже ответ был императрице накануне отослан ¹⁰. Затем, что прошение было прочтено императрицей с выражением негодования, ибо из него усмотрели она, что рыцарство сопротивляется ее воле только потому, что она возвела некоторых лиц в дворянское достоинство».

Теперь созванному высочайшей резолюцией дворянскому конвенту предстояла задача, по преподанному совету, составить записку о различии вновь дарованных привилегий от тех, которыми отзейские дворяне доселе пользовать. Это более или менее известное различие было изложено в особом мемориале, в которому было приложено мнение генерал-губернатора. Граф Броун, повидимому, разделял взгляд недовольного рыцарства, ибо, хотя и упоминает о том, что предоставление сословных прав вполне зависит от милости монархини, но в то-же время ловко дает заметить, что привилегии остзейского дворянства подтверждены именными указами.

Новым ходатаем в Петербурге был назначен маиор барон Игельстром, а в руководители был ему дан случайно (?) прибывший в столицу граф Я. Сиверс. Игельстром был снабжен «целым тюком оффициальных (?) рекомендательных писем» к сенаторам: Чернышеву, Остерману, Завадовскому, Воронцову и к остзейским землякам: генерал-лейтенанту Ребиндеру и генерал-маиору Михельсону, «победителю» Суворова. [199]

Вот что писал Игельстром о ходе своего ходатайства. «Я изготовил докладные записки на разных языках и очень иного их роздал, так что о нашем деле во всех кружках общества громко рассуждают; вообще мнения клонятся в пользу нашей матрикулы. Наши добрые земляки Михельсон и Ребиндер ратуют горячо и ревностно за наше правое дело... Везде, где я ищу протекции, с малым исключением, меня принимают с изысканной вежливостию и обнадеживают своей поддержкой»... От 31-го марта тот же самый доносил между прочим: «с графом Безбородко имел я необыкновенно продолжительный (15 минут) разговор, — счастье, которому позавидовали более ста лиц, ожидавших очереди в двух приемных комнатах. По совету Михельсона и Ребиндера, надлежало мне вручить ему письмо от имени присутствующего ландрата и дворянского предводителя (надеюсь, что вы меня извините в том, что я при этом воспользовался именем Будберга). По прочтении письма, Безбородко сказал мне: «ее величество вовсе не намерена что-либо отнимать у вас. Здесь, кажется, есть какое-то недоразумение и это дело необходимо разъяснить. Явились-ли вы сюда в качестве депутата?» Ответ: нет, я приехал по собственным делам, но с поручением хлопотать в сенате по нашему делу и для того, чтобы испросить ему и всему лифляндскому рыцарству ваше милостивое покровительство. — «Хорошо, но зачем вы не вошли в соглашение относительно различия мнений с правлением (наместническим)?» Ответ: когда господин приказывает, то слуга (Knecht) должен повиноваться. — «Дело находится в дурном положении, потому что было неправильно направлено; вам бы не следовало писать государыне, а если уже писать — так нужно было лучше изложить дело». Ответ: мы так и сделали, во по несчастному случаю, канцелярия генерал-губернатора забыла отослать наше разъяснение. — «Грубая забывчивость! Прошу вас быть уверену в моей доброй воле всегда служить вам» и проч. и проч.

Далее пишет Игельстром, что «граф Воронцов был с ним очень вежлив и уверял, что сделает все, что от него зависит, чтобы поправить дурно начатое и неправильно направленное дело; но что, откровенно говоря, он не ожидает счастливого исхода. Он советовал мне отнюдь не выдавать себя за депутата. Я с нетерпением ожидаю приезда тайного советника фон-Сиверса. Навязчивость (Zudringlichkeit) канцелярских служителей, составителя экстракта, обер-прокурора и др. доходит до крайности. Сделано несколько предложений, которые я все отклонил. Генерал-прокурор все еще невидим».

Ответом на притязания лифляндского дворянства, и ответом весьма знаменательным, можно признать следующий рескрипт императрицы к графу Броуну. «Мы не замедлим возложить на наш сенат исследование и решение существующих недоразумений, которые возникли в Рижской губернии по поводу данной нами для польз дворянства всей империи дворянской грамоты. [200] При сем не можем не дать заметить, что желание дворянства Рижской губерния представлено нам в таком виде, как будто бы это дворянство, сравнительно с дворянством прочих губерний, несло двойную службу и с его имений взимались двойные налоги».

И так, восклицает автор, тревожное чувство, овладевшее Лифляндией, понято императрицей как недоразумение, легко устранимое! Но уже из этого краткого рескрипта, — выражения самодержавной ненависти, — очевидно, что в действительности Екатерина глубоко сознавала различие, которое существовало между конституцией лифляндского провинциального штата (Landesstaat) и ее дворянской грамотой и сколь великое отвращение она чувствовала к автономии сословий. Конечно, все это выражалось не прямо, а намеками и окольным путем. Лифляндское дворянство и не думало жаловаться на свои двойные повинности, оно хотело лишь выставить на вид, что, неся государственные повинности, в то же время, посредством самообложения, оно самостоятельно печется об удовлетворении нужд своей страны и своего сословия. Неизвестно также о каких желаниях дворянства говорит императрица в своем письме. За мысль, принадлежащую собственно ей самой, ибо никто из лиц к ней близких не соединял в себе в такой степени, как она, тонкость рассвета с знанием положения дел, она, повидимому, возлагала ответственность на своих советников. Письмо это для современников, в глазах которых Екатерина II стояла так высоко, было просто непонятно. Это заметно из следующего письма Игельстрома от 10-го апреля.

«Повидимому иссяк источник, из которого следовало черпать верные известия... Пока еще ничего не слышно о наших делах. По всему видно, что тон нашего мемориала не нравится. Между тем, как (здесь) принято все просить и за все благодарить, мы, по их мнению, только упрямствуем и оказываем непослушание. Весьма заметно как этим недовольны. Столь же мало понятно это письмо моим товарищам. Полагать должно, что наши просьбы были доложены в превратном виде... Губернатор (Беклешев) еще не приезжал, да и нежелательно, чтобы он приехал, ибо более повредит, чем будет полезен. Беззастенчивость канцелярских чиновников ежедневно возрастает ¹¹. Сиверс посоветывал мне для того, чтобы заставить заговорить немых, пожертвовать несколькими сотнями рублей. Эти люди нам пригодятся впоследствии, когда будет разбираться наше дело.

Из следовавшего за этим письма узнаем, как отнесся к заботам остзейцев Потемкин... «Я узнал от нашего младшего собрата (генер. [201] Михельсона), что обер-прокурор объявил свое намерение не вмешиваться в наше дело. Наш Сиверс вчера беседовал с Потемкиным и нашел его хорошо расположенным к нам. Когда Сиверс умолял его оказать нам протекцию, Потемкин сказал: объясните мне это весьма странное дело. Сиверс попросил позволения изложить ему его письменно; не желая однако-ж упускать случая, начал было свое объяснение и устно, но был прерван вошедшим Беклешевым, который хотя вскоре и откланялся, но Сиверс уже не мог возобновить речь о нашем деле и также скоро удалился. Наш друг (Сиверс) заслуживает большую признательность за свои труды по нашему делу. Дай Бог, чтобы то же можно было сказать о Беклешове; по крайней мере он всем обещал стараться за нас, сколько возможно... Впрочем я буду за ним следить и у меня есть каналы (!), из которых я могу узнавать о каждом его шаге. Вообще, можно сказать, что наше дело довольно популярно, везде говорят о нем и всем любопытно знать, как отнесется к нему сенат. Но с некоторого времени все стали несколько сдержанны в своих мнениях, вероятно, по той причине, что им пока еще неизвестны высосочайшие мысли по этому делу; но как скоро последние будут обнаружены, тогда заговорят и все немотствующие...

В последнем своем отчете докладывает Игельстром, что дело лифляндского дворянства попало в «опасное течение», ибо сенат потребовал справку об остзейских привилегиях, преимущественно об указе Карла XI (1694 г.), которым изменена прежде бывшая провинциальная конституция. Далее, — что Беклешов ревностно хлопочет, но не более как о том, что лифляндскому дворянству оставляет наместническое правление. Затем Игельстром, предоставив дальнейшие хлопоты Сиверсу, уехал из Петербурга.

Сиверс был принят императрицей тотчас по приезде, но не особо, а вместе с прочими. Был он не раз в Царском Селе, но Екатерина не доставило ему случая коснуться положения лифляндских дел. Здесь г. Бинеман делает Сиверсу упрек, что, не смотря на свое отличное знакомство со всеми обстоятельствами и действующими (правительствующими) лицами, он постоянно увлекался своим оптимизмом и не замечал, ни течений в правительственных сферах, ни твердости господствующего в них настроения. Даже перед совершившимся в его глазах фактом, Сиверс все еще мог сомневаться в том, что в принципе уже было решено — delentur Carthago ¹².

В таком же точно ожидании решения своей участи, продолжает автор, находилась также Эстляндия. Так как на неоднократные запросы ревельского наместничества генерал-губернатор постоянно отмалчивался, то ландратский комитет, 20-го декабря 1785 г., определил всеподданнейше просить ее и. в. [202] всемилостивейше изъяснить, насколько справедливо мнение влиятельных в законодательстве лиц о том, что яко бы всемилостивейший указ, объявленный 3-го июля 1783 г., потерял свою силу, или же объявить, что корпорация эстляндского рыцарства должна пользоваться своими прежними вольными правами и привиллегиями.

«После продолжительных переговоров с графом Броуном, от Эстляндии также был отправлен «для лучшего объяснения дела гг. сенаторам» делегат маиор Карл фон-Гагемейстер. Он был снабжен рекомендательный письмами к князю Вяземскому и графу Шувалову, сыну фаворита Елисаветы».

Остзейцы, при наружном спокойстве, находились в тревожном состоянии духа. Впрочем, составлением родословных книг, рыцарство уже более не беспокоили. В этот момент явился, по выражению автора, «беспримерный» указ 7-го августа 1786 года ¹³.

Именный указ, данный Сенату. — О небытии в Рижской и Ревельской губерниях Ландратам и Ландратским Коллегиям и о принятии в Ведомство Казенных Палат деревень, с коих доходы собирались на содержание Ландратов.

«Должность Ландратов в Губерниях Рижской и Ревельской в прежние времена введена была по образу тогдашнего управления, когда разные части оного не были достаточно распоряжения; но после, когда угодно Нам было снабдить все наместничества Империи Всероссийской Учреждениями, не может помянутая должность быть нужною, тем более, что сохранение прав и выгод, как по общим Государственным узаконениям, тако и по особенным разных областей привиллегиям, Нами утвержденным, относится к попечению мест, Самодержавною властию Нашею установленных; сверх того пожалованною от Нас грамотою Дворянству всея Империи Нашей, присвоив оному разные выгоды и преимущества, даровали Мы им дозволение собираться, для надобностей их избирать своих Губернских и Уездных Предводителей, а для составления книг Дворянских Депутатов делать с законами согласные положения и о общих нуждах их свободно приносить представления и просьбы не только Генерал-Губернатору, но как Сенату Нашему, так и Нам Самим. Сего ради, повелеваем должности Ландратов в Наместничестве Рижском и Ревельском и так называемым Ландратским коллегиям отныне более не быть, и в сие звание впредь не избирать. Бывшие же на содержание сея должности деревни принять в ведение Казенных Палат и Директоров Домоводства, обратя доходы с них на другие полезные Государству издержки, а состоящих ныне в должности Ландратов, кои [203] выше чинов не имеют, переименовать Действительными Статскими Советниками, определить, буде пожелают, в иные должности по их способности».

Вследствие этого указа, августа 28-го дня ландраты донесли наместническому правлению о сложении ими своих должностей, а 31-го числа губернский дворянский предводитель вступил в отправление своей должности.

«И так-то, что в продолжении столетия медленно воздвигалось, печалуется г. Бинеман, что затем поддерживалось полтора столетия, было сметено в какие нибудь 10 дней. «Есть что-то в этом подвиге напоминающее величие какого нибудь Сен-Жюста или Тамерлана!» Автор заканчивает свою иеремиаду письмом Сиверса к Екатерине, в котором он ей, между прочим пишет, что она дала почувствовать несчастной Лифляндии свое неудовольствие, отняв у этой страны лучшую из ее привиллегий, что он не в состоянии молчать в виду несчастия невинной провинции, которая, подчиняясь воле императрице, покоряется ее приказаниям, может быть еще с большим рвением, чем те из ее подданных, которые пользуются ее наибольшею милостью. Упомянув о своих заслугах в бытность новгородским губернатором, и о том, как через него не раз доходила правда до престола, Сиверс старается убедить Екатерину в том, что его несчастное отечество (Vaterland) было оклеветано, что для спасения оного достаточно было бы ему 1/4 часа аудиенции; но что все его усилия найти доступ к Ее Величеству, с целью обнаружения обмана, были тщетны. «Эта четверть часа, прибавляет он, была бы прекраснейшею Вашего правления. Вам достаточно черкнуть пером, чтобы изменить наше горе и отчаяние в общее счастие и благоденствие». Не ожидая и не требуя о восстановлении ландратской коллегии, Сиверс, в заключение своего письма, просит императрицу повелеть в кратких словах: 1) чтобы уездные дворянские предводители вместе с обыкновенными депутатами несли обязанности прежней коллегии. (Хотя об этом и упоминается в указе, говорит он, но в двухсмысленных выражениях, могущих подвергнуть дворянство произволу наместнического правления). 2) Освободить дворянство от заведывания почтовой гоньбой и связанной с ней обязанности поставлять фураж, и уплатить нам стоимость всего почтового устройства. 3) Избавить от тяжкого бремени натуральной повинности по поставке припасов и фуража. 4) Отписанные лифляндские и эстляндские имения определить на устройство университета в Дерпте, так как они, по дарственной грамоте, не долженствовали быть отчуждаемы.

«Исполнение этих наших желаний, кончает Сиверс, заставило бы меня провозгласить на всю империю о благоволении и материнской любви Вашего Императорского Величества». Екатерина, замечает с иронией автор статьи, сочла нужным подать Сиверсу к тому повод. К этим словам можно лишь прибавить: и хорошо сделала. Если бы дело рук мудрой государыни [204] не было испорчено ее непосредственным преемником, то в настоящую минуту не существовало бы остзейского вопроса и введение в Прибалтийском крае земских учреждений и мирового института не встречало бы таких больших затруднений, — впрочем, затруднений, как свидетельствует поучительный пример энергической политики Екатерины Великой, не непреодолимых. Достаточно было вымолвить монархине два, три слова: «повелеваем закрыть и не быть» — и, как мы видели, оппозиция баронов, гордых своими привилегиями, тотчас же прекратилась…

Сообщ. А. А. Чумиков.

Комментарии

1. Die Adelsordnung. В. VII.

2. Так как Курляндия в это время еще не была присоединена к России, то под этим словом следует разуметь лишь то, что относится до губерний Рижской и Ревельской. — А. Ч.

3. Бывший новгородский губернатор, известный граф Яков Сиверс.

4. Здесь, кажется нам, автор позволяет себе небольшую натяжку. Если некоторые из русских сановников и вступали в корпорацию остзейского дворянства, то наверное не имели в виду приобресть этим какое либо особое отличие или расширить свои дворянские права. Это, скорее, можно объяснить тем, что ловкие остзейские дельцы, поднося русским сановникам свои дворянские дипломы, надеялись тем приобресть их протекцию, а те принимали эти дипломы, не желая обидеть немцев отказом. При императоре Николае, когда остзейское влияние было особенно сильно при дворе, такой чести между прочими удостоились кн. Меншиков и кн. Суворов; но неужели эти лица, особенно первый, добивались ее? Кстати, есть предание, что остзейское рыцарство дерзнуло даже поднести свой диплом также императору Павлу I, но претерпело позорное фиаско: уверяют, что депутаты, привезшие дипломы, были выпровожены крайне сурово.

5. Лифляндский генерал-губернатор Броун дал знать сенату, что лифляндские дворяне (землевладельцев), находящихся в Лифляндии и действительно там имеющих свои деревни, к баллотированию в товарищество не приняли потому единственно, что они в лифляндском дворянстве не состоят; хотя ген.-губернатор и предлагал им и таких из их общества своего не исключать, но они оказались непреклонны. Сенат решил, ...что вступать в разбирательство споров рыцарства с земством было б неуместно... и чтобы иметь участие в выборе всем тем, которые в звания дворянства действительно владеют там своими собственными деревнями, не различая, кто тамошний природный, кто русский и из другого государства выевший или в другом уезде живущий дворянин... Екатерина написала на докладе сената: «как манифест издан для блага всех верноподданных, то и им следовать 5-му пункту дворянского обряда о выборе депутата». В этом 5-м пункте говорится: выбирать дворянского депутата может всякий дворянин, действительно владеющий своим имением в том уезде (Соловьев, А. Ч. т. XXVII, стр. 43-44).

6. Отпуск с этого любопытного мемориала, по замечанию автора, не сохранился в дворянском архиве.

7. Яков Сиверс происходил из бедных эстляндских дворян и всем был обязан России.

8. Эти уступки остзейского рыцарства, сделанные 100 лет тому назад, не осуществлены и по настоящее время.

9. О некоторых остзейских баронах можно бы с гораздо большим основанием сказать, что неизвестно где и каким способом приобрели они свой баронский титул.

10. Екатерина II писала ген.-губернатору (29 дек.): «Мы не можем вам дать решительных приказаний относительно вашего представления, касающегося прошений дворянства Рижской губернии и граждан города Рига, так как они составлены в слишком общих выражениях, из которых нельзя понять, как данные нашему верному дворянству и городам всей империи выгоды и преимущества противоречат прежним. Кроме сего требует порядок, чтобы подобные представления должны быть предъявлены при вашем и губернского правления мнениях нашему сенату, на обязанности которого, а также и вашей, лежит подвергать обсуждению и удовлетворять полезные и законные ходатайства, ненужные же и противозаконные отвергать на основании § 49 жалованной дворянской грамоты. Екатерина.

11. Подачки и подкупы издавна служили важнейшим подспорьем остзейской политики, и потому не зачем жаловаться на то, что чиновники смотрели на них, как на нечто должное.

12. Вероятно, намек на уничтожение остзейских привилегий.

13. В Полном собр. зак. этот указ помечен 12-го августа, № 16,424.

Текст воспроизведен по изданию: Остзейское дворянство и дворянская жалованная грамота // Русская старина, № 4. 1885

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info