Не стану я говорить о необходимости, нужде и пользе иметь оборону государственную, всякой чувствуя довольно оную; но буду рассматривать, как оную располагать сообразно с местом, временем и случаем. Местом разумею я соседа и силы его, и внутренность свою. Временем — обстоятельства, в которых мы теперь, внутренно и наружно. Случаем — способы, которыми достигнуть до желаемого относительно до первых двух обстоятельств — По первому из сих трех отделений нахожу нужным разделить государственную оборону на четыре главные части, сообразуясь четырем главным частям границ государства; ибо четыре главные стороны имеет оно, в рассуждении соседей. Внутренность же можно разделить почти также на четыре главные части, по сходственности в оных народов, их нравов и обычаев. Для всего сего и надлежит разделить все силы свои, как оборонительные, так и наступательные, на четыре части.

Первая будет оборонительною против Швеции и заключается в приморских, Балтийского моря губерниях, с некоторым резервом со стороны северной части и позади сих губерний. Вторая против прочих европейских соседей, лежащих позади Польши; а заключаться будет в приобретенных от Польши губерниях, с резервом в самых ближайших, позади лежащих губерниях. Третья — против турок, татар и персиян; а заключаться будет в полуденных губерниях, с резервом в ближних позади оных губерниях. Четвертая — против кочующих народов и Китая, то-есть от самого Каспийского моря до Тихова; а заключаться будет [740] в тех губерниях, которые находятся в сей дистанции, с резервом внутри самих оных, для обуздания разных, как законом, так и правами, народов. Каждую из сих частей государственной обороны составить должно из сил достаточных, как к обороне так и к наступанию, и при том того рода войска, которое способнее, смотря по местоположению и против лежащему неприятелю. Для изъяснения сего приложено здесь росписание полков, штаты оных, табели и некоторые изъяснении.

По второму из сих трех отделений нахожу нужным сообразить беспокойные нынешние, наружные обстоятельства в южной нашей части, которые всегда будут действовать, и сами движимы бывают завидующими славе нашей государствами; и для сего необходимо нужно привести себя в сильное и не зависящее ни от чьего вспоможения состояние, дабы всегдашним почтенным состоянием брать поверхность, как инфлюенциею, так и самим делом, — не только в делах, от зависти противу нас рождающихся, но и в видах собственных наших, без оглядки к кому бы то ни было, как к тем только, кого мы сами изберем. Для сего быть вам должно всегда на готове, а мешаться самым делом как можно менее; ибо у нас и домашних хлопот довольно. А за сим, не имея довольного времени мешаться со свободными руками в чужие дела, лучше быть в таком состоянии нам, чтоб от почтения к силе нашей, приобретенного готовностию всегдашнею, не задержали нас управляться с внутренностию покойно и тем самым и не изнуряли оную, и чрез то легче могли достичь до тишины. — До сего можно бы, думаю, достичь, оставя излишние претензии, старался иметь непоколебимыми союзников своих, большею ласкою и доверенностию. Лучше иметь одного верного, нежели многих, по наружности только. — Но не место здесь входить в дальние подробности по политической части; тем более, что в политике, кроме генеральных правил, которые должны быть основаны на честности и доброй вере, трудно входить, и почти невозможно, в большие объяснения, для того что люди и обстоятельства ежеминутно почти пременяются и от того казусы рождаются всегда новые, которых всех никак предвидеть нельзя; а, — по мере того, как встречаются новые обстоятельства — имея всегда за основание постоянные и непременные правила, можно будет всегда располагаться благоразумно, с точностию, без излишней скорости и тихости, но соблюдая всегда счастливую и всегда поверхность во всем имеющую середину.

Государство наше теперь в таком положении, что необходимо надобен ему постоянной и долговременной покой. Прошедшая [741] война, польские беспокойства, да к тому же и оренбургские замешательства, кои напало свое имели от неспокойствия бывших яицких, а ныне уральских казаков, довольные суть причины к помышлению о тишине; ибо все сие изнуряет государство людьми, а чрез то и уменьшает хлебопашество, изнуряя землю. Хотя прошедшая война и к нашей пользе кончилась; но мы претерпели в то самое время недородами, язвой, — которая, конечно, следствием войны была, — беспокойствиями внутренними, а более того — рекрутскими наборами, столько, что остается только желать продолжения мирного состояния, которое утвердя тишину и спокойствие, позволило бы вещи привести в порядок и наконец наслаждаться совершенным покоем. К достижению сего надобно начать учреждением всего того, что может утвердить внутреннее спокойствие, зависящее от домашнего положения каждого. Когда сняты будут налоги, пресечены наряды с земли, то каждый, не лишаясь имения своего, отцы — детей, а господа — тех, коих трудами живут, не будет иметь причин к негодованию; и тогда то пресекутся все народные неудовольствия. Наш же народ таков, что малейшее удовлетворение заставит его забыть целые годы неудовольствия и бедствия самые. По сие время мы, пользуясь слепым повиновением народа и естественным его, счастливым сложением физическим и моральным, все из целого кроили, не сберегая ничего. Но время помышлять о сохранении столь драгоценного, пред(ан)наго его расположения, дабы употребить оное там, где уже, по крайности случая, ни приготовлениями, ни приятием всех благоразумных мер, учинить ничего невозможно. Таперь действуем мы всегда самыми последними средствами, не оставляя ничего в запасе; а от того, естлибы случилась какая неудача, нечем уже оную в том самом месте наградить; а увидели бы себя принужденными натягивать силы свои из других мест и тем самым ослаблять те части государства, которые оными защищаемы были. И так, во всех наших предприятиях употребляем все, что имеем, не оставляя ничего в запасе, как будто бы уверены были во всегдашнем, счастливом успехе оружия; а все уроны награждаем беспрестанными рекрутскими наборами; а от того земля терпит и хлебопашество вместе с нею; люди исчезают, а наконец не остается довольного числа, ни дома, ни пред неприятелем. А естли бы все силы приуготовлены были заблаговременно, то бы комплектование их чинимо было по малу и почти нечувствительным образом. Расположив их сходно с положением земли, не будет нужды действовать всем частям, пока на одну только нападение есть; да и та будучи в состоянии, [742] хотя первые временно, защитить, а не изнурить то место, которому защищением служит; место же будет помощию тем самым силам, которые учреждены для обороны его. И так, вместо того, что защита бывает иногда в тягость защищаемому, она будет, напротив того, действительною обороною, а земля сама подкреплением; ибо не можно, чтобы и самой нерадивой, видя дом и себя в опасности, не вооружился. Но когда защиты нет, а которая и есть, но в тягость, то прежде нежели до дела дойдет, вместо приуготовления к отпору воспоследует бунт. Такового существа были Оренбургские беспокойствия. Распределя же силы оборонительные, во первых по силе земель, а во вторых по силе противулежащего соседа, есть средство всегда быть сильну и свежу, земле не в тягость и готову к отпору и даже к отмщению обид. Человек первое сокровище государства, а труд его богатство. Его нет — труд пропал и земля пуста; а когда земля не в деле, то и богатства нет. Сбережение государства — сбережение людей; сбережение людей — сбережение государства. Для сего сбережения потребно средство, которое я. может быть, нашел. Государство почитать должно телом, государя — головою, законы — душою, богатство и изобилие — здоровьем, военные силы — руками и всеми теми членами, кои к защищению служат, а религию — законом, под которым все состоит. Благоразумный человек будет почитать сохранение здоровья и сил тела своего первою вещию со стороны физической. Полагая военные силы руками и всеми членами, служащими к обороне, должно их, — следуя сему сравнению — иметь и содержать точно в том состоянии, в каком бывают оные члены у здорового и сильного тела, то есть сильными и крепкими, без излишества; ибо естли бы было излишество, тогда бы, конечно, оное вредило остальным членам, отъимая у них, для той излишней крепости, соки необходимые к равному довольствию всех членов, и потому к сохранению равновесия во всех частях тела, без которого здорову быть нельзя.

Государство, в котором какая нибудь часть, расходами своими или иным чем, затрудняет другие, или препятствует свободному течению оных, есть тело, у которого член один отнимает соки и другие, чрез то, выводит из равновесия и потому навлекает какие нибудь бедствия, чрез долгое или короткое время. Из сего следует, что военные силы в государстве должны быть таковы, чтобы не в тягость оному были, но в оборону и защиту, а сверх того достаточны не только для защищения, но и для наступательных действий и содержания внутреннего порядка. — Всякая часть [743] государства раздроблена опять на свои части, и потому должно, чтобы каждая из оных была одна с другою в равновесии; ибо все сии малые части вместе составляют одну большую, от которой зависит целость и безопасность общества. Сколь скоро в оной равновесие потеряно будет, столь скоро одна часть будет действовать лучше, а другая хуже. Что же тогда постраждет? Без сомнения — тело; от того что в одном члене будет более силы, нежели в другом; потому что один член будет более в себя вбирать соков, нежели другой. И так, несомненно, что равновесие надобно и во всех военных частях, для сохранения общества. Равновесие полагаю в том, чтобы, во первых, все границы защищены были везде равно; второе — что бы губерниям не была защита их тягостию и чтобы одной пред другой не было содержание оной труднее; третие — чтобы оборона была в одном состоянии повсюду, ибо, кроме безопасности, польза общая требует, чтобы все части повсюду пропорционально делали тоже, каждая в своем роде; тогда будут они все споспешествовать к пользе общей, а не инако; ибо в противном случае одна часть будет перевешивать другую; а о вреде, от сего последующем, говорил уже выше. Из сего видно, что три вещи, потребные к равновесию, необходимы и к целости общества: 1) от равного всех границ защищения зависит, безпосредственно, целость; 2) от расположения защиты в губерниях, без отягощения их, зависит покой, довольство и равновесие; 3) от равного состояния, повсюду, обороны зависит равная повсюду безопасность. Объяснив все, приступлю к делу и начну с 1-го пункта, о равном всех границ защищении.

Границы должны быть повсюду укреплены крепостями, линиями или иным чем; оное зависит от местоположения и противулежащего соседа. Оные ограждения привести в безопасное оборонительное состояние: крепости, — укрепя их по правилам, порядочно, и снабдив войском, оружием и разными припасами; линии — расположа по оным, в пристойных местах, войско, оружие и припасы, но все сие таким образом, чтобы защищало некоторое расстояние, а не один токмо пункт, как в крепостях. В иных же местах служили бы довольным укреплением и натуральные преграды, как например, леса, болота и в оных засеки, и пр. В таковых местах нужды нет повсюду содержать войски, а иметь только их в таком расстоянии, чтобы в случае какого нибудь предприятия неприятельского, можно было предупредить или остановить его покушение. При всех таковых расположениях иметь должно всегда пред глазами общей и единой предмет — целость [744] государства. Войски, по сему же предмету, должны набираемы быть в самых тех местах, которым должны они служить обороною, для того, чтобы лучше рачили в охранении их; ибо, обороняя огражденную ими часть государства, обороняют купно домы свои и родственников своих; а при том не будет пропадать их столь много от перемены воздуха и менее убывать их будет побегами, поелику они и служа находятся почти дома и вместе с своими родственниками; а паче всево выгода чрез оное будет та, что употреблены они будут против натурального и смежного им неприятеля, который, будучи им уже знаком, менее для них казаться будет опасен; ибо ничто не отнимает столь скоро бодрости, как неизвестность, тем паче в людях не просвещенных. Таким образом защита границ будет по всему государству равна, ибо дух, действующий в оборонителях, будет одинаков по всем местам; и чрез сие достигли бы до общего предмета, которой есть равновесие, ибо все части и везде успевали бы равно в сохранении целости.

При расположении защиты в губерниях, наблюдать должно, как я уже выше сказал, 1) чтобы не была защита в тягость защищаемому, но, напротив того, действительною обороною, а земля подкреплением; 2) распределять силы оборонительные по силе земель и по силе противулежащего соседа.

Нет лучшего способа к приведению в действие первого из сих двух разделений, как учредить повсюду то самое, что уже у нас заведено в Слободской и Новороссийской губерниях. Полки, расположенные в них, содержатся людьми, лошадьми, провиантом и проч. от самых тех губерний; то чинить точно сие и повсюду, с тою разницею, что те места, кои малолюдны или иным чем недостаточны, занимали бы от соседних губерний, естьли в оных, из-за содержания своих войск, есть остатки. Рекрутов же брать до тех пор только, пока солдатские дети не начали бы заменять оных, — о которых, вследствие сего, подробно говорить стану. Чрез сие, равновесие везде соблюдено будет, а земля будет, как из сего видно — подкреплением. Что-ж касается до второго отделения, то оное ясно понять можно из приложенного здесь росписания полков, которые расположены, сколько по силе прилежащего к границе соседа, столько и по числу жителей тех губерний, где оные полки квартируют, равно как и по их нравам и склонностям.

Причину тому, чтобы оборона повсюду равна была, показал я, говоря выше о равновесии. Оная есть — равная повсюду безопасность. И так, стану стараться объяснить все то, что думаю нужным к [745] приведению обороны повсюду в одно состояние. 1) Предписать всем начальникам, от фельдмаршала до рядового, все то, что должно им делать; тогда можно будет на них взыскивать, естьли что нибудь будет упущено, а не прежде; ибо надобно, чтобы каждый знал, что ему делать должно, чтобы потом можно было от него требовать ответа, для чего он упустил то или другое. Теперь слышно беспрестанно, что у того полк, или другая какая часть, лучше, а у того хуже, и что от того такой и такой произошел вред, и проч.; обвиняя всегда притом частного командира. А о том никто и не помышляет, что не дан способ им всем равно хорошим быть; а чрез то, и не от них быть дурными. Сделать такое всем предписание, сверх того штаты всему, огранича их так, чтобы никто из своей головы, — не представя куда надлежит, не смел ниже безделки переменить; ибо сколько голов, столько равных мыслей; а в службе мысль должна быть одна. 2) Смотреть за исполнением всех предписаний весьма строго, дабы упущением, каким бы то ни было, не порвать цепи порядка, от которой зависит безопасность. Но предписание, с своей стороны, должно быть ясно, чтобы никто не мог извинить себя неразумением, — начиная от мундирных и аммуничных вещей и кончая строевым порядком; а притом и снять все затруднения и препятствия, которые могли бы встретиться, каждому по своей части, в самом исполнении предписанного; ибо надлежит, заставя человека делать что нибудь, дать к тому все способы, но оные, для отвращения всяких злоупотреблений, ограничить. Все сие сделав таким образом, не упускать никому ничего и строго за упущения взыскивать, дабы везде и во всем завести равенство, которое необходимо нужно к достижению того, чтобы все части, равно всякая в своем роде, споспешествовали к общему предмету. Из такового предписания всему, и, чрез то, ограничивание каждого, следует то, что все будут несравненно довольнее и охотнее к службе, ибо не будут страдать и видеть себя подчиненными прихотям и неистовствам частных командиров, которые чрез то сквернят службу и, вместо приохочивания к ней, удаляют от нее всех. Когда всякой будет делать, что ему предписано, со всевозможною точностию, то не будет никто выводить вещи из равновесия, а чрез то и безопасность повсюду будет равна. Но, кроме безопасности, польза общая требует, чтобы все части повсюду пропорционально делали тоже, каждая в своем роде, для споспешествования к пользе общей, как я уже выше сказал. [746]

________________________________

На полях вышеприведенной черновой записки ² вел. кн. Павла Петровича написаны рукою его же, великого князя Павла Петровича нижеследующие рассуждения.

«До обстоятельств внутренних коснулся я поелику предприятие мое до них относится, и для того примечу, что государство наше, по положению и по величине своей таково, что ни в ком нужды ему не будет, пока мы сами того не захотим или не навлечем того; но от вышеупомянутых обстоятельств всегда будем иметь довольно дела дома, по нижеследующим причинам.

«Земля наша весьма обширна, и потому невозможно так усмотреть, чтоб цепь ни где порвана не была. Недовольное просвещение в людях, по короткости времени, с которого мы начали просвещаться, а особливо в сравнении других европейских народов; — внутренние беспорядки, родящиеся как от разных в государстве нашем живущих народов, не обузданных законами гражданскими, так от частых интриг дворских, которые переменяя почти образ мыслей и упражняя умы, мешали и отводили их от порядка и от помышления о заведении или учреждении законов — основания и узды всем. Но как и можно требовать, чтоб тот помышлял о законах, кто интерес свой находит в беспорядке и, потому, в опровержении оных? — Сие рассуждение довело бы нас до того, о чем я не намерен здесь говорить; но помяну только о генеральном положении вещей, не входя ни в какую подробность, и потому скажу, что государство наше, будучи в беспрестанных движениях с царства государя Петра первого, зачинает приходить в некоторую слабость, которую, как ее самую, так и ее следствия, предупредить должно, дабы все здание или весь корпус не рушился, как ослабевшее от многих припадков тело; для чего и должно стараться тело покоем исцелить. Спокойствие внутренное зависит от спокойствия каждого человека, составляющего общество. Чтоб каждой был спокоен, то должно, чтоб, как его собственные, так и других подобных ему страсти были обузданы. Чем их обуздать иным нам, как законами? — они, общая узда. И так, должно о сем фундаменте спокойствия общего подумать. Здесь опять воспрещаю себе более о сем говорить, ибо нечувствительно сие рассуждение довело бы меня до того пункта, от которого твердость и непоколебимость законов зависит, утверждая на всегда бытие и состояние каждого и рода его. Когда единожды законы [747] утвердятся тем способом, которым и состояние каждого утверждается, то не трудно будет приступить к исполнению какого бы то ни было предприятия, ибо тогда не может и наго быть в обыкновенном течении вещей, как сходного с благоразумием. Между тем, ничто не мешает приступить к исполнению, частно, моего намерения о военной части, поелику сходно может, если допустят нынешние обстоятельства. Здесь нахожу необходимым помянуть, — говоря о положении внутренном, — о положении нынешнем военной части. Чтоб онсе лучше можно было объяснить, покажу гисторически, сколько сия часть терпела перемен со времени начала своего.

Первое основание положено было Петром Великим, сообразно с тогдашним нашим и всей Европы положением; но учредил он войско не набранное, но все по наряду служащее; и так вся тягость лежала на земле. — Во время царствования императрицы Екатерины первой и императора Петра второго, вещи были на том же основании: но не мода тогда была о сем помышлять, и так никого и не сыскалось, кто бы за сим смотрел; да сверх того, правилом политическим было тогда принято: истребить мало по малу все войско, дабы, не навлекая себе ревности от прочих держав, нас оставили бы в покое. Всякому из сего видно, сколь порочно было сие правило и сколь оно пахло тогдашним ненросвещением, слабостию духа и, под сим видом крывшимися, подлыми дворскими интригами. Конечно покой хорош, но не тот, который происходит от слабости или уныния, — так как и предприимчивость, которая бы происходила от беспокойствия духа. — Императрица Анна, вступив на престол и будучи окружена людьми бодрого духа, нашлась принужденною взяться за сию запущенную часть. Люди переменившись — все инако пошло: вот епока вторая в войске нашем. Когда законов нет, то и узды нет; а когда ее нет, то страсти действуют, а благоразумие — тогда только, когда оно с страстьми случится согласно. При сей епоке страсти действовали и, между прочим, ненависть персональная и род мщения. И так, все, что ни было делано во второй сей епоке, показавшееся дурным, было слепо переменено, вместе с вступлением императрицы Елисаветы первой. Не отымая у нее хороших качеств, должно сказать, что царствование ее было не столь порядочно, как той, которая была пред нею на престоле. Многие вещи потеряли силу свою и действие их ослабело. Страсти были тому причиной. Страсть государя отворяет двери всем пользоваться. Не видит уже своими глазами и не может укорять других, ибо чувствует, что могут и его самого укорить. Последние годы не входила уже она ни [748] во что, по причине болезной своих, а делали ее именем те, кто хотел дела превращать по своим видам. От сего зачало все терять свою связь; — вот четвертая епока. — Здесь вступил покойный отец мой на престол и принялся заводить порядок; но стремительное его желание завести новое, помешало ему благоразумным образом приняться за оное. Прибавить к сему должно, что неосторожность, может быть, была у него в характере и от ней делал многие вещи, наводящие дурные импрессии, которые, соединившись с интригами против персоны его, а не против самой вещи, и погубили его, и заведениям порочный вид старались дать. Чего интриги не в состоянии навести, естьли благоразумие, осторожность и твердость духа не противустоят им? Пятой епоки конец здесь должно положить. — При вступлении на престол ныне царствующей Императрицы, увидели нужду переменять и поправить вещи по военной части. Нет вещи на свете, которую не надлежало бы, через несколько лет, в чем нибудь переменить или исправить, дабы согласоваться с временем и обстоятельствами. Опасались однако же за то самое взяться, что причли в вину одному, не переменив сперва виду вещи, и так самое тоже стали делать, но не под теми именами и прикрывая всегда единую наружность, дабы не показаться пред светом противуречащимися. Большая часть из сих перемен не самими Государями нашими деланы; следовательно поправляли те же самые люди, которых самих бы надлежало исправить. Прибавлю к сему то, что партикулярный человек имеет всегда соблюдать более консидераций, нежели Государь или правительство; и так, поправления деланные не служили на все части, а на те, может быть, которые не относились до персон. Должно приметить, что такого рода поправления, каковы деланы были коммисиею, часто прикрывают страсти тех, кто оную составляют, или того, кто ею начальствует. И так можно почитать большую часть дел таковых исполнением прихотей того или другого, а не исправлением недостатков сей части. От сего и раждается всегда, что переделаны бывают вещи никакой важности в себе не заключающие, пока те, в которых наибольшее зло замыкается, остаются не только без поправления, но и без малейшего уважения. Во время сего последнего царствования, военная часть терпела еще перемену. Правда, что меньше она была тех, о которых помянул выше, но от причин и от действий, может быть не вреднее ли сия была всех прочих. Большая часть людей видит сук в глазу у другого, пока не видит и бревна в своем. Увидели правящие военною частию [749] недостатки, злоупотребления и захотели оное исправить, а может быть и опорочили только то, что другими делано было. Но как часто бывает, что искав лучшего теряют сплошь хорошее, то при сем случае и стали порочить все, что делано ни было, пока надобно было на(ис?)править бы злоупотребления одни; опорочив же и развязав узли, держащие цепь — умения и не стало: старое почти истребили, а нового ничего не сделали. И так, теперь никто уже и не знает, что и как делать; да к тому прибавить должно, что и но мода теперь, что либо наблюдать из предписаний, а исправным быть — стыд и низкость духа. От сего и идет все по прихотям каждого; а часто прихоть состоит в том, чтоб ничего не делать и угождать своим необузданным страстям. Вот плачевное состояние, до которого у нас военная часть дошла. Но не все зло исчислил я: теперь приступаю к другого рода злу, которое при таковом управлении еще опаснее для всего общества, ибо нечем исправить в сию минуту; если же запустится мало, то и большим чем не исправишь. Во время сих столь скоропостижных перемен, к несчастию нашему от тех же причин почти, от которых и внутренность переменялась, — переменялось и наружное наше положение, и почти столько же раз, сколько и прочие вещи. Имели мы при государе Петре первом союзниками своими: короля Дацкого и Прусского, вместе с Англиею. По кончине его, до самого царствования императрицы Анны, политическая связь была такова, что трудно что либо сказать точного, ибо не думаю, чтоб тогда много и с связью думали о ней. И так приступлю прямо к царствованию императрицы Анны. Она вступила в союз, начатой Петром Великим. Тем самым имели к нам зависть прочие державы, а особливо Аустрийской дом, по причине успеха нашего против турок, и в то самое время побудил Францию, (которая имела вражду уже против нас за выбор короля Августа II и дело под Гданском) а оная — Швецию, которая и начала неприятельские поступки против нас, тотчас по замирении с турками. При императрице Елисавете не оружие, а интриги венского и французского двора имели успех и переменили систему нашу политическую и навязали нам на шею свои интересы и своих союзников, шведов; а прежние наши стали быть неприятелями.

________________________________

В. К. ПАВЕЛ — К ГР. ПАНИНУ.

Октября 11-го дня 1779 г.

Граф П. И. При сем посылаю к вам одну часть моих мнений, которая мною самим сделана еще в 774 м году; а как вы тут много увидите такого, о чем я к вам писал уже в прежних [750] моих письмах, то из сего и заключите, что оное есть собранные от некоторого времени материалы, служащие основанием всем нашим рассуждениям. Со временем сообщу вам и остальную часть моих мнений; а между тем пребываю вашим верным....

________________________________

Генваря дня 1779 г.

Граф П. И. В последнем моем письме я писал, что пришлю к вам мысли свои, встретившиеся мне в разные времени, касающиеся до разных частей войска нашего. Одна из главных казалася мне: департамент или место, управляющее оным. Предприятие сие может показаться вам, по деталям своим, излишно пространным для одного человека; но предупреждаю вас, что не входил инако в оные, как будучи руководим уже сделанными прежними предписаниями, к которым применил мысли свои; где же оных предписания не находил, тут только довольствовался упоминать о самых тех вещах, — что вы легко и усмотрите из пространства некоторых и из краткости других пунктов; — имея, однако же, всегда перед глазами основания, на которых желал видеть сию часть, и сношения, в которых желалось бы мне, чтоб подчиненные ее части между собою были. Другой предмет еще был в том, что не входил в дальные деталии; казалось мне, в разных вещах, что злоупотребление и недовольное рассмотрение вещей было основанием по сие время оным; а как сие требовало исправления, а для оного локальное познание обстоятельств, которые сами могут пременяться чрез время, то и представил все сие до самого того времени, в которое исполнение будет следовать предписанию.

Пребываю вашим верным.

ГР. ПЕТР ПАНИН — ВЕЛ. КНЯЗЮ ПАВЛУ ПЕТРОВИЧУ.

Января 13-го дня 1779 года. Москва.

Всемилостивейший государь!

По истощении всех естественных сил на превозможете нынешних, сильно обновившихся во мне летучей подагры головных припадков, достигнул я теперь только всеподданнейше исполнить вашего императорского высочества два, полученные мною в свое время, высочайшие повеления, на которые ответные, всенижайшие мои рассуждения, на каждое особенно, по тому же самому порядку, каким, всемилостивейший государь, расположения предписаны были, имею я счастие при сем препроводить в высочайшее ваше благоволение, — прося всеподданнейше, все в них недостатки, необходимо происшедшие, — сколько по столь долговременному уже выступлению [751] моему от всех государственных сведений и связей познания дел, столь более еще от оскудения естественной моей способности к важным размышлениям, соображениям и к правильным заключениям, — милосердо заменить теми беспредельными усердием о поспешествовании, всеми остальными моими силами, высочайшим попечением наследника престола о истинном благе моего отечества, верностию неограниченною и откровенностию совершенною ко освященной особе вашей, кои руководствовали в душе моей к составлению сего приношения; и с которыми я, до последнего моего издыхания, пребываю со всеподданнейшим благоговением, всемилостивейший государь! вашему императорскому высочеству всенижайшим и вернейшим подданным граф Петр Панин.

Нельзя, кажется, не признать сей справедливости, что по равным, довольно многим прежним размышлениям и переменам о изыскании регулярным войскам наилучших разделений на части, к способнейшей удобности как надзирать их в предположенной исправности, так располагать и обращать для самых сражений, чтоб не было из всех других наилучшим принятое уже у всех Европейских держав разделение войск на армии, под предводительство каждой особливым фельдмаршалом, а армии на дивизии под начальство полных генералов, дивизии на части под надзирание генерал-порутчиков, а части на брегады под распоряжение генерал-маиоров; но только в оном, против настоящего существа и важности сей службы, вкрадываются, часто происками, не только в звание военных министров, да в самых полководцев и в другие важные чиноначальники, такие персоны, которые, кроме тщеславного побуждения возноситься военными чинами, не имеют отнюдь, не только намерения отваживать себя в военные, настоящие труды и опасности, но всеми образами отклоняют себя от оных. Таковые же персоны, не сопрягаясь с войсками ни разделением с ними собственных, не только опасности в жизни и в увечье, ниже в чести и в бремени походных трудов, имеют справедливые для себя причины управлять войсками и приуготовлять их по одним только тем, посторонним угождениям, из которых бы они могли извлекать соблюдение собственных видов, столь вредных, в самом их начале, существительной надежности войск к полезным исполнениям той самой должности, для чего только войска содержатся на великом государственном иждивении и с чувствительным ему бременем; а от такового, вкрадывающегося почти [752] повсеместно, в воинскую часть злоупотребления, нельзя конечно не признать самым лучшим спасением и предохранением, когда владеющий государь, без всякого постороннего посредства, может самолично войско управлять и надзирать его чрез тех, при оном, военноначальников, кои учреждены по установленной во всем связи, для повиновения одного чина другому, и которые в таковом случае не могут, кажется, иные быть, как уже сопряженные с войском, собственною неразрывностию разделять с ним, при всяком случае, собственные неутомимые труды, честь и самой живот; то, при столь важном и ничем неизбежном сопряжении с войском всякого их чиноначальника, не будет уже инако свойственно, как всякой из них, по своему званию, станет при востребованных случаях приносить самому Государю мнения свои, на приуготовления и содержание войск, самые чистосердечнейшие и без всяких других видов кроме, чтоб способом единственного благосостояния войск приобретать свое возвышение и соблюдать собственную честь и жизнь. При таких же истинах и кажется непрекословным заключением, что может представляться для отечества счастливее и обрадованнее, как опознание, что природной, высокой Наследник престола его, возрощей до настящего возмужения, в недрах своего отечества, с прозорливейшим проницанием и с неутомленною прилежностию на приуготовление полезнейших для империи размышлений, признает непременною государскою должностию самолично управлять и во всем надзирать над государственною обороною, яко над единственною, надежднейшею подпорою целости и безопасности оного.

Сколь справедливо, что надзирание и управление в войске всякому снабжению, по сопряжении во оном со общим государственным внутренним домостроительством, требует отделения от настоящего над войсками начальства в особливое присутственное место, столько же, кажется, неоспоримым, чтоб не только то место, но ниже и ничто другое не имело, конечно, власти делать в войске какие либо перемены, или новые заведения, без доклада Государя — не токмо такого, которой самолично начальствует над войсками, ниже и без того, которой начальство войск хотя и оставляет из самоличного управления, но дал предписание, есть ли не на всякую подробность, то, конечно, с генеральными на все предположениями и установлениями; да и кроме сего, истинное усердие, освобожденное уже от всех собственных выгод и корыстей, но сохраняющее во всей совершенной целости ревностное свое желание споспешествовать при всяких случаях истинной славе своего государя и прямому благу отечества, извлекает еще присовокупить к [753] сему, что и сами владыки земные предуспевают гораздо способнее и достигают счастливее до своих высоких желаний, когда для премен преждних учреждений и установлений, окоренившихся уже государственною к ним привычкою, — особливо таковых, при которых, и способом коих империя все торжествовала над разными своими неприятелями, прославленными пред собою в благоустройствах, возвышаясь сама всегда в собственном могуществе, — учреждают собрания из мужей, испытанных прямою практикою в званиях, верности и усердии, для рассматривания наперед, способом рассуждений оных тех предметов, к премене которых приступать намереваются: с каким они намерением и с какими основаниями были прежде учреждены; что в них недостаточного почему признается; а те недостатки какими средствами удобнее и возможнее переправить или и переменить, в какое лучшее положение, не только не выступая, ниже и не повреждая всей государственной общей связи в его безвредности.

Противуречить не возможет, кажется, никто, одаренный от естества праведным о всем понятием и благими намерениями, чтоб не было совершенно полезнее и во всем благоуспешнее, когда избрание о общем благе, ко утвердительному преположению, и действительное во всем исполнение состоит в беспрекословной и безъотменной власти у одной владеющей особы. Сколь же сие ни полезно для правления целого государства, особливо весьма пространного и составившегося из земель разнообразных в положениях, в обычаях и в вере. — но больше еще оное необходимо ужо надобно для начальства над войсками, и с соблюдением уже неупустительным, чтоб никто в них не дерзал переменять ни самых безделиц из того, что оному в штатах и повелениях предписано от начальствующего над войском; для того особливо, что хотя в переменах самых малостей и нет важностей, но в том есть величайшее, чтоб в войске, состоящем из разномыслящих умов, никто не смел, во отправлении своих должностей, иного делать, кроме того, что ему от главы оного приказывается и не отваживался б приучать себя попускаться на перемену, — что подчиненному представляется иногда и малостию; но в существе силы войска есть самая душа того, чтоб не вкоренялось в нем наипагубнейшего ему своевольства, презрением и небрежением ко всем повелениям, происходящим по чинам службы.

Здесь, беспредельные верноподданного откровенность и усердие заставили было еще возвратиться на вышеобъясненное уже рассуждение, что и для самого того, дабы единожды преположенные [754] учреждения и повеления, ко общему исполнению, могли непременностию своею приобретать в сердцах каждого к твердости своей окоренение, а не единственный страх, то признается лучшим и для оного средством, чтоб ко всяким переменам, востребующимся во общих учреждениях и повелениях, приступать не инако, как по выслушании и рассмотрении достаточно рассуждений о том у поверенных чиновников той службы, в коей предпринимается сделать какую перемену преждним учреждениям. Но когда счастие представило уже увидеть наследника престола собственное, столь благополучное об оном расположение, то пресекаясь дальним о сей материи рассуждением, приступаю к всенижайшему объяснению моего чистосердечнейшего мнения на прочие, последующие по их порядку предписания.

Не разнствовал я, и теперь ни мало не разнствую моим всенижайшим рассуждением, чтоб не было справедливо, как предположение легких войск к стороне, облежащей азиатскими народами, где и сами те войска имеют поселенное пребывание, так что и употребление оружие равного противу равного имеет свою удобность, потолику токмо всеконечно, поколику нет никаких правил без исключения; но коснулся я о сих двух пунктах в прежднем моем приношении, ради единственного внесения ко примечанию сего, что в последних двух войнах практика удостоверила все воюющее войско несколько о противном тому, что заключалось прежде всеми, до испытания на тех войнах, как нашими легкими войсками, колико они, в способных употреблениях и против регулярнейших войск полезны, так и многочислие при армиях легкой артиллерии.

По касательному до кантонов и кантонистов, то, по объяснению последнего предписания, не остается мне, кроме обрадования о счастливом повстречании рассуждения моего, согласного во всем с высочайшим в том предъусмотрением.

В той империи, коя существенно преизобилует внутри себя самой разными пособиями, — при таком наисчастливейшем и всемилостивейшем расположении высокого наследника престола ее, что сам он соизволяет приуготовлять уже намерения свои, обратить расходы государственные, от излишних употреблений на приумножение оборонительной силы государства, — конечно найдутся в свое время самые нетрудные способы к собранию денег на приумножение войска; почему усердным детям отечества не остается теперь, кроме что только наполняться радостию о таком предъузнании.

По пункту до подвозной пехоты, ради обороны Сибирского края, [755] отношу я к большему лишь моему счастию, что мысль моя об оном могла удостоиться сходствия высочайшему собственному расположению; по повторяюсь к сему одним только тем, что прибавление ко оным полкам самых легких орудий, хотя и на всякую роту по одному, кажется могло б быть весьма полезно; а что принадлежит до прежднего учреждения о состоянии того корпуса беспосредственно под военною коллегиею, то конечно несказанно счастливее для империи, естьли владеющий Государь соизволит всего без изъятия государственною обороною повелевать собственною персоною, без всякого посредства; и конечно нет ничего свойственнее, как хозяину мужеского пола распоряжать собственно самому и управлять всем тем, что защищает, подкрепляет и сохраняет целость, как его собственной особы, так государства, им обладаемого и тех всех доходов и пособий, коими сохраняется всеобщая безвредность, — но что требует неутомленности беспредельной.

По рассуждению о гарнизонных, не имею же я ничего другого, кроме ощущения в душе моей радостнейшего наполнения о том заключении, кое счастливейшая для отечества моего прозорливость наследника престола внушила в великую душу его о придерживании во всем всегда лучше к старому, испытанному, нежели взводить новизны неиспытанные, последуя согласным моим рассуждениям и в сем, что теперичное положение России, возвысившееся весьма много пред преждним своим состоянием, требует всеконечно особливого, наивнимательнейшего рассуждения и соображения со многими прочими государственными обстоятельствами и с верными, подробными осведомлениями и размышлением о предположении, сколько содержат империи, для чего, как каких крепостей или укреплений, так гарнизонных баталионов и прочих, присвоенных к сей службе чинов.

О наборе с земли рекрут, с верным изъисканием положительной ко оному пропорции такой, чтоб земля могла выносить без всеконечного раззорения и с предложением непременного срока к набору, — я нахожу подданическою должностию, усердием и откровенностию присовокупить только сие, что в один год неподоспевшие возрастом своим люди в годность к службе, могут еще созревать ко оной; то не удобнее ли можно преполагать сроки рекрутским наборам чрез три года, дабы пятнадцати-летние люди к осмнадцатому году, а семнадцати-летние к двадцатому году, созревать успевали; но как нет регул без исключения, то и в сем основании, случай продолжения войны и первой год выступления из оной переменяет всеконечно мирное наполнение всего [756] войска, тем числом, сколько когда убылоль его, или удобности обождания полного укомплектования требовать и дозволять могут.

О злоупотреблениях, внедрившихся в военную российскую службу, высокое предусмотрение и выведенное из него заключение расположены на самых неоспоримых всеконечно истинах о сей подлинности, что те злоупотребления не привлекают, а отженяют от службы российское дворянство, особливо при недавном получении им всемилостивейшего освобождения от долговременного порабощения тягостному игу неволи; при такой еще несозрелости, что не все оно воспитанием столько приуготовлено, чтоб сей полученной, наидрагоценнейшей себе дар могло оно употреблять всегда в такое благо отечеству, дабы службе его не прикоснулось некоторого затруднения. Но как и в тех государствах, где благовоспитание вошло уже во всю созрелость, редко обходилось, или и никогда, чтобы от важных перемен не было чувствовано некоторых неприятных восколебаний при первоначальных, из новых перемен движениях, коими большая часть людей ввергается в заблуждение; а тем больше еще, когда они почувствуют освобождение себя от теснейшего претерпения, — то посему кажется и в российском дворянстве, при первом восколебаний сладостию вольности, большая часть поверглась, и повергается еще в заблуждение гораздо вреднее для себя собственно, нежели службе отечества; да только чаятельно, что одним движением, свойственным при таком происшествии, слабому естеству человеческому, а не истреблением из сердец прежднего своего, ревностного усердия к службе государю и отечеству; и ежелиб здоровые и молодые дворяне, выступающие из военной службы, при первом их прельщении вольностию, наехавши в домах, как семьи свои, от коих они зависят, недовольными о выходе их из службы, так и большая часть собственные доходы совсем несоразмерными тому, чтоб могли они удовлетворять недостатку тому привыкшему образу их жизни, которым они пользовались в службе, спомоществованием жалованья и любочестием от чинов начальства своего, со всегдашнею надеждою о возвышении своем в почестях, не находили б в тоже время в своем отечестве наисоблазнейших предметов ко всегдашнему отвлечению их от трудности военной службы, умножением наивеличайшего числа земских мест, к помещению на них самых молодых и совсем незаслуженных штаб и обер-офицерских чинов, — как в казначеи и землемеры, так и в разные тем подобные земские служения, в которых получившие места не только обогащаются, да и в чины возвышаются без всякой трудности; то нельзяб [757] сомневаться, чтоб большая часть выступающих из военной службы штаб и обер-офицеров одним первым бешенством о вольности, без таковых соблазнительных примеров, не возвращались опять добровольно в первую свою службу, коя и имела-б конечно получить между ими некоторых еще и к лучшей прежднего, своей пользе. Но теперь, ко исправлению толико распространившихся злоупотреблений и побудительных им причин, повреждающих не только одну военную службу, но безопасность отечества и самое дворянство, чтож может счастливее для всего того быть и радостнее ощущению в сердце верного сына отечеству своему, как усмотрение проницания об оном наследника престола самые праведные, с намерением к поправлению того, в свое время, наилучшими средствами и с милостивейшим преположением о ненасиловании всемилостивейше пожалованного дворянству дара вольности, которую всякой из них правомыслящей почитает драгоценнее своей жизни и первейшим от себя залогом беспредельной верности и усердия Государю и отечеству.

Рассуждается за удобнее составлять из чужестранных людей особливые полки, по сим предусмотрениям: 1) российские люди, как и все прочие, во учениях церкви веры своей, особливо от большой части невежественных духовных, очень тверды еще со многими и суеверными предъубеждениями, по коим тягостно им соединятся, с добрым согласием, в артельную жизнь с людьми других вер; особливо же причиняет в том больше затруднение усердное содержание постов. Чтож ближе к неприятельским действиям, то сильнее убеждается всякой веры своей учением, да и со вкорененным суеверием, что вообще с великою еще различностию в нравах подлых россиян с другими европейцами делает большее беспокойство на приведение их в согласную артельную жизнь с чужестранными. 2) Приучение чужестранцов, сверх военных экзерциций еще и к национальному языку занимает очень много время и труда; а при составлении в России чужестранных наций особливых полков, которая имеет и под собственным скипетром многие других наций области и провинции, есть кажется удобность оставлять и содержать тех людей полки с их собственным языком, по примеру, во Франции немецких, а в Швеции — финских полков; да Россия содержит уже и теперь полки, одних гусарских званий, и национальные, и особые, вербованные из чужестранцов. 3) В содержании вербованных людей, противу национальных, кажется не может другого излишества быть, кроме разве самого малого, и тех денег, кои даются при приемах на руки. [758] Но и со всем тем чужестранные не могут излишествовать перед россианами, когда приимется в примечание и будет внушаться им самим, что российские солдаты берутся из поселян, а они, будучи там на земле, платили не только за себя, да и за семейство свое, пришедшее в старость и не вступившее еще возрастом к работам, подати — как государственные, так и помещичьи, от коих они, одним вступлением в войско, не токмо освободились, да еще и за них, во время и службы их, платят оные другие поселяна; к тому ж, как дети их, с семи лет, содержатся на государственном пропитании, так и они сами, при одряхлении получают не так как вербованные люди собственно собою пропитание, но от короны, или возвращаются на преждние свои земли; когда-ж все сие причтется, — как по справедливости и следует, к окладному жалованью российских солдат, которое они получают на одни свои прихоти, а в прочем ныне они достаточно удовольствованы всею одеждою и пищею, — то со оным причислением, не чаю, чтоб обыкновенной годовой оклад вербованных солдат превосходил российских; по чему и нет справедливости российским солдатам завидовать вербованным. В прочем же кажется, всякое другое равенство не будет трудно содержать между ими, при беспристрастных только главных военноначальниках.

Доставать на вербование людей не представляется способнее удобности, как благополучное ныне расположение с Польшею, и тех провинций, которые состоят, чужестранных наций, под скипетром России, также и Малороссии, из коих, о способах по последней мере не довольные фундаменты заводимых полков, под названием самых тех провинций, всенижайше ссылаюсь на первое ответное мое приношение.

Размышлением и вниманием, предводимыми, хотя б и не самыми совершенными: верностию, любовию и бескорыстным усердием к своему отечеству, не возможно б было природному сыну его не повторять несколько раз восхищенным пропитанием сего второго включения; а при всяком пропитании, душе подданного, не чувствуя в себе конечно никакого недостатка к своему отечеству, в самой полности любви, усердия и верности, а к наследной крови [759] своих государей беспредельной и искреннейшей преданности, не возможно еще более не наполнятся при том ощущением совершенной радости о наиблагополучнейшем, отечеству его последующем счастии, которое верно предвозвещается из усмотренного, во оном приложении, объятия наследником престола, во всей обширности, наипрозорливым вниманием, в самой точности и живости, всея союзной связи разных перемен, праведных надобностей и вкравшихся злоупотреблений во всей той империи, для обладания которой, милосердой о России вышней промысл пред определил его к своему времени и наполнил святую его душу толико благими дарованиями, из непременности коих не может уже иначе всеконечно произойтить, как совершенное щастие и благосостояние толико миллионам детей российской империи и ее самой твердой целости и могущественной безопасности, под драгоценным его скипетром с наилучшим процветением собственно славы его, сопряженной неразделенно с щастливейшею славою всех вообще его природных подданных. Но как тут, хотя и наиприятнейшие размышления для усердного подданного, по самой живой картине о всем вообще положении любезнейшего ему отечества, изображенной высоким и неутомленным вниманием самого наследника престола, не могут вовлещи в пространство не совместное времени и отведет далеко от намерения, особливо по военной только части, то пылающее, беспредельное и совсем бескорыстное для себя, собственно подданническое усердие, из рассуждения о общем российском положении, внутреннем и внешнем, и по связи его с прочими державами, не может не подтвердить в драгоценном сердце наследника престола сего наиблаженнейшего в нем заключение, что и во всех общих, без изъятия, государственных распоряжениях нет полезнее, вернее и славнее, как наблюдение и неотступление никогда от священнейших правил честности, добрые веры, так и самой естественной истинны, которая есть единственная целость всякой во всем твердости и безопасности, и к соблюдению коей подлинно нет ничего вернее, как утверждение непременных и неприкосновенных, фундаментальных государству законов.

По относительному до единой части военной, то самая блаженнейшая и праведнейшая сия мысль, чтобы содержание военных сил размерять государственному во всем равновесию и силам прилежащих народов, а предмет и намерение о войсках иметь единственно для обороны своего отечества, а не для удовлетворения славолюбия ценою крови человеческой, — и что российской империи [760] благословенной, собственные во всем могущества и пособии подлинно такого существа, по которым бы полагаться не невозможно-б было, при недреманном соблюдении неповрежденными никогда всех учрежденных, благоразумных государственных установлений, дабы Россия, по собственному могуществу, могла обходиться без нужды в других державах; но однакож, при ободрении опознанием в высоком наследнике престола собственного сего, праведного заключения, что нет правил без исключения, принимаю смелость, по оным двум обстоятельствам, отнестись на непреложность того заключения, присовокупляя еще к нему, что нынешних времен содержащаяся. политическая связь между всеми европейскими державами, о соблюдении европейского равновесия, усилилась уже столько, что всякой державе необходимостию следует предостерегать и охранять себя в той же общей политической связи между всеми; не меньше же того, российская империя, по столь обширному ее пространству для надеждного на всякое время предохраненья повсеместной защиты не достанет никак возможности содержать соразмерного числа оборонительной военной силы, а понеже составление империи из многих народов разноверных и разнообычных, коих и не на такой отдаленной обширности, на которую самого верного, бдительного надзирателя недостает на всякое время; да и такое разнородие в надеждном, их собственно, на правительство удовольствии и внутреннем спокойствии, совсем невозможно-ж: то по сему кажется и требует российское положение, как не уклоняться никогда, употреблять войско свое, но только некоторыми частями, сколь часто удобности дозволять могут, в практические всегда военные действа к посторонним у союзников войнам, так и наблюдать о всем вообще нашем войске, предпочтительнее всему прочему готовое, и в ближайших местах, содержание большей части его к наступательным действиям над спознавающими заблаговременно нападателями на Россию, в их землях; отвращая всегда, всеми удобовозможными образами, чтоб не допускать вносить в Россию внешним неприятелям своего оружия, посредством которого открывается почти уже дозволенной путь, вступившему с ружьем неприятелю в чужую землю, не возбранять себе всякими всенародными оглашениями, приводить жителей той земли к отвращению от прежднего своего правительства и от короны, — что для России представляется наиопаснейшим, по составлению ее из многих народов, прежде завоеванных, или пришедших под российской скипетр от посторонних корон, способом покровительства его. [761]

Не могут быть приняты справедливее правила и лучшие мероположения о укреплении границ крепостями, линиями и засеками, по удобности им государственных границ местоположений, к надежднейшей, повсеместной обороне оных от неприятельского в них впадения, — какие изображены в намерениях по сей материи, и нельзя же, кажется, полезнее изъявленных тут же мер ко изысканию равновесия в содержании обороны государственной с ее внутренним состоянием и с военными силами прилежащих держав, так равномерно ко введению в войске, по общему рассуждению о всех обыкновенных государств положении, прямо натуральных поощрений к лучшему защищению и обороне самых тех жительств и семейств, из коих состоять имеют сами оборонительные войска; а не меньше сего и средство укомплектования войска вперед больше солдатскими уже детьми, всеконечно могли бы быть наиполезнейшими, как для войска, так и для самого государства. Но понеже Россия в натуральном положении, сколько почти необъемлемым, пространным разделением на самые дальнейшие, место от места отстояния, со труднейшим пресечением всегдашнего между собою сношения, и что войско российское, окорененным уже обычаем, привычно комплектоваться большею частию людьми, оказавшимися в великих продерзостях, в их собственных жилищах и семьях, которые, и за свою отдачу ими в рекрута, всегда дышат, особливо в первоначальное время, самыми злодейскими на них мщениями, а часто, при нескором их отдалении от порожденных мест, поступали на пожоги оных и на убийство отдачиков своих; — столь много сия империя разнствует и совсем не сходствует со всеми другими европейскими державами, что представляет одна она о себе совсем особливые во всем соображения и требует повсеместных, точных осведомлений, которые всеконечно, в свое время, и не останутся от столь попечительнейшего и не предъубедительного высокого на все внимания. Но по касательному, единственно, до всеместного укрепления границ, принимаю смелость сослаться на представленное же здесь, выше, рассуждение, что всегдашнему соблюдению всех, столь обширных границ от впадения неприятельского надежднее относиться на предметы содержания войск во всегдашней исправной готовности предупреждать неприятельские впадения собственным вступлением в их земли; и что, как на такой случай, так и для необходимо уже случившейся обороны собственных границ. Россия требует благоразумнейшего расположения по удобнейшим местам, как не [762] отдаленно от каждой границы, так и в самой внутренности за оными, — устроения и всегдашнего содержания достаточных укрепленных сборных мест, со изобильно наполненными арсеналами и магазейнами, из коих и к которым возможно было, при действиях с неприятелями, с верностию получить к войскам снабжение и уклоняться к ним при востребованиях войскам, от изнеможения, поправления и отдыхновения; да не худо же б было, из последнего примера народного возмущения, те все внутренние города, где собираются денежные государственные доходы и содержатся земские архивы, что бы возобновлены быть могли, по старинным обычаям, в их укреплениях, удобных задерживать на несколько, до приспеяния ближней им подмоги, первоначальные возмутительные движения, от коих никакое благоразумие не может обнадеживаться на всякое время.

Чтобы войска, во время мирное, имели всегдашнее пребывание на непременных квартирах, в таком расположении, дабы было способно получать им свое прокормление от самых тех, и к ним в близости прилежащих мест, — то доставит всеконечную, большую обоюдную пользу, как войскам, так и земле; но к тому еще, чтоб как коронные издержки на пропитание войск могли удерживать всегда соразмерность доходов своих, так и чтоб корона не подрывала народной, не пахарей, покупки в ценах необходимого и им пропитания, случаем закупок от короны пропитания войску не при заблаговременной для цен удобности, но при настоянии уже необходимой нужды, чтоб войск не допустить до претерпения голода. Как корона богатее всех ее подданных, то обыкновенно такими случаями больше и возвышаются самою ею цены на всеобщее пропитание, иногда и до несносности для бедных; а когда уже корона накупится и цены хлебу войдут в свою обыкновенную меру, то тогда и бывает, что можно б и для войска покупать хлеб в третью долю той цены, что корона платила при неблаговр?менном его заготовлении; ко отвращению чего, не полезнее ли, быть может, чтоб годовое пропитание всему содержимому во всей империи войску, провиантом и фуражом, расчислено было: по чему причтется оного на всякую пахатную душу, и положены б были непременные оному цены между короной и пахарями, такой пропорции, чтоб при обыкновенном урожае, по мере трудов и по разности мест, в обыкновенных ценах хлебу, была им от короны довольная прибыль; а при неурожаях оного, чтоб уж и корона не имела нужды нести убытки в возвышении цен, [763] расположа, чтоб все расчисленное вседневное только пропитание войску выставляли пахари натурою, во учрежденные магазейны, по самой средине приписанных к каждому магазейну селений, сколько удобности дозволят, — на то, чтоб поставка была не из весьма дальних отстояний, расположив ради того все те магазейны, сообразно к такой удобности, в срединах непременных войску — не только бригадных, по хотя-б и полковых — квартир; равнож и при водяных пристанях, способных делать из них развоз водою, куда, на отдаленные войска, обретется лучшая способность; а за расположенный на пахарей, в магазейны, тот хлеб и фураж, чтоб даваны были квитанции, которыми б они уплачивали и от них принимались, вместо денег, в число подушного с них оклада. Ко всей же сей, заимно между всеми сопряженной пользе, одна твердость только непременных войску, в мирное время, квартир, доставит всеконечно самые способные средства и удобности; но только и притом, по крепостям и по другим сборным укреплениям, чтоб запасные, ради войска и на случай войны, магазейны оставить заготовлять всегда обыкновенною, на наличные деньги закупкою, коя может заготовляема быть всегда благовременно и при удобностях доброго, а не худого урожая, дабы сим посредством сама корона оставалась же в способствовании общей торговли внутренними произращениями, яко в главнейшем поощрении поданных своих к работе, содержащем целость их.

Предписание в войске должностей каждому чину и собственного всякому поведения во отправлении службы, от самого вышнего и до последнего звания, без всяких околичностй и украшения слога но с самою ясною точностию и краткостию, послужит конечно удобнейшим средством видеть и содержать войско в наилучшей надеждности, со всегдашнею готовностию действовать им в прямую пользу своему отечеству, в славу владеющего монарха, в почтение и уважение могущества благословенного его скипетра, как от всех чужих держав, так и во внутренности собственной, Ко всякому наилучшему предписанию должностей и обряда службы единая есть душа — неутомленное и никогда не ослабеваемое настояние и надзирание, чтобы никакое предписание не только не оставалось при одном лишь ревнительном начинании, а чтобы каждое, в свое настоящее время, было всяким действительно исполнено, и никогда не допущаемо, не только к переменам, без самой необходимой нужды, ниже и к ослаблению, дабы все вообще и каждый особенно сделал [764] в душе своей совершенную доверенность и привычку, что изучась прямо своей должности, при радетельном ее во всем отправлении, не может никогда уже подвергаться, по пременным предписанием должностей и обрядов, опасности, погрешению и замешательству в оных.

Собственноручно графом П. И. Паниным: «Сочинено в Москве, 1779 г., генваря 12 дня».

1. См. «Русскую Старину» изд. 1882 г., том XXXIII, февраль, стр. 403-418.

2. После слов записки: .... «соблюдая всегда счастливую и всегда поверхность во всем имеющую, середину».

Текст воспроизведен по изданию: Переписка в. к. Павла Петровича с гр. Петром Паниным в 1778-1779 гг. // Русская старина, № 3. 1882

© текст - Хмыров М. Д. 1882
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1882

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info