В послесловии к перепечатанному во 2-ой книге «Семнадцатого Века» сочинению Радищева «Житие Федора Васильевича Ушакова» сказано, что это сочинение может послужить к лучшему пониманию деятельности Радищева и к разработке его жизнеописания, в котором доселе многие стороны остаются неразъясненными. «Так напр. (говорится в послесловии ) неизвестно, состоял ли Радищев в службе, когда напечатал свое Путешествие или жил уже в отставке. Екатерина в своих замечаниях на его книгу говорит: «подвиг сочинителя, об заклад биться можно, по которому он ее написал, есть тот, для чего вход не имеет в чертоги; можно быть, что имел когда ни на есть, а ныне, не имея, быв с дурным и следовательно неблагодарным сердцем, подвизается пером». Не определено с точностью, где именно печатал он свою книгу, в Петербурге ли, или у себя в сельце Немцове под Малоярославцем. Московский типографщик Селивановский в любопытных Записках своих рассказывает, что Радищев, оскорбленный чем-то по службе, написал свою книгу, вышед в отставку. Вероятно на пути к себе в деревню, явился он в отцу Селивановского в типографию для напечатания Путешествия, уже одобренного к печати знаменитым своею ветренностью С. Петербургским полицеймейстером Рылеевым. «Пробежав оригинал и поняв всю важность его содержания, батюшка (т. е. Семен Аникеевич Селивановский) оставил книгу. Является [928] автор. Ему отвечают, что книги печатать не станут. Тот разгорячился, наговорил грубостей, как дворянин века Екатерины и автор, мастеровому — моему отцу; но тот отказался печатать и возвратил оригинал. Радищев смягчил тон и, распросив о деле типографском и имея деньги, решился сам завести типографию, купил все нужное, повез в свою деревню, в Орловской или Рязанской губернии, и там издал книгу свою, которую, не отдавая в лавки, как говорят, разбросал по дороге, чтоб распространить. Согласно с Селивановским, и сам Радищев в ответных показаниях своих, полных раскаяния и самоуничижения, говорит, что «по переписке на бело книги, посылал он для цензуры оную с таможенным досмотрщиком Мейснером, который, спустя довольно времени, за цензурою обер полицейм. Никиты Ивановича Рылеева и принес к нему в дом; и в этой уже одобренной рукописи «переменял он некоторые только речения, а в других местах и листы, в которых однакож важности не заключалось». Известно, что тоже самое делает всякий тщательный издатель. Следовательно, по строгой букве закона, виноват был Рылеев, а не Радищев. Не знаем, как был наказан Рылеев» ¹. Это соображения издателя Осмнадцатого Века.

Имея под рукою подлинные бумаги по делу Радищева, мы, при помощи известных нам печатных источников, [929] постараемся разрешить поставленные здесь вопросы.

И так, состоял ли Радищев в службе, когда напечатал свое Путешествие, или жил уже в отставке? Издатель XVIII века, хотя прямо и не высказывает на этот счет своего мнения, но, приводя без всякой, с своей стороны, оговорки замечание Екатерины и рассказ Селивановского, кажется, склоняется более к тому, что Радищев при издании своей книги был уже в отставке. Но из замечания Екатерины ровно ничего нельзя вывести в пользу такого заключения. Читая на 72 и 73 страницах Путешествия ² жалобы представшей государю Истины на то, что «гордая чернь», его окружающая, воспрещает ей вход в его чертоги, императрица, не зная еще автора Путешествия, выражает твердую уверенность, что причиной, «подвигшей» его к сочинению этой книги, было то, что «сам не имеет входа в чертоги; может быть (прибавляет она) и имел когда-нибудь, да теперь не имеет, и за то подвизается пером». Читая далее, она все чаще и чаще должна была останавливаться на мысли, не обидела ли чем нибудь автора: иначе она никак не могла объяснить себе его беспощадных «вылазок» против нея, как государыни. «Скажите сочинителю (пишет она в одной из последних своих заметок на Путешествие, когда имя сочинителя было ей уже известно) что я читала его книгу от доски до доски и, прочтя, усумнилась, не сделано ли ему мною какой обиды: ибо судить его не хочу, дондеже не выслушан, хотя он судит о царях, не выслушивая их оправдания». Считаем не лишним привести здесь еще одно любопытное замечание Екатерины, имеющее целью объяснить, какими побуждениями мог руководствоваться автор [930] Путешествия к осуждению вообще всего существовавшего тогда порядка вещей в России. Читая «слово» Крестецкого дворянина к его сыновьям (где у Радищева развивается мысль о ничтожестве власти родителей над детьми, если она не основана на нежных чувствованиях сердца, и рисуется идеал новой, более рациональной системы воспитания) и сделав к стр. 180-ой замечание, что речь становится необузданною, императрица продолжает: «Едва умоначертание сочинителево не таково ли: вероятно кажется, что родился в необузданной амбиции и, готовясь к вышним степеням, доныне еще не дошед, желчи нетерпение разлилось повсюду на все установленное и произвело собою умствование, взятое однако из разных полумудрецов сего века, как то: Руссо, Аббе-Рейнадь и тому гипохондрику подобные» ³.

Что касается до свидетельства типографщика Селивановского, который прямо говорит, что Радищев, «оскорбленный по службе, вышел в отставку и написал свою Поездку» ⁴, то оно не имеет никакого значения и доказывает только, что Селивановский вовсе не знал дела, о котором вздумалось ему рассказывать. Против него говорят все современные известия о Радищеве, У нас под руками есть автобиографическое показание последнего, данное им на суде С.-Петербургской Уголовной Палаты, 11-го Июля 1790 года, и скрепленное его собственноручною подписью — нечто в роде послужного списка Радищева. Приводим из этой рукописи то место, которое касается его службы». От роду ему — показывал о себе Радищев — 40 лет, из дворян; в службу вступил с молодых лет ко Двору пажем, а в 1766 году послан был на казенном коште в Лейпцигский университет для обучения, откуда возвратился [931] в 1771 году. По возвращении, в том же году, определен был в Правительствующий Сенат в должность протоколиста с чином титулярного советника. Из Сената в 773 году взят был в штат его сиятельства графа Брюса обер-аудитором, а от него, по случаю женитьбы ⁵, в 775 году вышел в отставку с чином секунд-маиора, а в 777 году определен в Коммерц-коллегию ⁶ на место ассесора; в 780 году определен, по именному указу, в помощь г-ну Далю ⁷ к таможенным делам; в 782 году произведен в надворные советники, в 784 в коллежские советники, а в Марте месяце нынешнего года помещен на место советника таможенных дел; орден св. равноапостольного князя Владимира 4-ой степени пожалован ему в 785 году».

Из этого показания видно, что Радищев, действительно, был раз в отставке; но, вопреки Селивановскому, не в конце своего служебного поприща, совпадающего с изданием Путешествия, а в начале его. когда он и не помышлял еще об этом сочинении, и что еще накануне стряхнувшейся над ним беды, именно в Марте 1790 года, он был даже повышен по службе, получив место советника таможенных дел после Даля.

Приведем здесь еще два места из показаний Радищева, прямо свидетельствующие о том, что он писал свое Путешествие, состоя на службе. В статье, озаглавленной его «Завещанием», он говорит: «Занятый с самого утра до заката солнечного заботливою должностию, тщательно собирая определенный ее императорским величеством [932] таможенный сбор, единое имел веселие в малые часы отдохновения заниматься моим семейством» (Чтения, 91). Из другого, данного им тогда же показания, видно, что занятие семейством ⁸ далеко не составляло единственного его «веселия» в часы досуга: много этих часов пошло и на Путешествие. В ответе своем на 28-ой вопросный пункт он пишет:

«Как сам не имел (он, Радищев) никакого намерения сделать возмущение, то и сообщников не имел, что он по самой чистой совести и с наисильнейшею (клятвою ⁹) утверждает, тем паче, что он мало и в компаниях обращался, а, исправя должность, бывал больше дома и в свободные часы отдохновения занимался домашними делами, а между прочим и сочинением сей мерзкой книги» (Чтения, 89).

Княгиня Дашкова, хорошо знавшая Радищева, которого она часто могла встречать в доме своего брата, графа Александра Романовича, упоминая в своих Записках об изданном им Путешествии, ни одним словом не намекает на то обстоятельство, о котором говорит Селивановский; из ее рассказа можно даже вывести такое заключение, что показание его совершенно ложно. Приведем здесь этот любопытный рассказ вполне. «Под начальством моего брата Александра (пишет княгиня Дашкова) в Коммерц-коллегии и в Таможне служил молодой человек, в Лейпциге получивший образование, по имени Радищев, к которому он питал особенное уважение. Однажды в Российской Академии мне показали брошюру, могущую служить [933] доказательством того, что у нас есть писатели, плохо знающие свой родной язык, брошюру, которая была написана и издана этим самым Радищевым. Это был панегирический очерк жизни некоего Ушакова, товарища его по учению в Лейпциге. В тот же вечер я сказала об этом сочинении моему брату, который немедленно послал за ним в книжную лавку, и заметила, что его protege обнаруживает в этом труде притязание на авторство, не будучи в состоянии управиться ни с своими мыслями, ни с языком, и что некоторые из первых могут даже показаться опасными. Несколько дней спустя, брат сказал мне, что, по его мнению, я слишком строго отнеслась к книжке Радищева, что он читал ее и что хотя не дает ей большой цены, так как прославляемое в ней лицо ничего замечательного не сделало и не сказало во всю свою жизнь, однако, по совести, не может обвинить ее ни в чем дурном».

«Может быть (отвечала я) мой суд был несколько и строг; но так как вы принимаете большое участие в авторе, то я хотела вам сказать, что особенно меня поразило при чтении его произведения: человек, живший единственно для того, чтобы есть, пить и спать, может найти себе панегириста только в том, кто из страсти к сочинительству готов писать все, что ни взбредет в голову, и эта мания к авторству, по всей вероятности, доведет вашего protege до того, что рано или поздно он напишет что-нибудь действительно предосудительное».

«Так и случилось. В следующем году, летом, живя в Троицком, я получила письмо от брата, который с душевным сокрушением извещал меня, что мое предсказание на счет Радищева вполне оправдалось, что он издал сочинение, которое (он с огорчением должен в этом сознаться) можно принять за набат к революции, что [934] вследствие этого он был арестован и сослан в Сибирь».

«Нисколько не радуясь исполнению моего предсказания, я очень сожалела о судьбе Радищева, особенно потому, что брат, принимавший в нем живейшее участие, глубоко был огорчен его безрассудством и несчастными последствиями оного» ¹⁰.

Из этого рассказа княгини Дашковой видно, что как в 1789 г., когда вышло в свет Житие Ушакова, так и в следующем, при издании Путешествия, Радищев служил в Таможне, под начальством трава Воронцова: об отставке его она ничего не знает. В биографии же Радищева, написанной Саксонским резидентом Гельбигом ¹¹, прямо сказано, что «по возвращении своем из Саксонии, он был приставлен к таможенному ведомству и оставался в нем до самого своего изгнания». В воспоминаниях сына Радищева, Павла Александровича, который положительно говорит, что «в 1789 году, в то время, когда началась Французская революция, отец его управлял еще Таможней» ¹², нет и помину о том, чтобы в следующем году он, по каким-то неприятностям, оставил службу и уже в отставке написал свое Путешествие. Да и какие неприятности по службе мог испытывать Радищев, известный с отличной стороны самой императрице, любимый и покровительствуемый графом А. Р. Воронцовым и уважаемый Далем, у которого, до самого выхода его в отставку, он был правою рукою? Не говоря уже о замечательных дарованиях и отличном образовании Радищева, его скромность, редкое в то время бескорыстие, честность и благородство характера, наконец, те [935] «правила», которые умирающий Ушаков завещал ему иметь в жизни и которым он никогда не изменял, должны были привлекать к нему всех, кто только входил с ним в какие-нибудь отношения ¹³.

Наилучшим подтверждением и вместе с тем дополнением всех при веденных нами против Селивановского свидетельств может служить находящийся у нас под рукою один очень важный документ о Радищеве: это современное письмо о нем графа Безбородки к известному правителю канцелярии князя Потемкина, Попову, из С.-Петербурга, от 16-го Июля 1790 года. Приводим здесь из этого неизданного еще письма ¹⁴ все, что касается Радищева. «Здесь по Уголовной Палате — пишет Безбородко — производится ныне примечания достойный суд. Радищев, советник таможенный, не смотря, что у него и так было дела много, которое он, правду сказать, и правил изрядно и бескорыстно, вздумал лишние часы посвятить на мудрования: заразившись, как видно, Франциею, выдал книгу, под именем «Путешествие из Петербурга в Москву», наполненную защитою крестьян, зарезавших помещиков, проповедию равенства и почти бунта противу помещиков, неуважения к начальникам, внес иного язвительного и наконец неистовым образом впутал оду, где озлился на царей и хвалил Кромвеля. Всего смешнее, что шалун Никита Рылеев цензировал сию книгу, не читав, а удовольствовавшись [936] титулом, надписал свое благословение. Книга сия начала входить в моду у многой шали; но, по счастию, скоро ее узнали ¹⁵. Сочинитель взят под стражу, признался, извиняясь, что намерен был только показать публике, что и он автор. Теперь его судят, и конечно выправиться ему нечем. С свободою типографий да с глупостию полиции и не усмотришь, как нашалят».

При этом считаем не лишним заметить, что Путешествие писалось целые четыре года. Еще в 1785 году, под влиянием чтения Рейналя, Радищев начал свою повесть о семье, проданной с публичного торга (Путешествие, стр. 341–349: Медное); в следующем году, читая Гердера, начал статью о цензуре (стр. 289–340: Торжок) и повесть Систербецкую (стр. 21–40: Чудово). Это были первые, еще неясные и для самого автора, очерки будущего Путешествия, идея о котором в той форме, как оно потом было обработано и явилось в свет, зародилась в нем только при чтении Иорикова Путешествия в Немецком переводе (Чтения, 105). В исходе 1788 года книга была уже [937] готова, в 1789 отдана в цензуру, а в первых числах Января 1790 начата печатанием (Чтения, 106).

Таким образом оказывается несомненным, что Путешествие и писалось, и печаталось Радищевым не в отставке, не под влиянием минутного раздражения вследствие каких-либо неприятностей, а в часы досуга от многотрудных служебных занятий, в продолжение нескольких лет, в то время, когда автор был обставлен как нельзя лучше, когда успехи по службе сулили ему блестящую будущность, когда (по справедливому замечанию Пушкина) следуя обыкновенному ходу вещей, он мог надеяться достигнуть одной из первых степеней государственных. И вот, в том самом году, как ему пожалован был орден св. Владимира, он пишет первые страницы своего Путешествия, повесть о несчастной крестьянской семье, проданной с молотка, «прежалкую» (по выражению Екатерины) повесть, которую он впоследствии заключил следующими строками: «сердце мое столь было стеснено, что, выскочив из среды собрания (где производилась продажа) и отдав несчастным последнюю гривну из кошелька, побежал вон. На лестнице встретился мне один чужестранец, мой друг, — Что тебе сделалось? ты плачешь? — Возвратись, сказал я ему: не будь свидетелем срамного позорища. Ты проклинал некогда обычай варварской в продаже черных невольников в отдаленных селениях твоего отечества; возвратись, повторил я, не будь свидетелем нашего затмения, и да не возвестиши стыда нашего твоим согражданам, беседуя с ними о наших нравах. — Не могу сему я верить, сказал мне мой друг; невозможно, чтобы там, где мыслить и верить дозволяется всякому, кто как хочет, столь постыдное существовало обыкновение. — Не дивись, сказал я ему: установление свободы в исповедании обидит одних попов [938] и чернецов, да и те скорее пожелают приобрести себе овцу, нежели овцу во Христово стадо. Но свобода сельских жителей обидит, как то говорят, право собственности. А все те, ктобы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения». — «То есть (справедливо замечает Екатерина, выписывая последние строки) надежду полагает на бунт от мужиков» (Чтения, 75–76). Не забудем здесь и того интересного факта, что Путешествие выходит в свет именно в то время, как автор его получает довольно значительное и видное место. По приказанию императрицы, Радищева спросили на суде, не чувствует ли он со стороны ее величества какой себе обиды. Он отвечал: «никогда и никакой не только обиды не чувствовал, но всегда носил ее (императрицы) на себе милости, да и впредь ожидал всего моего и всей моей семьи блаженства» (Чтения, 81 и 89).

Ясно, следовательно, что если Радищев и был чем-нибудь недоволен, если в нем и было какое нибудь чувство раздражения, чувство желчи, которое заметила в нем Екатерина, и которое могло заставить его взяться за перо, то оно отнюдь не вызывалось его личными или служебными отношениями, а коренилось глубже. Оно воспитывалось самым строем тогдашней Русской жизни, печальными явлениями современной ему действительности, с которыми никак не могла примириться такая натура, как Радищев. Благодаря самой же императрице, отправившей его для образования за границу, он мог познакомиться с новыми началами тогдашней философии «просвещения», беспощадно ломавшими старый порядок вещей, в самом чистом их источнике, и до того искренно и глубоко проникся ими, что они сделались руководящими началами всей его жизни и деятельности. Одушевленный желанием [939] блага родной стране, с удивительною смелостию, не останавливаясь ни пред какими соображениями, вскрыл он темные стороны своей современности, которые безобразием своим должны были глубоко оскорблять и возмущать его нравственное чувство. Вот откуда шла «обида» ему, чего не хотели или не могли понять ни императрица, ни окружавшие ее лица.

Особенно восстановила их против Радищева неподдельная яркость его изображений. Если бы они не были так верны действительности, книга его прошла бы незамеченною. Ее смелые намеки в свое время были понятны всякому. Шешковский, которому она попала в руки (как рассказывает Гельбиг), без труда, подобно другим, мог объяснить себе скрытые имена, и указал на них императрице. В Путешествии (говорит сын Радищева, Павел Александрович) одна только ода ¹⁶ может почесться неуместною в известном отношении, а все остальное было не более, как собранные факты из действительности, сведение о которых, приведенное в сознание, могло бы быть полезно, как материал для административных и политических действий ¹⁷. Так смотрел на свое путешествие и сам Радищев. «Первая мысль написать книгу в сей форме, рассказывает он, пришла мне, читая Путешествие Иорика. Я так ее и начал. Продолжая ее, на мысль мне пришли многие случаи, о которых я слыхивал, и дабы не много рыться, я вознамерился их поместить в книгу сию. Я думал в заблуждении моем, что могут принести иногда пользу. Описывая состояние помещичьих крестьян, думал, что устыжу тем тех, которые с ними поступают жестокосердо» (Чтения, 92 и 93). [940] «Происшествием, описанным в Зайцове ¹⁸ — говорит он в другом месте — я не убивство тщился и намерен был одобрить, но отвлещи жестокосердых от постыдных дел» (Чтения, 95). «Происшествие, в Чудове описанное — читаем у него там же — было в самом деле, и я спящего Систербецкого начальника сравнил с субабом, дабы он устыдился» ¹⁸. Да и впоследствии Радищев говорил, что если бы он выдал свое Путешествие за 10 или 15 лет до Французской революции, то он, вместо ссылки, скорее был бы награжден, на том основании, что в его книге есть очень полезные указания на многие злоупотребления, неизвестные правительству, и император Александр, как говорили, принял к сведению из нее много идей и признавал ее достоинство ²⁰. Действительном книге его беспрестанно встречаются черты, живьем выхваченные из современной ему действительности. Сама императрица засвидетельствовала это в своих замечаниях, хотя иных намеков не могла разгадать. Так на стр. 79 Путешествия, государь, которому Истина возвратила зрение, сняв с глаз его толстую плену, говорит: «Корабли мои, назначенные да прейдут дальнейшие моря, видел я плавающими при устье пристанища. Начальник, полетевший для исполнения моих велений на крылех ветра, простерши на мягкой постеле свои члены, упоялся негою и любовию в объятиях наемной возбудительницы его сладострастия. На изготованном велением его чертеже [941] совершенного в мечтании плавания уже видны были во всех частях мира новые острова, климату их свойственными плодами изобилующие. Обширные земли и многочисленные народы израждалися из кисти новых сих путешествователей. Уже при блеске ночных светильников начерталося величественное описание сего путешествия и сделанных приобретений, слогом цветущим и великолепным. Уже златые дски изготовлялися на одежду столь важного сочинения». Читая это место, императрица недоумевала, на кого здесь метил Радищев, и ограничилась только замечанием: «Не о Чичагове по крайней мере говорит» (Чтения, 68). На стр. 217–218 Путешествия рассказано следующее происшествие: «В бывшее Пугачевское возмущение, когда все служители вооружились на своих господ, некакие крестьяне (повесть сия нелжива), связав своего господина, везли его на неизбежную казнь. Какая тому была причина? Он во всем был господин доброй и человеколюбивой, но муж не был безопасен в своей жене, отец в дочери. Каждую ночь посланные его приводили к нему на жертву бесчестия ту, которую он того дня назначил. Известно в деревне было, что он омерзил 60 девиц, лишив их непорочности. Наехавшая команда выручила сего варвара из рук на него злобствовавших». Прочтя этот рассказ, императрица сейчас же узнала его героя и заметила: «Едва ли не гистория Александра Васильевича Салтыкова» (Чтения, 73) ²¹. К стр. 108 Путешествия, по-поводу рассказа о похождениях именитого гражданина Карпа Дементьича, Екатерина сделала такое замечание: «Знание имеет подробностей купецких обманов, чего у Таможни легко приглядеться можно» (Чтения, 70). [942]

Вообще у Радищева найдется довольно черт для характеристики того времени. Приведем здесь то место из его книги, где он говорит о деятельности тогдашней цензуры. Известно, что он был против цензуры, считая ее не только излишнею, но и положительно вредною. Он требовал предоставления полной свободы печатному слову: «Пускай печатают все (говорит он в Путешествии) кому что на ум ни взойдет». Он не совсем отказался от этого убеждения и впоследствии, сидя уже в крепости: «Есть-ли я писал против цензуры, то думал,что творю доброе; думал, что она не нужна, и естьли не будет существовать, то, обязанный всяк сам ответствовать, на цензуру полагаться не будет» (Чтения, 91). В статье «Торжок», он очень обстоятельно, путем теоретических и исторических соображений, доказывает весь вред существования цензуры; здесь же касается и деятельности современной ему Русской цензуры. «Правительство, дознав полезность книгопечатания (говорит он) оное дозволило всем; но паче еще, дознав, что запрещение в мыслях утщетит благое намерение вольности книгопечатания, поручило цензуру, или присмотр за изданиями, Управе Благочиния. Долг же ее в отношении сего может быть только тот, чтобы воспрещать продажу язвительных сочинений. Но и сия цензура есть лишняя. Один несмысленной урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума; запретит полезное изобретение, новую мысль, и всех лишит великого. Пример в малости. В Управу Благочиния принесен для утверждения перевод романа. Переводчик, следуя автору, говоря о любви, назвал ее лукавым богом. Мундирной цензор, исполненной духа благоговения, сие выражение почернил, говоря: «неприлично божество называть лукавым». Если хочешь [943] благорастворенного воздуха, удали от себя коптильню: если хочешь света, удали затмевание; если хочешь, чтобы дитя не было застенчиво, то выгони лозу из училища. В доме, где плети и батожье в моде, там служители пьяницы, воры и того еще хуже». В выноске к этому месту Радищев сообщает несколько курьёзных фактов из деятельности другого неумелого «урядника» печатного слова: «Такого же роду цензор не позволял, сказывают, печатать те сочинения, где упоминалося о Боге, говоря: «я с Ним дела никакого не имею». Если в каком либо сочинении порочили народные нравы того или другого государства, он недозволенным сие почитал, говоря: «Россия имеет трактат дружбы с ним». Если упоминалося где о князе или графе, того не дозволял он печатать, говоря: «сие есть личность, ибо у нас есть князья и графы между знатными особами» (Путеш. стр. 292–294).

Таким образом книга Радищева, как воспроизведение темных сторон тогдашней действительности, имеет значение историческое, тем более важное, что, при изображении их, автор одушевлен был самыми лучшими побуждениями и не стеснялся никакими соображениями, могущими извратить истину.

* * *

Переходим теперь к вопросу о месте напечатания Путешествия. Мы видели, что Радищев до самой катастрофы, постигшей его в 1790 году, оставался на службе в Петербурге; следовательно и книгу свою должен был печатать также в Петербурге. Рассказ Селивановского от начала до конца есть чистейший вымысел, на всех несообразностях которого мы не намерены здесь останавливаться. Заметим только, что Радищев не мог печатать своего Путешествия у себя в деревне Орловской или Рязанской губернии уже потому, что ни у него, ни у отца его не было никакого имения [944] в этих губерниях. Из автобиографического показания Радищева, на которое мы уже имели случай ссылаться, видно, что у отца его, коллежского ассесора Николая Афанасьевича, было во владении Саратовского наместничества Кузнецкого уезда село Преображенское, с окружными деревнями душ 700, где и жил в отставке, с своею семьей, шестидесятилетний старик. Кроме того, ему принадлежало еще сельцо Немцово Калужской губернии, в полуторе версте от Малоярославца, приобретенное отцом его, Афанасием Прокофьевичем, с прилежащими деревнями — 180 душ и около 1500 десятин земли ²². Сельцо это досталось Александру Николаевичу или, лучше сказать, его детям от первого брака ²³, уже в царствование императора Павла; до того он не был отделен. 11-го Июля 1790 года он показывал о себе, что «собственного недвижимого имения он не имеет, кроме купленного на Петровском острову у вдовы барона Фридрихса места за 400 р.; дом, в коем он жительство имеет, что у Владимирской, достался по наследству от тестя его, Рубановского, детям, трем дочерям, в том числе часть принадлежит и его покойной жене. Каменное и деревянное строение построено общим как его, так и своячин его коштом». Дом, о котором упоминает здесь Радищев, по свидетельству сына его находился Московской части в Грязной улице, в приходе Знамения, не далеко от Владимирской церкви, и в 1837 году принадлежал купцу Мамонтову. В этом-то доме, по всей вероятности, и заведена была типография, из-под станка коей [945] вышло «Путешествие. Ссылаемся на Гельбига, который говорит, что когда узнали имя автора, то «квартира его была обыскана, и открыли, что он сам напечатал свою книгу». О том же свидетельствует и сын Радищева: «Книгу свою, пишет он, Радищев напечатал в своем доме, в собственной типографии». О существовании типографии в его доме было известно Екатерине еще в то время, когда, начав читать Путешествие, она не знала наверное имени автора. Под 26 Июня 1760 года, у Храповицкого замечено, что императрица прочла тридцать страниц Путешествия и, заподозрив Радищева, посылала за Рылеевым ²². Но Рылеев, вероятно, не мог назвать сочинителя; по крайней мере, Екатерина, и при чтении последующих страниц, все еще находится в неизвестности относительно его имени и старается угадать его. Так, к стр. 88 Путешествия, она делает такую заметку: «Упоминается о знании, что я имел случай, по счастию моему, узнать: кажется, что сие знание в Лейпциге получено, и доводит до подозрения на господ Радищева и Челищева, паче же буде у них заведена типография в доме, как сказывают» (Чтения, 69).

Мы можем даже с точностию определить время, когда Радищев завел у себя типографию. Это именно было летом 1789 года. В одном месте своих показаний он говорит: «та книга напечатана в собственной его типографии, которую он купил у Шнора» (Чтения, 82); в другом: «с того времени, как ее императорское величество всемилостивейше дозволила всем заводить типографии беспрепятственно, я, зная, сколь великий барыш многие получают, вознамерился завести у себя типографский стан, но не [946] имел на то случая. Прошлым летом получил я стан типографский от Шнора и с литерами, за который еще ему всех денег не отдал, но не мог начинать прежде прошлой зимы. Первую книжку в один лист на оном я напечатал под заглавием: «Письмо к другу в Тобольске» ²⁵; вторую: «Путешествие». Та и другая за цензурою (Чтения, 93).

При этом нельзя не упомянуть еще об одном обстоятельстве, которое может служить доказательством, что Путешествие печаталось именно в Петербурге. Из показаний Радищева видно, что рукопись его книги переписывал набело таможенный надзиратель Царевский, что носил ее для цензуры в Управу Благочиния таможенный досмотрщик Мейснер, бывший прежде книгопродавцем, которому она и была возвращена в конце лета 1789 года, и что при печатании ее, которое производилось его собственными людьми, наборщиком был таможенный надсмотрщик Богомолов (Чтения, 82 и 93) — все лица, служившие под начальством Радищева в Петербурге.

* * *

В чем же заключалась вина Радищева? Говорят, что, по строгой букве закона, виноват был Рылеев, а не Радищев.

Из рассказа сына Радищева, далеко не оправдывающего Рылеева, выходит однако, что во всем был виноват его отец. «Хотя цензура», [947] говорит он, вымарала очень много страниц, почти половину книги, но он напечатал ее вполне в собственной типографии и подал на рассмотрение обер-полицеймейстеру Рылееву. Рылеев, по известному всем совершенному своему невежеству, допустил ее в продаже, и в книге было выставлено: «С дозволения Управы Благочиния». Это нарушение правил было поставлено в вину Радищеву при его осуждении» ²⁶. Но этот рассказ положительно не верен. Павел Александрович, очевидно, не знал обстоятельств дела, которое происходило иначе. Рукопись Путешествия, как мы видели, была готова еще в исходе 1788 года, отправлена в цензуру, вероятно, в начале следующего и, пролежав там, по словам Радищева, долгое время (Чтения, 93), была возвращена Мейснеру уже в конце лета, с одобрением к печати Рылеева, который не только ничего в ней не вымарывал, но даже и не читал ее. Мало того: он, как видно из того, что сказывал при этом Мейснер Радищеву, не счел нужным даже справиться у него об имени сочинителя, и зря «надписал свое благословение». Узнав свой промах, он, говорят, бросился на колени пред императрицей и просил прощения. Императрица простила «шалуна Никиту», вероятно, из уважения к его глупости. Он даже не потерял места, хотя сделанный им промах был не первый и не последний ²⁷. [948] Так в Сентябре, вскоре после осуждения Радищева, императрица опять была за что-то недовольна Рылеевым, и очень резко и метко охарактеризовала его пред Храповицким в следующих словах: «Полевые офицеры получают laci, и ежели малый рассудок имеют, то от практики делаются способными быть обер полицеймейстерами; но здешний сам дурак, celui-ci ne profitern pas» ²⁸.

Рылеев кругом был виноват в деле Радищева; но ему сошло с рук. За что же был наказан Радищев? На чем основано было его осуждение на смертную казнь, только милосердием императрицы, «для всеобщей радости» по случаю мира с Швецией, замененную лишением всех прав состояния и ссылкою на десять лет в Сибирь, в Илимский острог? В именном указе, данном Сенату, от 4-го Сентября 1790 года, это осуждение мотивировано следующим образом: «Коллежский советник и ордена св. Владимира кавалер Александр Радищев оказался в преступлении противу присяги его и должности подданного, изданием книги под названием: Путешествие из Петербурга в Москву, наполненной самыми вредными умствованиями, [949] разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтоб произвести в народе негодование противу начальников и начальства, и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской, учинив сверх того лживый поступок прибавкою после цензуры многих листов в ту книгу, в собственной его типографии напечатанную, в чем и признался добровольно» ²⁹.

За содержание книги, как бы оно преступно ни было, автор не может нести на себе ответственности пред законом при существовании цензуры так называемой предварительной, господствовавшей у нас до последнего времени. Если «неблагонамерснная» книга выходит в свет с одобрения чиновника, специально назначенного правительством для наблюдения за «благонамереностию» каждого имеющего печататься листка, то вся ответственность за нее падает уже на него, и автор тут ни при чем. Потому и ответственность за преступное содержание книги Радищева, за все ее вредные умствования, оскорбительные и неистовые изражения, всею тяжестью своею, по справедливости, должна была лечь на Рылеева, одобрившего ее к печати, а вовсе не на Радищева. Последний мог быть судим только за сделанную им уже после цензуры «прибавку многих листов» к своей книге.

Посмотрим, в чем состояла эта прибавка? На третий из вопросных пунктов, предложенных Радищеву, о том, не прибавил ли он или не убавил ли чего, при печатании своей книги, уже после цензуры, он отвечал, что «после цензуры переменял он некоторые только речения, а в других местах и листы, в которых однакож важности не заключалось и [950] которых всех точно упомнить не может» ³⁰. Несколько определеннее об этих переменах показал Радищев в другом месте, в своем «Завещании». Упомянув о напечатанных в своей типографии двух книжках (Письме к другу в Тобольске и Путешествии) он говорит: «В сей последней, при самом печатании, я иные места исправлял, если мне казалося что нехорошее; а прибавления к оной невелики, как и о том объявил, в чем можно удостовериться, если в отданном запечатанном пакете все письменные листы находятся. Но, по несчастию моему, думаю, многие из них утрачены. Сколько из головы вспомнить могу, прибавления в статьях: Спасская Полесть в разговоре присяжного: в статье Подберезье ³¹ в семинаристской тетради, которой, если не ошибаюсь, в цензуре не было; в статье Торжок только прибавлено окончание о цензуре и древние о ней учреждения. В статье Черная Грязь я конец не поместил, ибо показался мне дурен, а на место того Слово о Ломоносове, равным образом за цензурою».

Для удостоверения в истине этого показании, Радищев ссылается на какие-то письменные листы в отданном им. вероятно, при аресте, запечатанном пакете. Что это были за листы, мы не знаем; но имеем основание думать, что они очень мало могли принести ему пользы. Сам же он говорит, что многие из них, к несчастию его, были утрачены. По всей вероятности, они были сожжены им, еще до ареста, со всем тем, что могло послужить [951] уликою против него в сочинении и напечатании Путешествия. «Когда купец Зотов (рассказывает он) был посажен под стражу, и Мейснер был спрашиван, кто сочинитель книги, и хотя и тот и другой того не сказали, но я, ожидая, что и я о том же вопрошен буду, и желая иметь какое либо оправдание, собрал разметанные листы авизированной тетради и пребывал в ожидании, что меня спросят. Но, чувствуя мой великий проступок в издании сей книги, я всю ее велел собрать и все принадлежащие к ней макулатуры, поправки, черные листы сжечь велел; наконец велел тоже сделать и со всеми экземплярами ³², что, думаю, и исполнено, а если бы которые остались, то не ведаю» (Чтения, 94).

Это сожжение, которым растерявшийся Радищев думал уничтожить все следы своего «великого проступка», оказалось совершенно бесполезным; мало того: оно было положительной ошибкой с его стороны, лишившею его возможности вещественными доказательствами подтвердить справедливость своего добровольного признания в незначительности и неважности тех перемен и исправлений, какие он сделал в своей книге после цензуры. Чтобы хоть сколько-нибудь поправить эту несчастную ошибку, ему не оставалось ничего более, как со всею точностью указать, какие именно страницы в его Путешествии были напечатаны без цензурного одобрения. Но он почему-то не решился этого сделать в самом начале, и на третий вопросный пункт дал, как мы видели, несколько уклончивый ответ: переменял-де речения, а в других местах и листы, но какие именно, не помнит. Сам ли он вспомнил это впоследствии, или [952] Степан Иванович ³³ помог ему вспомнить — неизвестно: только между бумагами по его делу мы нашли скрепленное его собственноручною подписью «Дополнение к 3-му пункту вопросных пунктов о цензуре». Приводим здесь этот неизданный еще документ вполне.

«Напечатанные без цензуры, если хорошо припомнить могу, суть следующие места:

От страницы 42 до 48, в разговоре присяжного, во многих местах.

От страницы 86 до 98, кажется, также я много прибавлял, но точно утвердить не могу.

От страницы 105 до 112 все прибавлено, если не ошибаюсь.

От страницы 148 до 153 также все прибавлено.

В повествовании о цензуре, знаю, что прибавлено о новейших о ней положениях, но точно что — не упомню.

Переменен конец страницы 418 и страница 419 почти вся.

Более же прибавок не припомню, а знаю, что были поправляемы малые речения или правописание».

Это показание во многом дополняет то, которое приведено у нас выше из «Завещания»: так мы узнаём из него, что к числу вещей, напечатанных без цензуры, принадлежит еще эпизод о Карпе Дементьиче в статье Новгород (стр. 105–112) и письмо из Петербурга о браке между Дурындиным и госпожею Ш. в статье Зайцово (стр. 148–153); впрочем, в одном месте этого показания есть пропуск: говоря о прибавке окончания к статье «Краткое повествование о происхождении цензуры» (Торжок, стр. 306–340), Радищев забыл упомянуть о том, что к ней прибавлено и начало — история «древних учреждений о цензуре».

Указ 4-го Сентября 1790 года обвиняет Радищева в совершении «лживого поступка»: в самом деле, он [953] напечатал в своей книге много страниц, не испросив на то дозволения Управы Благочиния, и в этом отношении, по строгой букве закона, он был вполне виноват, хотя все эти страницы, за исключением статьи о цензуре, «где (по справедливому замечанию Екатерины) довольно смело и поносительно говорится о власти и правительстве», по своему содержанию, действительно, не важны.

Екатерина не хотела верить своим глазам, найди на последней странице Путешествии припечатку: «С дозволения Управы Благочиния», и заметила: «Сие, вероятно, ложь либо оплошность». Оказалось и то. и другое; но Радищев, виновный в первом, понес на себе кару и за последнее.

1. Осмн. Век, кн. 2, издан. 1-е, стр. 359–360.

2. Чтения в обществе истории и древностей за 1865 г., кн. 3, Смесь: «Радищев», стр. 68.

3. Оба последние замечания Екатерины приведены по рукописи.

4. Библиографические Записки, т. I, стр. 518.

5. На Анне Васильевне, дочери бывшего камер-фурьера, статского советника Василья Кирилловича Рубановского и племяннице Матвея Кирилловича, товарища Радищева по Лейпцигскому университету.

6. Президентом Коммерц-коллегии был тогда тайный советник граф А. Р. Воронцов. Он управлял ею с 1773 по 1794 год.

7. Советнику таможенных дел.

8. В это время Радищев был уже вдов. Первая жена его умерла еще в Августе 1783 года, оставив ему четверых детей. В автобиографическом показании своем он называет сыновей: Василья 13-ти, Николая 12-ти лет сержантами, а Павла по 7-му году фурьером в Измайловском полку, и дочь Катерину по 8-му году.

9. Восстановляем это недостающее в Чтениях слово по рукописи.

10. Memoirs of the Princess Daschkaw, т. I, стр. 358–360.

11. Russische Guenstlinge, стр. 457–462. Cp. также Библиогр. Записки, т. I, стр. 729–732.

12. Русский Вестник за 1858 г. № 23, стр. 406.

13. С этим мы не можем согласиться. Болезненная раздражительность Радищева, столь заметная и в его книге, могла и должна была уединять его, и сношения с ним могли быть вовсе не привлекательны. П. Б.

14. Подлинник хранится в бумагах Решетиловского архива. Письмо это было нам сообщено в списке Н. Н. Мурзакевичем, которому Русская историография обязана тщательным разбором и приведением в порядок этих бумаг. П. Б.

15. Согласно с этим рассказывает и Гельбиг: «Книга расходилась, потому что была писана увлекательным и остроумным слогом, и всякий, кто имел какие-нибудь сведения о тогдашнем ходе дел, без ключа мог объяснять себе намеки. В несколько дней было распродано множество экземпляров». Вдруг о книге узнал Шешковский и представил ее императрице (Библиогр. Записки, т. I, стр. 731). Впрочем, по свидетельству самого Радищева, книги продано было чрез купца Зотова всего 25 экземпляров, да еще подарено: Козодавлеву 2 (из них один для Державина), прапорщику Дарагану 1, ротмистру Олсуфьеву 1 и иностранцу Вицману 1 (Чтения, 82). М. Ш. — Любопытно знать, как иностранец Гельбиг мог судить о слоге Русской книги, которой он конечно не читал, если и мараковал порусски. Книга Радищева лишь в нынешнее царствование дозволена к обращению в публике. Всякий, читавший ее, конечно не услаждался ее слогом, в котором так и отразились болезненность и умственная путаница сочинителя. П. Б.

16. Вольность, ода, на стр. 356–369 Путешествия.

17. Русский Вестник за 1858 г. № 23, стр. 429.

18. «Происшествие это состояло в умерщвлении крестьянами помещика и троих его сыновей, из которых средний, при содействии обоих своих братьев, изнасиловал крестьянскую девушку.

19. Систербецкий начальник, которого не решились разбудить для спасении погибавших на море двадцати человек, проснувшись и узнав, в чем дело, отвечал: «Не моя то должность».

20. Русский Вестник за 1858 г. № 23, стр. 125.

21. Тайный советник А. В. Салтыков, ум. в 1803 г., младший брат Сергея Васильевича. (Рос. род. книга кн. Долгорукова, ч. 2, стр. 74).

22. Русский Вестник за 1858 г. № 23, стр. 420.

23. Так как император Павел не возвратил ему ни чина, ни дворянства, то он, по закону, не мог владеть крестьянами, и но владение Немцовым введены были его дети, родившиеся до ссылки.

24. Памят. Записки Храповицкого, стр. 226. Но уже 2-го Июля Екатерина знала имя автора Путешествия, и он сидел уже в крепости (Там же).

25. Об этой брошюре Екатериною замечено: «Тут же (т. е. при Путешествии) приложена брошюра в 12 д. л., стр. 14: «Письмо к другу, жительствующему в Тоб. По долгу звания моего. С дозволения управы благочиния. В Санктпетербурге. 1790». На другой стр.: «Санктпетербург, 8 Августа 1782 года». Сие замечание на письмо к другу, жительствующему в Тобольске (Чтения, 77). Брошюра эта перепечатана в Сентябрской книжке Русской Старины 1871 г. (стр. 295–299).

26. Русский Вестник за 1858 г., № 24, стр. 408.

27. Граф Безбородко в вышеупомянутом письме своем к Попову, от 16 Июля 1790 г., рассказывает об нем еще следующее: «Другая странная история здесь была та, что поручили было Никите и Токареву набрать и формировать войско, дозволив им набрать баталионы из беглых и вольных. Токарев тем начал, что мещан своих Софийских часть вписал, за то, что они когда-то были беглые, да кто попался даже из гвардии, не только из армии, не отсылая в команды, в свой корпус вписывал. А Никита начал свою операцию по городу. Люди стали у господ красть и бегать, в надежде принятыми быть в баталионы, стали подговаривать даже; а иногда лишь закричит кто караул, то и в солдаты. По счастью, дошли скоро жалобы к Государыне, и Ее Величество велела прекратить сей набор, а людей раздать, от кого бежали. — Токарев и Никита уже было иного и штабу набрали в баталионы и заботилися нарядиться в мундиры сами, но теперь все пришло в порядок. Все сие я сообщаю по дружбе и откровенности для вас, оставляя на вашу волю донести и его светлости. Оба сии военачальники думают, что я их не люблю, а и с ними ничего общего и иметь не могу». Ср. об этом письмо Екатерины к Брюсу (Соч. импер. Екатерины ІI, т. III, стр. 391–392).

28. Пам. Записки Храповицкого, под 28 Сентября 1790 года (стр. 232).

29. Полное Собрание Законов, т. XXIII, № 16901.

30. Приводим это место по рукописи, так как в Чтениях (82) оно напечатано не вполне.

31. В Чтениях (93 и 94), у издателя которых, очевидно, был в руках неисправный список, здесь опять пропуск (белое место). Все это показание приведено нами по рукописи.

32. Из показаний Радищева видно, что Путешествия напечатано было не целый завод, а только половина, экземпляров шестьсот сорок или пятьдесят (Чтения, 82 и 91).

33. Шешковский.

Текст воспроизведен по изданию: О Радищеве // Русский архив, № 5. 1872

© текст - Шугуров М. 1872
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1872

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info