-

НЕВЕСТЫ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ЦЕСАРЕВИЧА ПАВЛА ПЕТРОВИЧА.
¹

1772–1776 гг.

С.-Петербург. — 16-го (27-го) января 1772 года.

«Господин Ассебург! Я получила ваше письмо от 9-го (20-го) декабря минувшего года; вижу с чувствительностью и признательностью заботы, усердие и осторожность, прилагаемые вами при ваших изысканиях; от внимания нашего не укрылись труды и беспокойства, ими вам причиняемые; они однако-же ведут к желанной цели и единственным их следствием может быть лишь взаимное наше удовольствие.

«Охотно снисхожу на вашу просьбу продолжить двойственное исследование ваше до марта месяца, до окончательного моего решения в пользу одной из двух кандидаток, т. е. принцессы Виртембергской или также принцессы Вильгельмины Гессен-Дармштадтской. Портрет этой последней, присланный вами, выгодно располагает в ее пользу и надобно быть очень взыскательным, чтобы найти какой нибудь недостаток в этом лице. Черты лица правильные; я сравнила этот портрет принцессы с первым, присланным вами ранее, и опять прочитала описание тех особенностей, которых, как вы находите, не уловил живописец. Из этого обзора я вывела заключение, что веселость и приятность (всегдашняя спутница веселости) исчезли с этого лица и, быть может, заменилась натяжкою строгого воспитания и стесненного образа жизни. Это скоро исчезло-бы, если-бы эта молодая особа была менее стеснена и если-бы она знала, что напыщенный и слишком угрюмый вид плохое средство успеть согласно видам или побуждениям ее честолюбия. [342]

«Когда вы возвратитесь к ней, я советовала-бы вам проронить как бы неумышленно, при разговоре с нею, несколько слов о том, что при русском дворе особенно ценятся веселость, приветливое и любезное обхождение; что я сана нрава веселого и сын ной также. Может статься, если честолюбие ее главный двигатель, что она в тот же вечер, или на другой день переменится, ибо таковы молодые люди и даже такова половина рода человеческого. Мало по малу она отвыкнет от своих неприятных и жеманных манер, вами за нею замеченных. Все, что вы говорите нам о ее нравственности, все не во вред ей и из нее может сложиться характер твердый и достойный. Но надобно доискаться: откуда идут слухи о ее склонности к раздорам? приводят-ли какой-либо факт? Ландграфиня Дурлахская, ее тетка, обвиняющая ее в этом, может-ли это чем доказать? Не судит-ли она о племяннице пристрастно, или вследствие склонности, свойственной ее собственному нраву? А другие лица, эти слухи распускающие, чем они их оправдывают? Прошу вас, постарайтесь дойти до источника и исследуйте без всякого предубеждения, заслуживают-ли эти подозрения какого нибудь внимания, или это пошлости, презрения достойные? Самый невинный ребенок, по доверчивости или нескромности, может повторить слово, которое поссорит двух лиц; третье лицо, ума недальнего, крикнет: «этот ребенок беспокойного нрава», а на самом деле ребенок покуда ничто иное как ветренная голова; а ветренность, при живом характере, неизбежна. Вы не желаете, чтобы мы обратили внимание на портрет принцессы Виртембергской и прислали его только затем, чтобы показать нам высоту ее роста. Что-же! Скажу вам, что мы находим ее для ее лет очень развитою, а более этого сказать ничего не можем, ибо это дитя, о которой ожидаем от вас подробного описания; но мне кажется, судя по ее чертам, что доброта будет единственным ее достоинством. Принцесса Луиза Дармштадтская, судя по ее портрету, повидимому уступает старшей своей сестре.

«Вы уже, без сомнения, знаете, сударь, распоряжения, сделанные мною при первом известии, что вы избавились от службы королю датскому. Будьте уверены, что мое доверие равняется моему уважению и дружбе к вам. Екатерина».

_________________________________

В деле сватовства усердный Ассебург был стесняем Фридрихом ІІ, королем прусским, весьма желавшим, чтобы брак цесаревича с принцессою Гессен-Дармштадтскою состоялся. Не давая ландграфине никаких положительных обещаний и, в то же время, не ослабляя своих наблюдений над характером ее дочери, Ассебург не утаил однако намерений императрицы. Вследствие этого между ними возникло нечто в роде секретной [343] переписки, в которой под равными условными названиями подразумевались заинтересованные лица. Екатерина II — книгопродавец (le libraire), Фридрих II — товарищ книгопродавца, предполагаемый брак — подписка на готовящееся к изданию сочинение (lа souscription d’un ouvrage a publier); дочери ландграфини — то мы этого сочинения. С этим ключом может быть понятен следующий образчик этой замысловатой переписки:

_________________________________

– «Товарищ книгопродавца уведомляет, что одна статья едва не испугала книгопродавца: именно, поведение невестки ², матери героини романа, и старшей дочери ³ этой невестки, но товарищ книгопродавца разъяснил это дело».

Недовольная вмешательством прусского короля в ее семейные дела, Екатерина вместе с тем желала скорейшего окончания сватовства цесаревича. Имея виды на принцессу Вильгельмину, императрица в то же время не скрывала от Ассебурга, что у нее как-то особенно лежит сердце к принцессе Виртембергской, о которой государыня упоминала почти в каждом своем письме. Когда Ассебургу удалось наконец убедиться в лживости слухов о характере принцессы Вильгельмины, будто бы склонном поселять раздор круг себя, о чем он и уведомил императрицу — Екатерина приступила к окончательному решению. В начале октября 1772 года она писала графу Н. И. Панину:

_________________________________

– «Мы не мало положи на того осла в басне, который умирал от голоду между несколькими охапками сена, потому что не умел решиться, которую начать есть.

«Я читала и перечитывала письма г. Ассебурга и вот что мне пришло на ум, чтобы нам наконец достигнуть цели. У ландграфини, слава Богу, есть еще три дочери на выданьи: попросим ее приехать сюда с этим роем дочерей; мы будем очень несчастливы, если из трех не выберем ни одной, нам подходящей. Посмотрим на них, а потом решим. Дочери эти, по Берлинскому календарю: 1) Амалия Фредерика — 18-ти лет; 2) Вильгельмина — 17-ти, 3) Луиза — 15-ти лет. Принцессу [344] Виртембергскую отчаяваюсь видеть, потому что повязать здесь отца и мать в том состоянии, в котором они, по донесению г. Ассебурга, находится, невозможно: это значило бы с первого же шага поставить девочку в неизгладимое смешное положение, ей же, наконец, лишь 13 лет и то еще минет через восемь дней. Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из принцесс Гессенских королем прусским, потому что я знаю и как он выбирает и какие ему нужны, и та, которая ему нравится, едва-ли могла бы понравиться нам. По его мнению — которые глупее, те и лучше: я видала и знавала выбранных им.

«Вы понимаете, разумеется, что это путешествие я предложу совершить на мой счет и мы уже предполагали подобное два года тому назад для принцессы Саксен-Готской, которое однако не состоялось, не без причины».

_________________________________

Граф Панин немедленно уведомил Ассебурга о решении императрицы и приглашение государыни было охотно принято ландграфинею, которая — не зная, что все расходы по путешествию Екатерина II принимает на свой счет — крайне затруднялась денежными средствами. Хотя ежегодный доход Гессен-Дармштадтского дома и простирался до миллиона гульденов, однако, вследствие громадного государственного долга, семейство ландграфа нередко терпело недостаток в самом необходимом. К этому затруднению совершенно некстати поднят был вопрос о переходе в православие будущей супруги наследника российского престола. Не утруждая государыни, Ассебург уведомил о том графа Панина:

_________________________________

Дармштадт. — 12-го февраля 1773 г.

«... Со времени отправления моих всепокорнейших донесений от 5-го (16-го) декабря минувшего года, происходили тайные совещания между ландграфинею и принцессами, ее дочерьми, касательно вопроса о вероисповедании. Мне кажется, что обе старшие отнеслись к нему с большею уступчивостию, нежели младшая, Луиза, которая, не желая вполне высказаться, объявила, что не сознает в себе ни кротости, ни благоразумия, необходимого при домогательстве того положения, которое от нее всего этого потребовало-бы, и что, если бы когда нибудь мог быть поднят вопрос о брачном союзе вне тех, на которые она может расчитывать, то будет очень рада если о ней и не подумают. Было бы слишком щекотливо разработывать вопрос, которого нельзя обсуждать не разоблачив секрета о бракосочетании, и потому относительно этого предмета ваше прев-во не можете ожидать от меня точных донесений. Однако же, мне кажется, [345] необходимо проникнуть в этот секрет до времени. Ваше прев-во благоволите руководить меня вашею осмотрительностию и советами. Старания герцогини Цвейбрюккенской неусыпны, чтобы особенно привязать принцесс ее внучек к исповедуемой имя религии. Но на мой взгляд, ее старания не произведут одинакового действия на всех трех принцесс и что старшая, по моему мнению, более покорная ее воле, так же мало послушает советов герцогини, нам и средняя сестра, принцесса Вильгельмина, и еще неизвестно не переменит ли образа мыслей принцесса Луиза, если с ними вступит в борьбу такая масса заманчивых почестей»....

_________________________________

Предсказания Ассебурга вполне оправдались, и вопрос о вероисповедании был решен согласно видам императрицы. Денежные средства ландграфини, щедротами Екатерины, были вполне обеспечены.

_________________________________

– «Ландграфиня, — писал Ассебург, — более слезами и смущением, нежели прямыми выражениями, дала мне понять, что на это путешествие не в состоянии ничего назначить. Считаю себя тем более обязанным выставить вещи в настоящем свете, что ландграфиня, конечно, чужда всякого корыстолюбия и решительно неспособна употреблять во зло великодушие ее императорского величества».

_________________________________

Императрица отвечала уведомлением, что за семейством ландграфа, в одну из немецких гаваней, будет выслан русский военный корабль, который доставит принцесс в Россию без всяких затруднений. На подъем выслано было государынею 80,000 гульденов.

Затем императрица деятельно занялась распоряжениями к приему ландграфской фамилии: местом отплытия избран был Любек; для встречи ландграфини с дочерьми в этот город был командирован генерал-маиор Густав Христиан Ребиндер, снабженный (23-го апреля 1773 г.) особенною инструкциею. В ней, по пунктам, посланному предписывалось: плыть на эскадре, под командою кавалера Александра Ивановича Круза, из Кронштадта в Любек и, по прибытии в этот город, немедленно отправить в Берлин в ландграфине собственноручное приглашение императрицы, ожидая в Любеке ее прибытия; поздравить с таковым ландграфиню и принцесс, от имени императрицы, и, по возможности, занимать их во время плавания. Самую же сущность инструкции составляли следующие секретнейшие пункты: [346]

_________________________________

10) «Г. генерал-маиор приложит старание, во время пути и в продолжение пребывания в Любеке, на сколько то позволит краткость временя (исследовать — зачеркнуто), вызнать свойства, как самой ландграфини, так и ее дочерей, и в особенности наблюдать, к чему та или другие выкажут наиболее склонности: например, доброту их сердец, веселость нрава, пристойность или веселость обращения, боязливость или присутствие духа во время плавания и другие важные свойства нрава, которые, при упомянутых обстоятельствах, не легко ускользнут от проницательного взгляда. При подобных (случаях) событиях обнаруживаются обыкновенно сокровеннейшие страсти. Не трудно будет также открыть, которая из дочерей любимица матери и каково, на взгляд, согласие дочерей между собою и кто из лиц свиты пользуется особенных доверием. Копия с приложенного у сего письма может в тому послужить некоторым уяснением.

11) «При ежедневном обхождении и удобных случаях г. генерал-маиор не преминет намекнуть, как ландграфине, ее дочерям, так и разумнейшим лицам их свиты, что нет в мире того двора, при котором все люди могли быть одинакового образа мыслей, и потому мне было бы невыразимо приятно, чтобы ландграфиня при прибытии своем была вообще со всеми одинакового обхождения и поведения, чем весьма к себе расположит; чтобы склонностью в одним лицам не возбудила в других мысли надеяться на снискание особенного ее расположения, ибо я постоянно того мнения, что лучше обладать всеми сердцами, нежели немногими: этому благоразумному образу действий обязана я той высокой ступенью, свидетельницею которой вся Европа. По моим, уже неоднократно устно выраженным правилам, люди, избранные Богом для владычества над народами, должны постоянно заботиться о том, чтобы не царствовать над одною токмо частию своих подданных, и оборони Бог государя низойти с высокой ступени монарха на степень приверженца партии, выказывая пристрастие к той или другой, или зависимость от них — и, еще того более, играть печальную роль главы партий... Напротив, всегда должно скорее стараться привлечь к себе расположение всех подданных: оно должно быть достойным предметом заботливости государя.

12) «К этому, г. генерал-маиор, вы можете присовокупить, что ничто в мире не производит на меня сильнейшего впечатления, как откровенность и доверие, и что я, заметив это, никому — от первых до последних — не отказываю в добром совете, покуда вижу, что он не предпочитает ему каких либо других. Сказав «других», я говорю без изъятья и чем более они касаются до политики, тем они мне неприятнее, ибо советы эти, при их неистощимости и при их изворотливом остроумии, по моему мнению, безуспешны там, где честная и откровенная [347] личность со своим добрым сердцем доходит прямо до цели; противоположным образом действий многие уже утратили и ежедневно утрачивают мое доверие.

13) «Так как при большом дворе ландграфини, конечно, никогда не будет иметь недостатка в советниках, то, по моему мнению, ей необходимо соблюдать три пункта, без которых ей трудно будет сообразоваться с моим образом мыслей. Во первых — никакого лицеприятия, но в обхождении с каждым ровное, ласковое поведение; во вторых — доверие ко мне; в третьих — уважение к коему сыну и ко всей нации ⁴; не слушать никаких наветов чужих дворов и еще того менее не иметь разных наушников, которые постоянно домогаются выйти в люди путем ремесла тревожить умы. Впрочем, вы можете ее уверить, что если и замечу, что поведение в отношении меня будет согласно моим желаниям и ни чей совет не будет ею предпочтен моему чистосердечному, то и она может ожидать не только величайшей предупредительности с моей стороны, но доставит тем в высшей степени удовольствие нации, которая издавна не любит ни лицеприятия, ни всего, что к нему относится».

_________________________________

В особой записке, приложенной к инструкции, данной государынею барону Черкасову (10-го мая 1773 г.), Екатерина II с большими подробностями изложила свой образ мыслей об отношениях будущей невестки к ней самой, к цесаревичу, ко всему двору и к нации.

_________________________________

«Краткие правила для принцессы, которая будет иметь счастие сделаться невесткою ее императорского величества императрицы Российской и супругою его императорского высочества великого князя.

1) «Одна из несомненных обязанностей — любовь и дружба к князю, за которого она выйдет, согласоваться с его наклонностями и привычками, вести дела свои в порядке, присущем его делам, к подчиняться тому образу жизни, который доныне был ему привычен.

2) «Почтительность и уважение, которыми обязаны государю, должны быть соединены в ней с нежнейшею привязанностью к императрице, ее свекрови; это должно быть источником искреннейшего доверия к супругу, доверия к его матери; одним словом, все ее попечение должно быть о том, чтобы сии три составляли единое.

3) «В согласии — благополучие общества: всякое согласное семейство, имеющее, так сказать, один разум и одну душу — счастливо. Счастье это тем больше, когда оно существует в семействах венценосцев: оно услаждает всю их жизнь и пред согласием частных лиц имеет еще то преимущество, что в этом согласии заключаются их сила и обоюдная [348] опора. Подданный отклоняется иногда от соблюдения долга своему государю и обязанностей в отношении какого либо члена его семьи, но он никогда не забудется если увидит, что эта семья тесно связана узами дружбы. Вот почему принцесса должна не только чуждаться, но никогда не слушать тех, которые злобными своими наветами пожелали бы расстроить согласие императорского семейства. Принцессе, которой суждено скрепить его узы, вменяется в обязанность изобличать пред императрицею и великим князем, своим супругом, тех, которые по нескромности или низости дерзнули мыслить внушить ей чувства, противные долгу привязанности к императрице и к великому князю-супругу.

4) «Из сего правила она должна заключить, что доверием своим м уважением она может удостоивать лишь только тех лиц, которые будут избраны императрицею, — лиц известных доказанною своею привязанностью к императрице и к великому князю.

5) «Весьма естественно, что молодости приятно сообщество лиц одинакового возраста, жаждущего удовольствий. Принцесса должна быть в полной уверенности, что она найдет всякого рода развлечения и забавы ври дворе, в который будет иметь счастие вступить. Она, однакоже, никогда не должна забывать занимаемого ею при нем положения и, находясь на балах, прогулках и при разговорах, она должна помнить, что короткость обхождения может повлечь за собою недостаток почтительности, даже подобающего ей уважения, следствием чего нередко бывает и презрение.

6) «Есть еще опасность, которой должны избегать все лица близкие престолу. Это доказано опытом, но молодости неведомо. Избегать всяких наветов, могущих быть со стороны министров иностранных дворов; против подобного рода наушников самая твердая опора — есть твердое решение не вмешиваться в те дела, к которым нас не призывает долг наш; предоставить государю заботу о союзах и обязательствах, которые он желает заключать, и одобрять все, им заключаемые; никогда не слушать тех, которые льстивыми советами желали бы выставить частные выгоды под личиною общественного блага.

7) «Милостию императрицы и дружбою великого князя, принцесса призвана в Империю: поэтому принцесса должна чтить ту нацию, к которой будет присоединена, никогда не отзываться о ней дурно, не только в ее целости, но даже и об отдельной личности; соблюдать вежливость со всеми, еще того большую оказывать лицам высокопоставленным, в особенности тем, которые предпочтительно удостоены уважения императрицы и великого князя.

8) «Это должно побудить к крайнему прилежанию соображаться с обычаями нации и решительной склонности говорить на языке этой обширной монархии, который должен быть предметом изучения, и с самого дня [349] прибытия своего в С.-Петербург принцесса должна непрестанно учиться говорить по русски.

9) «Хотя при положении, которое должна занять принцесса, все вокруг нее будет казаться ей изобилием, она однако-же должна быть тех мыслей, что порядок и распорядительность — истинные основы богатства. Вследствие этого, управление частными ее доходами должно быть ведено с благоразумием, без нелишней расточительности; но с тем вместе так, чтобы соблюдаемая ею бережливость не была заметна: при случае — быть щедрою, никогда не расточительною, всегда осторожною, чтобы не делать долгов.

10) «Так как в настоящем своем возрасте принцесса не может быть коротко знакома с ведением хозяйственных дел, то она всего лучше поступит, если вопросит императрицу или великого князя назначить к ней особу, которая могла-бы помочь ей по этой части.,

11) «Праздность влечет за собою скуку; скука нередко порождает хандру и своенравие. К отклонению этого зла, избегать которого необходимо, следует особенно прилежно исполнять свои обязанности, после чего стараться найти себе занятие в досужие часы. Чтение развивает вкус, сердце и ум; если принцесса съумееть извлечь из него пользу, это было-бы всего лучше; но она может разнообразить свои досуги музыкою, или всякого рода рукодельями; разнообразя занятия, она никогда не будет чувствовать праздных часов.

12) «Одинаково опасно чуждаться света и слишком любить его. Если она имеет ту власть над собою, которая должна быть свойственна каждому просвещенному уму, необходимо, что бы она не скучала в свете каждый раз, когда по обязанности должна будет его посещать, что будет ей не трудно, если она пожелает образовывать себя беседами с людьми просвещеннейшими и образованнейшими. Она должна уметь также обходиться и без общества, прибегая тогда к занятиям и забавам, украшающим ее ум, укрепляющим чувства, занимающим руки.

13) «Следуя этим правилам, принцесса должна ожидать себе счастливейшей будущности. У нее будет нежнейший супруг, которого счастие она составит, точно так же как и он, вероятно, составит ее счастие; она будет иметь выгоду именоваться дочерью императрицы, наиболее прославляющей наш век, быть любимой ею, быть отрадою народа, который с новою силою подвинулся вперед под управлением Екатерины, соделающей его день-ото-дня почтеннее, и принцессе не останется желать ничего иного кроме продления дней ее императорского величества и его императорского высочества великого князя, в полной уверенности и в убеждении, что ее благоденствие будет непоколебимо, покуда она будет жить в зависимости от них».

_________________________________

Щадя довольно щекотливое честолюбие ландграфини [350] Гессен-Дармштадтской, Екатерина пригласила ее с принцессами в Россию, следующим официальным письмом:

_________________________________

Царское Село. — 28-го апреля 1773.

«Милостивая государыня и кузина! Лишь только дозволило время года, как я поспешила отправить корабли моя в Любек. Их повел туда генерал Ребиндер, которому мною повелело не только переслать это письмо вашей светлости для уведомления о прибытия кораблей в эту гавань, но назначен мною и для сопровождении вас, милостивая государыня, если вы соизволите, до моих владений. Приезжайте, государыня моя, приезжайте; ожидаю вас с нетерпением; будьте уверены в живейшем моем желании видеть вас с тремя принцессами, дочерьми вашими, при моем дворе, коего вы будете отрадами. Я в восхищении при мысли принять вас познакомиться с вами, оказать вам знаки моего благорасположения и засвидетельствовать уважение и приязнь, с которыми есмь, милостивая государыня моя кузина, вашей светлости добрая кузина. Екатерина».

Нетерпеливое ожидание императрицы, выраженное в этом письме, было вполне искренно. Невидимому, все ее мысли заняты были предстоящим свиданием с дочерьми маркграфини, их наружностью, умом, характером.

Ландграфиня с дочерьми выехала из Дармштадта в мае месяце и чрез Берлин держала путь в Любек. Ассебург, сопровождавший ее до Лейпцига, дорогою поддерживал в ландграфине бодрость духа, дружеским своим участием, а при прощании напутствовал письменно изложенными пожеланиями и почтительнейшими советами. Он особенно настаивал на необходимости, чтобы та из принцесс, на которую падет окончательный выбор, вступила в новую ей предстоящую жизнь бодро и весело, со спокойным духом и невозмутимою совестью относительно перехода в другое вероисповедание. «Ее ожидает (писал Ассебург между прочим) борьба со многими затруднениями. Она переселяется на чужбину, под новое небо, в народ ей неведомый, который обязана изучать, к нравам и обычаям которого должна применяться, чтобы заслужить его доверие. Ей предстоит снискать любовь мужа, одаренного чувством деликатности; кротостью она должна заслужить нежность императрицы и также съуметь хорошо себя поставить с главными лицами обоих дворов. Словом, быть отрадою императорской фамилии и всего народа». [351]

_________________________________

Ландграфиня не замедлила ответом:

_________________________________

«...Да, милостивый государь, у меня достанет мужества скорее уехать из С.-Петербурга с моими тремя дочерьми, нежели которую нибудь из них сделать несчастною. Доныне я не была бесчеловечною матерью и никогда ею не буду. При моей нежности к ним, никакие соображения не заставили бы меня решиться на тот шаг, который я делаю; неужели меня не поймут? Не подумают ли, может быть, что я только о себе хлопочу, когда, вероятно, мне уже немного лет и жить остается? Знает Бог, что все старания мои в этом деле не имеют иной цели, кроме счастия дочери, которая будет избрана, и счастия империи Российской».

Ландграфиня с принцессами прибыла в Любек в первых числах июня 1773 г. Здесь ожидали их три русские фрегата: «Св. Марк», «Сокол» и «Быстрый». Принцессы поместились на первом, на остальных расположилась их свита. Благополучно прибыв в Ревель, высокие путешественницы продолжали следование сухим путем и 15-го июня были уже в Царском Селе. Самый правдивый и любопытный рассказ о встрече императрицы с ландграфинею находим в одном из писем Екатерины II к г-же Бьельке ⁵.

_________________________________

Петергоф. — 7-го июля 1773 г.

«........15-го июня 1773 г. ландграфиня с дочерьми прибыла в Царское Село; во избежание затруднений при первом свидании, князь Орлов отправился на встречу ландграфини с приглашением пожаловать к нему откушать в его Гатчинское поместье, которое хотя и лежит в стороне от большой дороги, однакоже же на несколько верст сократило путь ландграфини. Она прибыла в Гатчину в третьем часу. Князь, высадив ее из кареты и ведя на лестницу, сказал, что она найдет у него нескольких дам. Каково-же было удивление ландграфини, когда, войдя в комнату, ома увидела меня с одною лишь графинею Брюс. Она отскочила и громко вскрикнула. Я подошла к ней, говоря: «Я делаю вам сюрприз, государыня моя; не знаю будет-ля он вам приятен, но я сочла его необходимым, чтобы убавить затруднений первого свидания». Тут мы обнялись; пришли принцессы, немножко удивленные, немножко дрожащие. Князь Орлов сократил [352] эту сцену: он попросил меня удалиться в другую комнату; принцессы пошли оправиться. Подали обед и мы сели за стол, как будто и всю жизнь обедывали вместе. По выходе из-за стола, я предложила ландграфине ехать со мною в шестиместной карете, весьма удобной, которую я нарочно приказала привезти; она согласилась и мы разместились: она, ее три дочери, графиня Брюс и я.

«Гатчина в 22-х верстах (по 500 сажень) от Царского Села; в 5-ти или 6-ти верстах от этого дворца мы встретились с великим князем, который вышел из своего открытого восьмиместного фаэтона; мы также вышли из нашей кареты; я представила одних другим и, без дальнейших околичностей, мы уместились с великим князем и графом Паниным и прибыли очень скоро, через полчаса, около семи часов вечера, в Царское Село. Мой сын с первой же встречи полюбил принцессу Вильгельмину; я дала ему три дня сроку, чтобы посмотреть не колеблется-ли он, и так как эта принцесса во всех отношениях превосходит своих сестер, то на четвертый день я обратилась к ландграфине, которая, точно также как и принцесса, без особенных околичностей, дала свое согласие. Принцесса учится (русскому) языку и решилась переменить вероисповедание. Теперь ждем согласия ландграфа. С его супругою приятно познакомиться: у нее возвышенные ум и сердце; во всех отношениях это заслуживающая уважение женщина и с большими достоинствами; разговор ее занимателен и повидимому ни ей, ни дочерям ее у нас не скучно. Старшая очень кроткая; младшая, кажется, очень умная; в средней все нами желаемые качества: личико у нее прелестное, черты правильные, она ласкова, умна; я ею очень довольна и сын мой очень влюблен».

_________________________________

Граф Панин, письмом (от 26-го июля) уведомляя Ассебурга о благополучном решении вопроса бракосочетания цесаревича с принцессою Вильгельминою, поздравлял усердного исполнителя воли императрицы, обещая ему богатые и щедрые милости Екатерины. Другой доброжелатель Ассебурга, граф Сольмс, уведомлял его о высоком назначении, которое тогда имела в виду государыня, для доказательства совершенного своего благоволения к Ассебургу:

_________________________________

«...Намереваются назначить вас к молодому двору, когда он образуется, в качестве доверенного лица, способного давать добрые советы в доме молодых, которым суждено, современем, воссесть на престол первой империи в Европе. Назначение весьма почетное, весьма удовлетворительное человеку прямодушному. Оно щекотливо, признаюсь; но имея в руках мягкий воск, на котором зло еще не отпечатлелось, воск, отлитый на добро — то работать не трудно, потому что не придется преодолевать [353] многих препятствий. Надеются и искренно желают, чтобы немецкий воск был также уступчив, как и русский... Вы порадуетесь способствуя этому».

_________________________________

Однако же острожный Ассебург уклонился от этой чести. В письме своем к графу Никите Панину, ссылаясь на свое расстроенное здоровье, он, взамену готовившегося ему места, просил о другом — «поспокойнее и не слишком обремененном занятиями»; намекнул на скудость денежных своих средств. Это заключение письма плохо согласовалось с его началом, в котором Ассебург выразился, что он «чужд корыстолюбия»...

Между тем императрица с полною заботливостью занялась образованием будущей своей невестки, при изучении принцессою русского языка и основных догматов православия.

4-го августа Екатерина повелела написать и оправить золотом две иконы: св. пророка Елисея, Адриана и Наталии; Петра и Павла и Евстафия — для предстоящего благословения цесаревича и его нареченной невесты ⁶. 15-го числа принцесса восприяла св. миропомазание с титулом и именем великой княжны Наталии Алексеевны, а на другой день происходило ее торжественное обручение с великим князем Павлом Петровичем; бракосочетание было предположено в исходе сентября.

В промежуток времени от обручения до свадьбы, путем происков и каверз некоторых придворных и иностранцев, в числе их — Сальдерна, граф Н. И. Панин едва не лишился благорасположения императрицы. Первое известие о том Ассебург получил от графа Сольмса:

_________________________________

С.-Петербург. — 20-го (31-го) августа 1773 г.

«...Достойный мой Панин в разладе с императрицею. Его желали удалить от великого князя после свадьбы, из опасения, чтобы теперь он не поддерживал в нем недоверия к императрице и к Орловым. Императрица допустила увлечь себя и боится своего сына и Панина после южных изветов князя Орлова. Панин не хочет расстаться с великим князем, дабы наблюдать, чтобы он не попал в дурные руки, и молодой князь желает удержать его при себе, чтобы в его лице сберечь при особе [354] своей истинного друга, ибо он его чрезвычайно любит. Сальдерн поступил предательски, имея виды сам на получение первого места при великом князе. Он приверженец Орловых в деле удаления Панина. Если бы ему удалось, он произвел-бы революцию. Дело дознанное, но еще неведомое императрице. Дав промах, он уехал с яростью в сердце. Но зло сделано; императрица вооружена против Панина, который невинен и по доброте сердца не хочет того погубить. Надобно, однако, надеяться, что дело уладится. После отъезда Сальдерна, нет более человека на столько деятельного, чтобы продолжать интригу».

_________________________________

Через две недели после обручения цесаревича, Ассебург получил от императрицы, от цесаревича и его супруги следующие письма:

_________________________________

С.-Петербург. — 28-го августа 1773 г.

«Г. Ассебург! Жалуя вас ныне в кавалеры ордена св. Александра Невского, с сего дня-же подписывая ваше назначение моим полномочным министром в Регенсбурге, на место, которое, как я сужу по собственному вашему письму, наиболее соответствующее вашим склонностям, я желала сим всенародно выразить вам мое удовольствие, по поводу благоприятного окончание поручения, возлежавшего на вас в течение шести лет, именно — повидать и изучать нрав многих принцесс Германии, с целию остановить мой выбор на той, которая, по достоинствам своим, заслужит предпочтение. Но так как довольствование мое этим благополучно оконченным выбором не есть токмо внешнее, но я живо ощущаю его и в моем сердце, то мне весьма приятно известить вас, сим частным письмом, и поблагодарить за приложенные вами труды по этому предмету; они увенчаны успехом: сладостное утешение для души честной, исполнившей долг свой с таким счастием, которым вы, без сомнения, должны наслаждаться. Вам известен выбор, сделанный мною я моим сыном: яблоко предпочтения отдано принцессе Вильгельмине............ ⁷. Выбор этот единогласно одобрен. Ландграфиня ее родительница с первых-же дней снискала мое уважение, дружбу и надеюсь, не раскаивается в том поступке, на который она решилась, прибыв сюда, ни в доверии, тем мне оказанном; надеюсь, что она возвратится веселая, довольная и спокойная. Побеседовав с вами о приятных плодах ваших трудов, мне остается лишь уверить вас в продолжении известных вам чувств моего благорасположения, на которые вы в сем случае приобрели новые права. Екатерина». [355]

_________________________________

С.-Петербург, — 30-го августа (10-го сентября).

«Милостивый государь! В минуту довершения моего счастия бракосочетанием моим с принцессою Вильгельминою, или вернее Наталиею (ибо теперь она так именуется), я почитаю приятным для себя долгом выразить вам мою искреннюю признательность на то участие, которое вы постоянно принимали во всем, что до меня касается, и за услугу, вами мне оказанную. Поверьте, любезный мой господин, что я весьма чувствую цену тому, что вы для меня сделали, и что вы, уже с давнего времени пользуясь моим уважением, теперь приобрели вполне мою искреннюю дружбу. Она тем сильнее теперь, что я чувствую всю сладость настоящего моего положения и что ежедневно убеждаюсь собственными глазами в том, что вы часто писали о праве той, которая составляет и составит мое счастие. Не могу не смотреть на вас по справедливости, как на первого виновника — после друга моего графа Панина — всего счастия, которым и в настоящую минуту взыскан. Принужден окончить мое письмо за недостатком времени, делаю это с сожалением; предполагаю в другой раз написать вам подробнее, покуда с удовольствием именуюсь другом вашим. Павел».

_________________________________

(Того-же числа).

«Милостивый государь! Если я замедлила несколько времени письмом к вам, чтобы лично уведомить вас о моей свадьбе, не припишите того, государь мой, недостатку доверия к принимаемому вами в том участию. Нет, государь мой, вы дали слишком много доказательств вашей привязанности, вы прилагали слишком много трудов к способствованию моему счастию, чтобы я могла в том сомневаться. Поверьте также, государь мой, что признательность моя весьма истинна и искренна, и я сочту себя счастливою, если представится случай ее вам засвидетельствовать. Я точно также никогда не забуду добрых советов, данных вами мне до нашего отъезда, и буду всегда с удовольствием их помнить как о советах, данных мне особою, столь мною уважаемою, как вы, сударь, и к которой я буду всю мою жизнь с отменным уважением, доброжелательнейшею. Наталия».

_________________________________

Одновременно с этими письмами, Ассебург получил от графа Сольмса подробности о происках Сальдерна к падению графа Н. И. Панина.

_________________________________

С.-Петербург. — 31-го августа (11-го сентября).

Приходится высказать вам в более ясных выражениях то, чего вы не увидали из моего последнего письма от 20-го (31-го) августа. Достойный и почтенный ментор, уважаемый друг наш, едва не сделался жертвою великой своей привязанности к своему августейшему воспитаннику. [356] Ревность, обнаруженная им, чтобы не расстаться с великим князем даже в первую пору после его свадьбы, дабы оградить его от искушений злонамеренных умов, которые, ради собственного повышения, постарались бы извратить и заглушить начатки добрых семян, давших ростки в его чистом и невинном сердце; столь прямые и честные чувства, в которых он, однако же, не мог сознаться, не были поняты и усердие Панина постарались выставить как следствие тайных его замыслов к возмущению спокойствия царствующей государыни, к тому, чтобы под именем юного князя быть полновластным правителем и главою империи. Неудивительно, что человек (Орлов), который мог иметь причины на него обижаться, который принимал его (хотя и напрасно) заглавную пружину своего удаления и мимолетной опалы, который, поэтому, смотрел на него как на врага — изыскивал способы к отмщению, желал его удаления, чтобы избавиться от строгого порицателя своих поступков, чтобы самому себе расчистить дорогу в тому месту, которое он полагал целью желаний другого, которого, может быть, сам домогался прежде. Но его изветы и недоверие, которое он хотел внушить слишком неловко и слишком грубо, вероятно не могли бы нанести удара, если бы в это дело не вмешался человек более хитрый, способный к проискам и каверзам, злой, с черной душою и более свыкшийся с преступлением. Этот человек, которого я описываю вам столь гнусными красками — это тайный советник Сальдерн. Этот человек, развращенный счастьем и избалованный благополучием, не видал более пределов своим желаниям; привыкший тиранить Польшу, он устремил честолюбивые свои замыслы на управление Россиею. Так как поведение его в Польше не могло быть одобрено двором, при котором человеколюбие и кротость служат основами правительства, то он и не был принят по возвращении своем сюда с знаками удовольствия и благоволения, оказываемыми лицу, заслуги которого приятны; однако же ему ничего не сказали, не потребовали отчета в его переговорах и он спокойно занял свое место гольштинского министра. Это равнодушие затронуло его самолюбие; не наказанный за зло, наделанное в Польше, он себе вообразил, что действия его были безукоризненны. Оказанную ему кротость он принял за презрение, за неблагодарность; он нашел, что его наградили не по заслугам, что ему заплатили не по трудам: в его пылком и заносчивом уме зародилась мысль — сильным ударом отмстить за нанесенную ему обиду и самому составить себе состояние, которое вознаградило бы его за отказ в том со стороны других. Первые действия его озлобления были направлены против самой императрицы: он задумал выставить ее в невыгодном свете в мнении великого князя, ее сына, и породить в его мыслях желание обменить положение первого подданного на соучастника в правлении империею. Это намерение, нескрытое Сальдерном от графа [357] Панина, было с негодованием отвергнуто человеком столь прямодушным как граф, изощрявшим все свое внимание на то, чтобы внушить августейшему своему питомцу совершеннейшую привязанность и покорнейшее послушание к его родительнице и государыне. Негодуя на Сальдерна, Панин утратил хорошее о нем мнение, которое до того времени сохранял о нем. Он стал держать себя с ним осторожнее и перестал оказывать доверие. Вместо того, чтобы смириться, злое сердце Сальдерна пуще ожесточилось и, отказавшись от надежды совратить Панина и вовлечь его в свои замыслы, он задумал руководить лишь великим князем, чтобы тот усвоил его виды. Свободный доступ к особе его высочества не был воспрещен Сальдерну и он выбрал дни совета, — в которые граф обязан оставлять великого князя на несколько часов одного, — чтобы, посещая его высочество, внушать ему свои правила, чтобы уверить его, что права рождения дозволяют ему иметь притязание на иное положение. Он постарался возбудить в великом князе отвращение к графу Панину; изменить его расположение к принцессе, которую намеревались привезти; внушить ему недоверие ко всем окружающим — и добился до того, что этот юный ум, не подогревая вероломства в человеке, которого всегда считал своим другом, на столько подался на его сторону, что ему удалось поставить его в осторожные и недоверчивые отношения даже к самому графу Панину. Доброта сердца великого князя не долго могла выдерживать столь насильственное положение, и граф Панин, заметивший перемену и помышлявший о средствах к ее разъяснению, был приятно удивлен, видя, что великий князь, сам собою, пришел к нему, чтобы открыть свое положение, обратиться к его советам для исхода и опять найти утраченное спокойствие. Объяснение было нежно, примерение искренно и следствиями его был союз обоих, чтобы избегать злобы их общего врага и совершенно лишить его их доверия. Это переполнило меру ярости Сальдерна и заставило его решиться занести своего друга, благодетеля и покровителя — самого графа Панина — на список жертв своего мщения и ненависти. Он принял сторону того, кто был врагом графа, стал заискивать дружбы его и всех желавших его возврата и совершенного восстановления: его советы, может быть, способствовали сокращению годичного срока удаления Орлова. Последний, сам и чрез своих сторонников, возвратил Сальдерну уважение императрицы, перешедшее вскоре в особенное и искреннее доверие; несомненно, что прошедшим летом государыня была в его сетях до самого его отъезда, до такой степени, что с ним совещалась обо всех важных делах; он же воспользовался этою благосклонностью, чтобы обнести пред императрицею министра (графа Панина), так что тот с каждым днем стал понижаться в ее мнении и дошел до того, что императрица перестала говорить с ним и не обращала никакого внимания на его [358] доклады. Цель его заключалась в удаления Панина от великого князя; он надеялся занять его место и если бы тога достиг, то опять принялся бы за первые замыслы, льстясь, разумеется тщетно, успеть в них; однако же мог бы возбудить недоразумения и смуты, которые, соделав несчастие империи, окончились бы катастрофою гибельною для него самого. Знак попечения Промысла, что он не устоял, во, вследствие страха, угрызений совести, или естественной тревоги, внушаемой преступлением, он сам пожелал удалиться и, притворись, будто боится интриг и происков молодого двора, поспешил, чтобы ему дали поручение окончить дело обмена Гольштинии и, по счастию, уехал для его исполнения. Может быть также, он счел необходимым так устранить свои дела, с той мыслию, что удаление графа Панина произойдет в его отсутствие, и что он будет вызван, чтобы тем воспользоваться. Но я надеюсь, что этого более не будет. Интрига, за отсутствием лица способного ее одушевлять л вести, утратила всю свою живость. Императрица снова сделалась ласковее к этому (т. е. к Панину) достойному министру и я надеюсь, что гроза утихнет скоро сама собою. Со времени Отъезда этого злого человека (Сальдерна), открываются черты его гнусности или, как я думаю, доказательства его повреждения в уме. Он старался запутать все дела, которым был причастен! Он, под рукою, породил в Дании сомнения в прямодушии здешнего двора в Гольштинском деле и уверил, что прусский король тому противится, зделал попытки успеху дела попрепятствовать; при этом, выставляя на вид свою заслугу в доведении дела, не смотря на то, до конца, Сальдерн требовал награждений, которые и были ему уплачены. Он требовал, под именем графа Панина, 10,000 рублей и получил их незадолго до отъезда. Здесь он возбудил одних против других ложными изветами и, прикидываясь другом всех тех, с кем говорил, он в таком невыгодном свете описывал им других, что возбудил всеобщее недоверие, особенно к лицам, составляющим двор великого князя. Короче, рассказам моим не будет конца, если я в подробностях стану описывать вам всю злобу, всю черноту души, употребленные им к удалению графа Панина, с целью занять его место при великом князе.

«....Императрице ещё неизвестны эти происки; чувства человеколюбии графа Панина, его щекотливость, чтобы не компрометировать великого князя — невинно и без собственного ведома участвовавшего в этих интригах, доныне удерживали его от их разоблачения; но необходимость предупредить то зло, которое Сальдерн может еще наделать в Германии, должны, наконец, принудить графа открыть глаза государыне и я надеюсь, что на это он скоро решится».

_________________________________

«Гроза рассеялась сама собою», как предсказывал граф Сольмс; большой и малый двор, на время, слились в одну [359] добрую семью, для празднования свадьбы великого князя. Бракосочетание, с подобающею торжественностью, происходило 23-го сентября 1773 года. Щедрость Екатерины была велика, распространяясь не только на ландграфиню и на обеих ее дочерей, но даже и на всех лиц, составлявших их свиту. Ландграфине было подарено 100,000 р. и сверх того 20,000 р. на издержки в обратном пути; каждая из принцесс получила по 50,000 р. ⁸, каждый кавалер и дама из свиты — по 3,000 руб. Ландграфиня, довольная устройством судьбы одной из своих дочерей, успокоилась на счет участи двух других, по крайней мере в том отношении, что, благодаря милостям Екатерины, приданое принцесс было обеспечено. Однако же ландграфиня не долго наслаждалась счастием дочерей и, через полгода после свадьбы великой княгини Наталии Алексеевны, скончалась в Дармштадте, в марте 1774 года. Пред кончиною она исходатайствовала у императрицы, чтобы ко всем наградам, которыми был осыпан Ассебург, прибавлено было 20,000 гульденов в виде единовременного подарка. Желание ландграфини было исполнено.

Что касается до графа Н. И. Панина, то Екатерина также особенно щедро наградила графа. Из письма графа Сольмса к Ассебургу (от 5-го октября 1773 г.) видим, что за графом было оставлено управление министерством иностранных дел и хотя он отказался от титула великого канцлера, тем не менее ему были предоставлены все права и преимущества, этому знанию присвоенные. В чине действительного тайного советника, он был причислен к первому классу, зауряд с генерал-фельдмаршалами. Ежегодное жалованье было увеличено до 44,000 руб., подарено 100,000 р. и 9,500 душ крестьян, [360] приносивших 28,000 р. ежегодного дохода; сверх того, подарено 20,000 р. на покупку серебряной посуды, представлено выбрать в столице любой дом для жительства, с тем, что он будет для него куплен и обмеблирован казною и на целый год снабжен от двора всевозможною провизиею. Из подаренных ему 9,000 крестьянских душ, граф Никита Иванович отделил 4,000 и, в свою очередь, подарил их главным своим трем чиновникам: Убри, Бакунину и Фон-Визину ⁹.

_________________________________

Вполне довольная счастием сына, императрица, хотя уже и озабоченная первыми раскатами грозы-Пугачевщины — 6-го октября 1774 года, писала к г-же Бьельке шутливое письмо, в котором отразилось самое отрадное настроение духа:

_________________________________

– «Я получила ваше письмо от 1-го октября, в котором вы меня поздравляете с бракосочетанием моего сына, обвенчанном восемь дней тому назад. И так, он обзавелся своим домом; намеревается жить на мещанский лад, ни на шаг не отходить от своей супруги, и между ними нежнейшая дружба. Дай Бог, чтобы это продлилось, ибо, как сказал кто-то, жизнь человеческая долга. С удовольствием принимаю пожелание ваше — маленького великого князя через год; мы не отказались бы и от маленькой великой княжны. Для меня все равно, то или другое, лишь бы дела шли на лад».

(Окончание следует).

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1877 г., том XIX, стр. 165–190.

2. Вдова принца Фридриха Цвейбрюккенского, брата ландграфини, урожденная принцесса Пфальц-Зульцбах, распространявшая невыгодные слухи о характере принцессы Вильгельмины.

3. Курфюрстина Саксонская, пользовавшаяся дурной репутацией.

4. Слова, напечатанные разрядкой, в подлиннике подчеркнуты.

5. В биографии Ассебурга приведен вялый, бесцветный рассказ находившегося в свите ландграфини барона Шраутенбаха, ее заслуживающий никакого внимания.

6. Память святых, изображенных на первой иконе, празднуется 14-го июня и 26-го августа (дни рождения и тезоименитства великой княгини); 29-е июня и 20-е сентября — дни тезоименитства и рождения цесаревича Павла Петровича.

7. Следуют сообщения о миропомазании, обручения и о бракосочетании, предполагаемом в исходе сентября.

8. Младшая из них, принцесса Луиза, горячо преданная протестантизму, женщина высоких качеств ума, была в последствии замужем за великим герцогом Саксен-Веймарским. Она пользовалась всеобщим, вполне заслуженным уважением и замечательна, между прочим, по дружбе своей с Гёте и по достопамятному свиданию с Наполеоном, когда, упоенный славою, гордый победитель должен был преклониться пред нравственным величием великой герцогини Луизы. Старшая ее сестра, Амалия-Фридерика, через год после нее вышла за наследного принца Карла-Лудвига Дурлах-Баденского. От этого брака, в 1779 году, родилась принцесса Луиза-Мария-Августа, в последствии Елисавета Алексеевна, супруга императора Александра I.

9. Н. И. Панин имел на то особые причины. Эти 4,000 душ находились во вновь приобретенных польских областях. Противник раздела Польши, верный своим убеждениям, Панин не желал пользоваться доходами с тех провинций, присоединение которых к России не признавал для нее полезным.

Текст воспроизведен по изданию: Невесты великого князя цесаревича Павла Петровича // Русская старина, № 7. 1877

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info