ЯКОБ ЛИНДЕНАУ

ОПИСАНИЕ КОРЯКОВ,

ИХ НРАВОВ И ОБЫЧАЕВ ПО ЛИЧНЫМ НАБЛЮДЕНИЯМ АВТОРА И ПО СВЕДЕНИЯМ, ПОЛУЧЕННЫМ ОТ ДРУГИХ. 1743

BESCHREIBUNG DER KORAECKEN; IHRE SITTEN UND GEBRAEUCHEN; WELCHE UNTER IHNEN SELBST GESEHEN UND DURCH NACHRICHTEN ERFAHREN. 1743

(Lindenau J. Beschreibung der Koraecken, ihre Sit!en und Gebraeuchen, welche unter ihnen selbst gesehen und durch Nachrichten erfahren. 1743. — ЦГАЦА, ф. 199, № 511, ч. 2, л. 1-37)

Слово «коряки», которым именуют этот народ, происходит, по-видимому, от слова Koroenge ¹, что означает «домашний олень», или же связано с названием горного хребта — Коrimki, который образует границу распространения коряков с севера, а в южном направлении хребет этот тянется вдоль реки Олы и затем соединяется с горным хребтом Nuktschan-Unin. Русские, первыми посетившие этих инородцев, дали им название коряки, потому что основные урочища коряков были расположены к востоку за горным хребтом Korimki.

Хотя слово Korim в Сибири означает одновременно одутловатый или такой, который рожден от язычницы и получил крещение, слово это имеет еще и другое значение, а именно: вздутый (раздутый). Орочоны, или елейные тунгусы, и ламуты называют коряков Ojoekoel, что по-русски значит быстрые, потому что они быстро бегают. Название это им было дано будто бы оттого, что они во время войны с орочонами и ламутами не могут оказывать никакого сопротивления и обращаются в бегство.

Коряки же, напротив, не желают признавать этих названий и называют сами себя по названиям рек и местностей, где проживают, как-то: таковые с Асиглана, Уякона, Ямы, Туманы и так далее, или же из свойственного им высокомерия называют сами себя Mui Кое kolo, что значит: «Мы сами по себе» ². Так как было невозможно более точно выяснить настоящее их название, кроме уже приведенного выше, то я [103] путем расспросов узнал, какие названия они дают соседним народам. Так, русских они называют Milegetang, то есть люди, ходящие с огнем или испускающие огонь ³, потому что огонь на их языке Milega, или Milgan, следовательно, название это основано на отличительной особенности русских иметь при себе ружья, так как атаманы Федот, Морозко, Стадухин и Андрей Кутьин, без сомнения, прибыли к ним с ружьями. Чукчей они называют Mainetang, или воинственные ⁴, так как, по слухам, они нападают на оленных коряков и дерзко громят и грабят их, почему из Анадырского острога отряжена партия служивых, чтобы не допускать вторжения чукчей к корякам; эти служивые проживают большей частью на рр. Эгеска, Таловка и в Парапольском доле. Затем оленных тунгусов, или орочонов, коряки называют Kojajoemte, то есть оленьи люди, или такие, которые ходят с оленями; ламутов, или пеших тунгусов, называют Batscnan, то есть бегуны, как бы в отместку за то, что ламуты считают бегунами их самих; камчадалов называют Kontschalal ⁵, то есть люди, которые живут на конце, а саму Камчатку называют Kontsehanut: якутов они называют Jokalan, то есть далекие люди, а оленных коряков — Tschautschewa, то есть проворные, ловкие или резвые люди ⁶; юкагиров называют Aetoel — пегая орда, потому что они имеют пятнистых оленей и одежды шьют из шкур этих оленей. Кажется, что как будто это те инородцы, каких считают живущими на р. Чулым, на самом же деле они живут на Колыме н в местностях, прилегающих к Анадырю ⁷.

Указав вкратце, как коряки именуют себя и соседние народы, я хочу теперь назвать места их расселения. Урочища их находятся на рр.: Асиглан, впадающей в губу Янгвийочун, где живут средние коряки; Яма, Тахтаян, Тумана, Вилига, Таватома, Наяхона, Тойносова, Ишига (Гижига), на мысе Тайгонос живут собственно те, которые до сих пор не платят полного ясака. Пешие и оленнке коряки живут по рр.: Парен, Ггача, Аклан, Пешкина, Таловка, Голая, Мамеча, Некан, Пустая и Подкагирная, то есть на западном берегу Камчатки, а на восточном побережье Камчатки вдоль залива Карагина, по рр. Панкара, Карага, Тумлата, Илпинская, Говенка, Олутора, Апука (Опука) ⁸.

Олениые и пешие коряки должны рассматриваться как одна народность, которая имеет сходство с оленными тунгусами и ламутами, ибо нынешние пешне коряки тоже имели в прежние времена оленей, как и прочие, а затем были оттеснены сюда в результате войн, которые раньше вел каждый род ⁹. Их первый вождь Gitoepitschan ¹⁰, родоначальник мятежника Ietitka, после бегства поселился на р. Яма, и под его властью оказались те, которые жили от Асиглана до Гижиги. Свое название они также получили от рек и местностей, где селились и разделялись на обособленные роды. Они жили некоторое время свободно и вели войну с оленными тунгусами и ламутами, а когда оленных коряков почти всех обложили ясаком, то многие из тех коряков убежали и присоединились к здешним, и таким образом число их, не считая женщин и детей, оказалось свыше 3000 душ. По рассказам лам>тов, коряки на [104] следующий год после сожжения Ямского зимовья отплыли с маленькой флотилией в 80 байдар к острову Беринга ¹¹ (?), а оттуда в губу Омохтон, чтобы совершить нападение на ламутов. Однако они встретили энергичный отпор со стороны ламутского Njung Djemdiekan’a у Тонгорского мыса, так что бегством спаслось только 6 байдар. Неизвестно, как велик был этот отряд, однако достоверно, что у коряков на одной байдаре бывает 9 человек гребцов, так что, бесспорно, число гребцов на каждой байдаре в этом случае следует удвоить. Вследствие такого поражения воинственный дух коряков был подавлен, а спустя некоторое время и оленные тунгусы также перестали на них нападать, так что коряки отныне беспрепятственно ходят в землю оленных тунгусов и там охотятся ¹².

Подобно тому, как вообще сталкиваешься с неосведомленностью многих сибирских народов относительно их происхождения, а в записках и книгах невозможно найти правды, так и коряки, будучи народом не просвещенным, в этом отношении не лучше других. На вопрос об их происхождении нельзя получить сколько-нибудь ясного ответа — все это выдумки, похожие на сказку. Так, коряки, которых я видел, утверждают, что они происходят от Kutkinachu, или Aziz, так же, как и камчадалы или ительмены, произошли будто бы от Kutcha. Об этом Kutkinachu они рассказывают, что он и его жена Miti родились в очень жаркой стране и что там все люди ходят голыми. Далее рассказывают, что там якобы растет такая высокая трава, что на один стебель можно повесить нарту и трава не качнется. Из этой страны Kutkinachu приехал со своей женой Miti на Uluter. Там якобы все было пустынно и не было никаких людей; там Miti родила сына — Amoemkut’a и дочь — Ginioeng-a’y, а после нее опять сына — Kadiganoech’a и так дальше, сыновей и дочерей, которые все были бессмертны. Братья брали своих сестер в жены и только Amoemkut не женился, а жил с женами своих братьев. Когда братья об этом узнали, это их сильно рассердило, и они решили промеж собой убить своего брата, а должно было произойти это, когда отца и матери не будет дома. И вот однажды, когда отец и мать уехали, схватили братья Amoemkut’a и привязали его к киту; а как раз после этого началась сильная буря, и Amoemkut с китом был выброшен на берег. Отец, который должен был проезжать мимо этого места, нашел своего сына привязанным к киту. Он очень удивился, подошел к нему, освободил его и спросил, как это случилось, на что Amoemkut рассказал отцу все, как было. Вследствие этого отец очень рассердился, пошел к остальным (сыновьям) и допросил их. Когда он увидел, что виноваты обе стороны, то он огорчился этой ссорой и не нашел никакого другого средства с ней покончить, как тотчас приказал развести большой огонь, а когда это было исполнено, то он преподал сыновьям несколько правил, которыми они должны были руководствоваться в жизни, взял жену Miti за руку, сел с ней в огонь и улетел прочь. После этого потомки их стали смертны. Правила, которые Kutkinachu завещал сыновьям, я сообщу позже. [105]

Далее я могу сказать, что, по моим предположениям, коряки образовались от смешения чукчей, шелагов, моноков и камчадалов ¹³ в результате междоусобных войн, в которых слабейшие должны были отступить перед сильнейшими и уходили в какое-нибудь другое место ради своей безопасности. Если верить сообщениям, то даже часть шелагов не так давно можно было встретить на Енисее. Также и обычаи коряков очень сходны с обычаями вышеназванных народов. Так, чукчи точно так же сжигают своих покойников ¹⁴, едят мухомор и пьют испускаемую после его употребления мочу, ради невесты они работают и живут с нею до свадьбы. При этом и их жилища того же образца. Может быть, следовало бы поставить вопрос, откуда же произошли чукчи? Правда, моя речь не о них. Однако я нисколько не сомневаюсь, когда говорю, что произошли они от американских народов ¹⁵, так как пролив Фриза ¹⁶, который отделяет северную часть Америки от так называемой Чукотской земли, совсем не широк. Но, может быть, люди отсюда первыми перешли сначала в Америку? Это предположение тоже может иметь свое основание, однако в настоящее время я разбираю вопрос не о чукчах, а о коряках.

Коряки имели до прихода русских, а также еще и в настоящее время имеют для каждого рода своего Gitoepitschan’a и называют его князцом. Если такой Gitoepitschan умирает, то его место занимает сын, если же род его вымрет, то они выбирают другого из своего рода, который пользуется теми же преимуществами, как и прежние. Эти Gitoepitschan’bi в старину были начальниками на войне, и никто, кроме них, ничего не смел предпринимать, а над ними самими не было никакого главы или старшего. Только те роды, которые могли выставить больше воинов, всегда пользовались преимуществом перед другими, так как если созывался совет или сильнейший из Gitoepitschan’ов задумывал совершить нападение, то более слабые должны были действовать заодно с ним, если не хотели сами подвергнуться нападению с его стороны. Коряки занимались большей частью грабежом и вели войну с оленными тунгусами, ламутами и чукчами. Если они захватывали какую-нибудь добычу, то Gitoepitschan брал лучшую часть себе, а остальное делилось между простыми воинами. При таком дележе часто дело доходило до кровопролития. Также если кто-нибудь шел на охоту, то он должен был из своей добычи уделять Gitoepitschan’y известную часть, которую называют Inidda, или дань ¹⁷.

Так как путешественнику прежде всего бросается в глаза рост и телосложение представителей народа, то мне следовало бы с самого начала сказать об этом. Но ввиду того, что народ состоит не из двух или трех человек, я отложил это описание до того времени, когда увижу их в большем количестве. Во время моего пребывания среди коряков я установил, что большинство мужчин, так же как и остяки, малорослы и приземисты, имеют круглое и полное лицо, большие и круглые глаза с желтоватыми белками. Глаза бывают карие или серые. Брови широкие, очень темные и почти сросшиеся у переносицы. Нос короткий, [106] а у глаз несколько вдавленный, кончик широкий, а ноздри большие. Скулы несколько выдаются; рот средних размеров, губы толстые и красные; зубы мелкие, белые и чистые, плотно прилегающие друг к другу; подбородок короткий и заостренный; уши маленькие и плотно прилегают к голове. Волосы на голове почти черные, жесткие и густые. Их коряки зачесывают, как барабинские татары, к ушам и заплетают. Это делают только старики, а молодежь не делает. Коряки же, живущие на рр. Пустой и Подкагирной, имеют обычай подобно чукчам брить голову наголо. Многие не имеют бороды, у тех же немногих, у которых есть, она жидкая, острая и темная; такие же бывают у них усы, появляющиеся на 30-40-м году; их они никогда не стригут. С растительностью на других частях тела обстоит дело так же, как у ламутов; единственная разница в том, что у корякских женщин волосы под мышками не растут.

Описав мужчин, перехожу к описанию женщин. Однако прежде всего я должен сказать, что ничто не доставило мне таких трудностей, как это дело. А это все потому, как я думаю, что никакой народ на всем земном шаре так не страдает ревностью, притом оба пола, как коряки. Даже самый простой взгляд или приветливая речь может вызвать у них подозрение, и как раз но этой причине многие, которые позволяли себе некоторую вольность в обращении с ними, платились своей жизнью. Примером могут послужить атаманы Федот и Морозко, которые первыми посетили Камчатку, и многие другие. Я хочу упомянуть об одном событии, имевшем место уже в нынешнее время. Толмач по имени Иван Лукин хотел жениться на дочери князца Lengus’а. Отец дал согласие, а дочь собралась креститься. Жених, будучи простаком, идет после этого к другому коряку и расхваливает там свою невесту, как она хороша собой, да вдобавок еще повсюду разукрасилась бисером. Эти речи доводят до сведения отца невесты, он принимает их за оскорбление, отправляется к архимятежнику Jetitk’e и докладывает ему об этом деле, а тот сразу же принимает решение и подбивает еще других разорить Ямской острог и убить тамошних служивых. Об этом намерении их стало известно уже после того, как все это дело было расследовано в Охотской канцелярии, и в 1742 г. их казнили, как бунтовщиков. Вот и вес об этом ¹⁸.

Женщины у коряков телосложением и чертами лица несколько отличаются от мужчин. Они меньше ростом и полнее телом, имеют маленькие круглое лицо, но попадаются и с продолговатыми лицами; брови тонкие черные, нос маленький и очень пропорциональный; рот небольшой; губы тонкие и красные; лицом смугловаты и румяны. Кожа на теле нежная и коричневая; шея короткая; груди маленькие и круглые; руки маленькие и ноги небольшие. Среди них имеются некоторые, которых можно было бы даже назвать красивыми. Однако речь идет о незамужних, так как, лишь только они выходят замуж, они быстро дурнеют и после первых родов становятся бледными и худыми, а причина этого заключается в том, что после родов у них бывают очень обильные [107] месячные очищения, которые они называют Mullum и от которых они сильно страдают по сравнению с другими сибирскими женщинами. В результате этого они утрачивают свою красоту настолько, что даже и следа от нее не остается. Затем, как у мужчин, так и у женщин нет больших животов, но пупок выпяченный. У детей тоже нет больших животов. Все имеют прямые ноги, икры тонкие и ступни маленькие, в чем они тоже отличаются от прочих сибирских языческих народов.

Подобно тунгусам на р. Лене, они украшают свое лицо возле ушей н кисти рук всевозможными фигурами и делают эти рисунки таким же способом, как ламуты; обычай этот распространен и среди чукчей ¹⁹.

По утрам женщины моют руки н лицо собственной мочой, отчего они становятся мягче; мужчины умываются водой, но редко, а тело совсем не моют, и грязь так сильно въедается в тело, что ее нелегко удалить. О купании им ничего не известно; они только редко моют голову и причесывают ее. но и то лишь замужние. Если же девушка моет голову или причесывает ее, то это признак, что она распутного поведения, и отец, не желающий быть опозоренным, вправе ее тотчас же убить. Как поступают у коряков с распутными женщинами, я сообщу в соответствующем месте, но если девушка становится невестой, то ей распутничать дозволяется.

Теперь следует сказать об одежде, какую носят мужчины. Верхняя шапка — Panska сделана из беличьего меха, вверху на темени украшена рядом больших цветных бус, а спереди у оторочки — двумя рядами таких же бус, как это встречается на шапках тунгусов. Нижняя шапка — Panckanu сделана из ровдуги, спереди вверху имеет два ряда бисера, а кругом вышита; отделка эта называется Inanutachenit, Поверх вышивки прикреплены также два ряда бус, а по низу идет бахрома из узеньких ремешков, длиной в один палец. Также носят они серьги — Koemoe длиной в палец, состоящие из нанизанного на нитку бисера, а снизу каждая подвеска заканчивается крупной бусиной. Воротник — Ennackyu-a сделан из беличьих хвостов, такой же, как носят тунгусы. Далее, шуба из оленьих шкур вроде рубахи, которую русские называют парка, коряки же Iddi, доходит только до колен, мехом внутрь, внизу отделана кусочками кожи — Goniwon, по-русски — подзоры ²⁰, а ниже по подолу пришита оторочка из собачьего меха. Верхняя шуба — Iddjoen, по-русски кухлянка, или камлейка, такого же типа, как у самоедов, делается из меха горного барана или оленя; она очень широкая и длинная; оторочка внизу по подолу спереди, на рукавах и на капюшоне из собачьего меха. Такие верхние шубы окрашиваются в красновато-коричневый цвет. Штаны — Kujem, по-русски — огуши, как у тунгусов, короткие, из ровдуги. К ним прикреплены сутуры ²¹ — Koneite. Меховые чулки — Коmejoet, по-русски — чижи ²², короткие и сделаны из собачьего меха. Сапоги — Ploeko, по-русски аларчики ²³, коряки называют их тоже Ploeloeckit, того же типа, что у камчадалов. С правой стороны к штанам — Kujem привязан нож — Mellegu-al в футляре, а с левой стороны — огниво.

Далее следует описание одежды женщин и девушек с головы до пят. [108]

Повязка с наушниками из беличьих хвостов — Aloelu подобно Tschermi ламутских женщин. Из под нее возле ушей коса волос — Тоеloeunta. В ушах длинные серьги из бисера, как у мужчин, но внизу вместо бусины висит маленький колокольчик или серебряная пластинка, сделанная из полтинника. Шуба, или парка, — Niewigijen сзади с хвостом, на спине и рукавах — бахрома из узких и длинных коричневых ремешков, кругом обшита оторочкой из белого собачьего меха. Штаны — Nauke такие же, как носят мужчины, но ходят они в них только дома, а на работу надевают длинные и широкие, вроде матросских. Сапоги того же вида, как у мужчин алатчики, но называются Nebutschoek. Браслеты — Minneacksa — круглые и плоские, шириной в палец, из железа, вроде кольца, на которое надевают ключи.

Дети, пока они еще не могут ходить, носят рубашку — Kalnoeka, подобную той, в какую камчадалы одевают своих детей. Эта рубашка цельная, из одного куска, с чулками и четырьмя рукавами, завязывается сзади. Настоящие рукава называются Wojengilplan, а фальшивые, которые отходят от плеча, называются Tschuplan, сзади на спине пришиты узкие ремни. Если матери нужно куда-нибудь идти, она берет ребенка за фальшивые рукава, прилаживает его спиной к своей спине и таким образом его несет. Пока ребенку не исполнилось 1/4 года, мать его держит голым под паркой, когда же он начинает сидеть или стоять, мать привязывает его ремнем к своей шее снизу; чтобы ребенок меньше пачкал одежду, ему подкладывают между ног мох, который часто меняют. Никаких колыбелей у них нет, только таз, и то не у всех. Если ребенок начинает кричать, мать его успокаивает, урча по-медвежьи, или скрипучими возгласами Hok-Hoe.

Как я вкратце коснулся их одежды, так же я хочу кое-что сказать об их жилищах, причем затрону и отмирающие обычаи этого народа.

Их жилища двух родов — летние и Зимине, которые у пеших коряков одинаковые. Оленные же коряки придерживаются обычая всех лесных народов, при перекочевках перевозить с собой и свои жилища, постоянными у них остаются только летние жилища, которые они сами называют Nejoeng-a, а русские — острогами. Они расположены в таких местах, где летом коряки собирают запасы на зиму, большей частью в устьях рек, у заливов, или по-русски култуков ²⁴, а также там, где они могут в изобилии промышлять китов, тюленей и рыб, а где и в каких местах, об этом у меня раньше сказано. Такой острог снаружи напоминает просто груду камней; на самом же деле это маленькое круглое деревянное строение, от четырех до пяти саженей в окружности и в одну сажень высотой, всюду снизу доверху обложенное камнями в защиту от диких зверей. Вверху имеется дымовое отверстие — Ginnogeng. Вход — Jupilnang сбоку с южной стороны, как жупан в зимних жилищах длиной в сажень и высотой 1 1/2 аршина, очень узкий. Вход завешен куском тюленьей шкуры. Каждая семья имеет для себя свое жилище. Те. же, которые не женаты, живут со своими родными и помогают им в работе. Внутренний вид такого жилья очень примитивен — четыре столба [109] для опоры, очаг в середине. При каждом жилье имеются особые балаганы ²⁵ — Moelckamoel, которые стоят на столбах такого же вида, как у остяков. Зимние жилища самими коряками называются Lackalanjoe, а русскими — юрты. Они имеют в окружности 8, 10 или 15 сажень и 1 1/2 сажени высоты, частично углублены под землю, а частично выступают на поверхность земли. С южной стороны находится Joeckan, который русские называют жупан ²⁶, одинаковой формы с Lackalanjoe, только несколько меньше. Между юртой и жупаном имеется узкий проход — Tillatan; доступ к обоим сверху, через четырехугольный лаз — Ginnogeng. Снаружи юрта и жупан завалены землей. Внутреннее устройство такой юрты следующее: из отверстия вверху внутрь спускается лестница — Gigigi, имеющая 10 ступеней. Эта лестница сделана из наполовину выдолбленного деревянного ствола. На первой ступени внизу вырезана маленькая человеческая фигурка, которая олицетворяет жену Kutkinachu Miti; за ней — на второй ступени следует фигурка самого Kutkinachu, на третьей — фигурка кита, на четвертой — орла, на пятой — изображение луны, на седьмой — солнца, на десятой — вырезано лицо, которое коряки называют Aenigo, или Kamackoeliu, то есть бог. Между лестницей и проходом в юрте имеется очаг, а кругом него расположены каморки, или спальные помещения, — Jojoang, причем каждый женатый человек имеет свою особую каморку. Вверху над этими спальными помещениями-гнездами кругом на высоте двух аршин от земли положены доски-нары, на которых спят неженатые. Отец семейства или старший имеет свое спальное помещение против лестницы — Gigigi. Возле каждого спального помещения стоят корыта для воды и для варки пищи. Амбары — Moelckamoel (рис. 5) установлены все на столбах возле юрт и имеют такой же вид, как у остяков. Рядом с амбарами имеются собачьи землянки, которые не хуже их собственного жилья; передняя часть их сделана из ветвей, за нею имеется яма, накрытая ветвями и землей. Такие конуры называют коряки Atta-jejang.

Описав жилища, скажу об их самодельной домашней утвари. Корыто (лохань) для воды — Toncka имеет два аршина в длину, а корыто для приготовления пищи — тоже Toncka — один аршин длины. Корыто для воды стоит на ножках, а второе ставится код ним, и каждая семья имеет отдельное корыто для пищи и для воды. Ведро из дерева тополя — Kaltan, в котором носят воду. Котел — Kukjang стал у них известен с недавних пор. Блюдо деревянное, вроде лотка или русской селницы ²⁷, называется у них Kamoeng. Чашка для питья — Pajutscha, по-русски чашка — из дерева, как у крестьян, а также имеется еще сплетенная из травы и называется у них Tinjoepkolu. Ложка — Goina или Udina из рога, продолговатая с коротким черенком. Черпак — Koing-ang из рога и сделан как русский ковшик. Кочерга из дерева — Kenung-a, ею вытаскивают они из огня камни. Маленький деревянный совок — Gbakmoetoe — им переносят раскаленные камни в корыто для еды ²⁸. Ножей два вида: из камня — называется Owala, или Оа!а, и железный, который стал недавно им известен от русских, называют его [110] Melleg-Owal, или Mellegu-al. Каменные топоры — Paltan, или Platan, из черного и твердого точильного камня, остро отточенные и насаженные на деревянную рукоятку. Русские называют их секирой. Другая разновидность топоров — Gatthe, по-русски — тесло ²⁹, раньше было тоже из камня, а теперь вместо таких употребляют железные, которые называют Ае-аl, или A-al. Gimallun, по-русски — чесалка ³⁰, которой они скребут свое тело, когда оно чешется, сделана из дерева и имеет такой вид, как у монахов в монастырях.

Gitoepitschап’ы и их жены никакой черной работы не выполняют, разве только они сами захотят поработать, но все остальные обязаны выполнять всю домашнюю работу, которая между ними правильно распределена. Утром, когда встают, сначала кто-нибудь из них разводит огонь, а женщины идут сквозь дым к выходу; пробыв некоторое время снаружи, возвращаются в Tillatan и моются там сначала водой, потом берут щепотку моха, мочатся на нее или макают мох в перестоявшую ночь мочу и протирают ею лицо; затем берут вторую щепотку моха и засовывают промеж ног так же, как это делают остякские и тунгусские женщины, у которых эти моховые тампоны называются Urup [111] и Njoemack; коряки называют их Mullumoen; они меняют их и сжигают каждое утро, а во время месячных — днем еще два или три раза. Когда же, как сказано выше, огонь разожжен, то каждый бросает в него свои камни, и опять мужья и жены выходят наружу, стоят некоторое время, смотря на солнце, потом возвращаются в юрту, и женщины садятся около корыта для приготовления еды, сначала наливают в них немного чистой воды, затем кладут китовый жир, сушеное тюленье мясо и сушеную рыбу, после этого каждая берет свою кочергу и ею вытаскивает из огня раскаленные камни, приносит их на совке к корыту и опускает туда, после чего корыто накрывают и дают постоять четверть часа. Приготовленное кушанье называется Godjan. Когда кушанье готово, женщины подходят, как и раньше, к своим корытам, засучивают рукава, опускают руки в корыто, вытаскивая лучшие куски, и кладут на блюдо. Каждая семья ест отдельно, сидя на своих постелях, подогнув крестообразно ноги под себя, как татары. Когда они поели, то бросают оставшиеся куски назад в корыто, а после кормят ими собак. Еще есть другие кушанья, которые они едят, а именно порса ³¹ — Porsa-gigu, качемаз ³² — Koepoe, мерзлая рыба — Kaiton, толкуша, или сыроежка ³³, — Tschelaju. Последняя приготовляется из порсы, брусники или морошки с китовым или тюленьим жиром. Берут порсу, бруснику и жир, толкут все в деревянной ступке, пока не образуется густая масса, и употребляют ее вместо хлеба. Вяленое тюленье мясо — Pokajoeta, или Gaddjodjo, приготовляют из следующих трех разновидностей тюленей: из акипки — Wittuwit, ларги — Kelila и нерпы — Moemoel. Киты тоже трех видов: самый крупный — Iungi, среднего размера — Koklatschan и самый маленький — Pigultun. Еще едят одно морское животное — Digin, по-русски белугу ³⁵. Из рыб едят: кету — Katakat, маленькую корюшку — Atschuwasch, по-русски — окуры, мальму — Witiwit, ломки — Tschumom, нерку — Udjug, кунжу ³⁶ — Netschekatsch, раковины — Ge-oet, морскнл раков, или ромухэл, — по-корякски — Ackagan и улиток — Doede ang. Из животных: медведей, волков, горных баранов, лисиц, зайцев, росомах, песцов, собак. Из паразитов: мышей, вшей, блох. О последних коряки говорят, что если бы они не ели вшей и блох, то за короткое время потеряли бы всю свою кровь, а оттого, что они их раскусывают зубами, они возвращают назад с лихвой свою кровь. Из птиц: куропаток, тетеревов, глухарей; из водяных птиц: лебедей, гусей, гагар, уток и турпанов ³⁷. Из растений и кореньев: листья дикой моркови — Geju, щавель — Nidigan, дягиль ³⁸ — Tintin, его они едят сырым. Из щавеля варят кашу. Едят корни сараны или синих лилии, которые растут на низких местах, по-корякски называются Au-ek, кислицу — Ampschiginmin (Singat Anoet) и Kitschuo — похожий на татарский Kandik, который растет возле Томска.

Из четвероногих, птиц, рыб и растений не едят: горностая, орла, ворону, горец-рыбу, — разновидность миноги, которую местные русские называют вьюном, по-корякски — Wojemuwolaigul, корни лютика и самое растение. Все вышеперечисленное они варят или употребляют в [112] сыром виде. Самыми лакомыми блюдами считают внутренности и содержимое желудка всех мелких животных и птиц. Все внутренности они накалывают на маленькие палочки и жарят. Помет оленя и горного барана смешивают с ворванью и его едят в сыром виде. Березовая кора — Lugu, скобленый тальник — Djagu, или по-ламутски — Sigiri, смешивают с рыбьей икрой и ворванью, бруснику и шикшу, которую в Березове называют водяницей, смешивают с ворванью и так поедают. После еды пьют холодную воду. Напротив того, Gitapitschan’ы пьют сок брусники или морошки. Они давят эти ягоды, заливают водой и дают им настояться. Таким напитком они угощают и гостей.

Далее скажу о прочих занятиях женщин после еды. Когда они поели, то бросают, как сказано выше, оставшиеся куски в корыто, и каждый садится на свое место за работу. Шкуры диких баранов обрабатывают следующим образом: берут сырые шкуры — Nellega (и другие шкуры или кожи так называются), натягивают их и оставляют сохнуть. Когда шкуры просохнут, их смачивают водой до тех пор, пока они не размякнут. Затем берут олений помет — Koleioele-oe! и натирают им внутреннюю мездровую сторону шкуры, после чего ее сворачивают и оставляют лежать сутки. На следующий день шкуры разворачивают и прокатывают специально для этого приспособленным катком-палкой с вделанным в середину ее острым круглым камнем (скребком для выделки шкур. — 3. Т.). Называется этот каток Innoennewinnang. Когда это сделано, берут березовый гриб, по-ламутски — Ulla, а по-корякски — Kesukoew, кедровую хвою — Tomtom и толкут все это с водой в кашу, которой намазывают шкуры и опять оставляют их лежать еще сутки. Опять прокатывают шкуры тем же катком, пока от катания они не просохнут. Когда шкуры пообсохнут, берут сушеную рыбью икру и размачивают ее в воде, полученную массу — Nalgan намазывают на обработанные шкуры и оставляют их лежать еще одни сутки. После этого их еще прокатывают в последний раз досуха, а потом трут и мнут руками, топчут ногами, растягивают, пока они не станут совсем мягкими. Тогда шкуры считаются обработанными.

Если же захотят их окрасить, то поступают следующим образом: берут ольховую кору — Tschewa и кладут в мочу, оставляют постоять несколько дней в теплом месте, пока не закиснет, после этого краска считается готовой, и ею покрывают шкуры, следя за тем, чтобы они хорошенько пропитались краской. После этого дают шкурам хорошо просохнуть, а под конец сильно трут и разминают руками, растягивают, добиваясь, чтобы они получили прежнюю мягкость (как до окраски). Из таких шкур шьют парки, кухлянки. Камлеи ³⁹ же у оленных коряков не окрашиваются, а смачиваются мочой и коптятся, после чего они хорошо переносят сырость, не пропускают воду, лучше, чем крашеные. Кусочки кожи, которыми они украшают свою одежду, называются Woniwa, или Goniwon, по-русски — подзоры. Это узкие ремешки, которые делаются из Nuluta, по-корякски — Nigitscheaut. Их коряки пробивают специально для этого сделанным стерженьком — Enjeddjackon, [113] а через полученные дырки протягивают маленькие ремешки, вырезанные из горла ларги, по-корякски — Pillegan. Однако на такие подзоры лучше смотреть, чем их описывать, так как описать их очень трудно Кожи молодых тюленей, окрашенные в коричнево-красный цвет, называются коряками Wojemka и изготовляются так же, как у ламутов Unucka.

Nuluta, по-корякски — Nigitscheaut, изготовляется так же, как у ламутов, с той лишь разницей, что те для обработки употребляют воду, коряки же пользуются мочой. Однако ламутские по их блеску и цвету лучше корякских, потому что коряки не умеют надлежащим образом приготовлять краску. Трава, которая у них растет, очень крепкая и напоминает лен, называется Mitschiwei. Из этой травы плетут посуду для питья — Tinjoepkoiu, коврики — Nellagajun и мешки — Weitschewitschugat. Для этой работы коряки не употребляют никакого инструмента, а все плетут руками.

Сети для ловли рыбы — Inigi, или Geginni, изготовляются из крапивных волокон, называемых I-au. Крапиву выдергивают осенью и сушат, а стебли расщепляют ножом, после чего счищают кострику ⁴⁰ и скручивают руками на колене в нитки.

Так же сушат и китовые жилы — Gibatsch, после чего их расщепляют и затем скручивают в нитки, подобно тому, как ламуты делают нитки из оленьих жил для шитья одежды и плетения сетей.

Вообще женщины выполняют в доме всю легкую работу, которая и заслуживает быть упомянутой. Когда все до вечера просидят за своей работой, хозяин или старший в доме кричит: Ojoetchik-tok, то есть «живо, дети!» Женщины тогда встают и идут каждая к своему корыту (для приготовления пищи. — 3. Т.), из которого берут оставшуюся пищу, складывают в лукошко — Kaitan, и мужчины выносят это и кормят собак. После этого спускают сверху в юрту на мауте большие куски льда, глыбы снега ⁴¹ и сбрасывают дрова. Снег и лед женщины распределяют между собой, и каждая несет кусок в свое корыто. Наконец, когда наступает полная тьма, снова разводят огонь и бросают в него камни, с помощью которых опять так же, как утром, варят себе пищу. Что у них самое плохое, так это то, что во время топки юрты все — мужчины, женщины, дети постоянно то входят, то выходят из юрты, отчего дым беспрерывно приходит в движение, не говоря уже о том, что зловоние от ворвани, сала, жира и мочи неописуемо. Если кто захотел бы себе представить адские муки, то их действительно можно найти в подземных жилищах этого народа. Однако они веселы и довольны, как будто бы от природы дано им что-то такое, благодаря чему они к этим неприятностям совершенно нечувствительны.

Во время ужина зажигают светильник. Он представляет собой кусок сухого дерева, который опускают в ворвань и зажигают. Когда такой светильник тухнет или собирается потухнуть, они его снова обмакивают в ворвань. Каждая семья имеет свой особый светильник ⁴².

Если у них в юрте окажется приезжий, то мужчины и мальчики [114] утром и вечером обступают его со своими трубками и не отходят, пока не получат табаку. У них такой обычай, что если дали одному, то необходимо дать всем. Табак, по-корякски — Toeback, стал им известен с недавних пор. Трубки, из которых они курят, сделаны из дерева подобно якутским и называются Gansa ⁴³. Дым они втягивают через воду, которую держат во рту, проглатывают его и через некоторое время выпускают. Многие при этом докуриваются до дурноты, падают в обморок и испытывают сильную дрожь в теле, которая, впрочем, скоро проходит. Женщины же до сих пор еще не переняли этой привычки.

В настоящее время зимой коряки ездят на собаках — способ передвижения, который они переняли у ламутов 50 лет назад. В то время они покупали собак у ламутов, и цена за собаку была от трех до четырех лисьих шкур. Мех белой собаки, которым они оторачивают свою одежду, был не в меньшей цене. В древности они тащили свои сани сами или впрягали в них оленей ⁴⁴. Сани, которые они когда-то имели, называют они gigunoetlk. Они состоят из семи березовых копыльев, изогнутых наподобие камчадальских, только потоньше, и все прикреплены к полозьям наклонно; сзади имеется сиденье или корзинка, полозья широкие, толстые и спереди сильно выгнуты вверх. Такие сани имеются еще и сейчас у оленных коряков и чукчей.

Нарты они называют Somali, и они похожи на ламутские Torki, только покороче. Баран ⁴⁵ они называют Lautanckeng, копылья — Pajap, вардину ⁴⁶ — Gidiwoldiu, кинеры ⁴⁷ — Pojaaizing, вязки ⁴⁸ — Unuutschiwoet-kilkitsche, потяг ⁴⁹ — Atoeilgan и алык ⁵⁰ — Tajoejik. В такую нарту запрягают трех-четырех собак и кладут на нее не больше трех пудов, считая, и корм для собак. При таких нартах идет один человек на лыжах и помогает собакам тянуть кладь.

Лыжи у коряков двух видов: Tigat, которые похожи на ламутские Baringta, только несколько короче, и Wolwojoeg, по-русски — буслики ⁵¹. Последние сделаны из березового дерева и имеют 5/4 аршина в длину и 1/4 аршина в ширину, в середине они выдолблены, а спереди заплетены крест-накрест узкими ремешками; в середине же ка них имеются две короткие деревянные поперечины, к которым прикреплены Tigililn-at, или юкны ⁵², а под поперечинами — два костяных гвоздя. На таких лыжах — Wolwojoeg — они взбираются на высокие горы. Коряки измеряют расстояние не милями, а днями пути, и при хорошей погоде они легко проезжают на нартах 30-40 верст, а на лыжах проходят 60-70, а то и 80 верст в день.

Клей — Eng-ge-eng приготовляют они, как и ламуты, из рыбьей кожи, с той только разницей, что ламуты варят кожу в воде с березовой корой, а коряки этого не делают.

Коряки имеют два вида лодок, а именно: Attewaat, по-русски — байдары, и Moetu, по-русски — ивлеч (челнок); первые делаются из дерева тополя, у вторых же обтяжка из тюленьих шкур. Некоторые также имеют кожаные байдары, но только у них остов (каркас) деревянный. Байдары, которые сделаны целиком из дерева, состоят из трех частей, а именно: передней, средней и задней, и все эти части плотно сшиваются китовым усом. Снизу прикрепляется киль — Kitschak, который заходит немного дальше половины длины байдары. Передняя, носовая, часть заострена, на ней имеется доска — Tschiwazin в одну сажень длиной и в 1/2 аршина шириной, с нее они прыгают на берег. С этой же доски свисают два конца — Bilulu-gat, вроде тех, что у оленных тунгусов спускаются сзади у верхней шубы. Дальше идут беседы ⁵⁴ — Bakangalwo, места для сиденья, к которым прикреплены и весла. Весла длиной в 1 1/2 сажени, полулопастные. В байдаре их всего полагается десять: два сзади, которыми гребет один человек, а с каждой стороны байдары — по четыре, при каждом стоит один человек, лицом к носу; во время гребли они толкают весла от себя. Весло называется у них Toewoet. Справа от носа приделан деревянный крюк — Oiwalga, с которого они при ловле китов спускают линь — Mawot, к которому прикреплен гарпун: об этом я скажу подробнее в другом месте. Наряду с байдарой они тянут с собой ивлеч — Moetu — челнок, который, как выше упомянуто, обтянут тюленьей кожей, в каких плавают лопари. Этот челнок имеет в длину одну сажень и 5/4 аршина в ширину и при нем два маленьких весла — Asinnan, длиной в один аршин, которые привязаны ремнями, и пользуются ими при охоте на тюленей. Есть еще у них весло — Tewoena ⁵⁵. Гарпуны — Autackla каменные, с древком из ольхи. Они имеют одну сажень в длину, и ими бьют китов. Еще есть гарпуны, сделанный из камня — Jejoewu, по-русски — носки ⁵⁶, всаженные в кость, в один вершок длиною, закрепленные смолой. Эта кость привязана ремнем к [116] палочке — Tnatae; сзади имеется ременная петля — Gigiln, в нее пропущен и закреплен линь — Omillagang. Палочку вставляют в древко — Ingapa длиною в полторы сажени. Другой вид носка (носика), которым они ловят тюленей, называется Gigi; здесь кость снабжена бородкой и острым железным наконечником, такие же имеются и у ламутов.

Об их охоте зимой можно сказать немного. Охотятся они лишь столько, чтобы хватило на уплату ясака, так как не все платят ясак лисьими шкурами, но также и китовым усом и Mawot’oм. Те же, которые ходят на охоту, ловят лисиц с помощью установленных луков — Itigi и клепцов ⁵⁷ или их ловят теми же способами, какие распространены у других сибирских народов. В этом заключаются зимние занятия мужчин.

Прежде чем я буду говорить об их летних и иных занятиях, я хочу сказать о тех правилах, какие будто бы им завещал Kutkinachu перед своим огненным отлетом, так как эти правила являются главной основой их жизни и без их соблюдения ничего нельзя начинать и совершать.

Каждый может иметь столько жен, сколько захочет и сколько он может содержать. Но, прежде чем взять себе жену, он должен некоторое время за нее служить и работать; когда же ему покажется, что он достаточно за нее отработал, ему дозволяется ее взять. Если же он захочет взять себе еще вторую жену или больше, он обязан получить на это согласие от своей первой жены и точно так же отработать за нее. Причем работа его считается платой за воспитание девушки и заменяет калым.

Надо приносить жертвы из добытого на охоте солнцу, луне, огню, а воде приносить жертвы в виде куска ольхового дерева.

Не разрешается ничего отрубать от своих жилищ и лестниц, ни колотить по ним, а если же кто посторонний, а именно чужестранец, по ним ударит, то все должны плясать вокруг огня и приготовить толкушу.

Нарушение супружеской верности и распутство карается смертью, и кто это делает, предается позорной казни. Если же оба провинившихся оказываются свободны, то они должны пожениться, если только родители дадут на это согласие.

Если кто умрет, то прорубают в юрте отверстие в том месте, где лежит покойник, и через это отверстие вытаскивают его головой вперед со всей его одеждой, луком и стрелами и сжигают... Мертворожденных детей погребают, а если умирает беременная женщина, то ей разрезают живот, вынимают ребенка и обоих затем сжигают.

Если кто тонет, то его не разрешается спасать, а ему дают утонуть; если же труп его после находят, то тоже сжигают.

Если кто-нибудь повесится или кончает жизнь каким-либо иным способом, то тело его тоже сжигают.

Медведь у них пользуется величайшим почтением. Но если медведя убьют, кости его приносят в жертву кумирной дощечке (?) Kalita, или: Toelitoe, яичник (testicuia — лат.) — воде, голову же вешают на дерево — как жертву солнцу.

Перед всякими занятиями — охотой, ловлей китов — в месяцы [117] Tuddjan и Leipajoel следует трещать кумирной дощечкой — Toelitoe над огнем.

Следует воздерживаться от половых сношений с роженицей в течение месяца после родов, а равным образом с женщиной во время месячных очищений.

Таковы правила, которые завещаны Kutkinachu’oм. Но после него от своих шаманов коряки получили еще другие правила, о которых я буду упоминать при описании каждого их занятия.

О языке их следует сказать, что он, как и у камчадалов и тунгусов, не везде одинаков, а почти каждый острог имеет свой особый язык ⁵⁸, или если даже слова и одинаковы, то всегда есть отличие в произношении, притом же они обычно проглатывают первый или последний слог ⁵⁹, так что их очень трудно понимать. Правильно же транскрибировать европейскими буквами — к тому же слова многосложные, как это можно видеть в записках, — совсем невозможно.

Они не имеют никакого правосудия, и им неизвестны никакие преступления, кроме приведенных выше, за которые полагается наказание, а живут они в своей первобытной свободе, причем они послушны только своим Gitoepitschan’ам. Те же, которые обложены ясаком, обращаются со своими жалобами к сборщику ясака, который выносит решения по своему усмотрению. В результате грабежи и убийства поныне не удается прекратить, и они считают эти преступления просто детской забавой.

Никаких договоров они между собой не заключают; если же у кого-нибудь что-либо занимают, то возвращают долг неохотно, а если же платят, то с большим промедлением, не без неприятностей.

Чужим они подарков не делают, сами же охотно принимают подарки, но если им что дают, то они это не ценят, а рассматривают как некую обязанность, при этом исподтишка дарителя высмеивают, полагая, что все имеющееся у чужого принадлежит им, да еще ищут повода его убить и завладеть его имуществом.

Пороки и недостатки, к которым особенно предрасположен этот народ, — это грабить, воровать и убивать. Занимаются тайно развратом и порчей мальчиков (мужеложеством); в старину, но и теперь еще имеются Gitoepitschan’ы, которые держат при себе мальчиков — Kju, или Kajn; они упрямы, своенравны, фальшивы, вспыльчивы и злопамятны, подозрительны и жадны. К их добродетелям относится то, что они смелы, не боязливы, перенимают всякую чужую работу (собственно, подражают, обезьянничают) и умелые плотники. Перед чужими, если они их попросят что-нибудь сделать, притворяются стыдливыми или делают вид, что они ничего не понимают.

Зиму и лето коряки считают за два года, а месяцы они считают по сменам луны. Летний год называется у них Giwi, месяцы они называют так: Kojajil — то же, что у нас апрель, далее Elluajil, Tuddjan, Owinojoenajil, Anutschetschaneja, Zeipajoel. Зимний год делится на месяцы: Emuadojel, Kediwatschil, Djonmalgan, Lautejel, Omoejelplan, [118] Omiackidiwatschil, Amuagajella. Их они считают, как ламуты, по суставам (в переводе — по сочленениям рук).

Оба года вместе они делят на четыре времени года: весна — Kitkittack состоит из месяцев Kojajil, Elluajil, лето — Aeloek с месяцами: Tuddjan, Owinojoenajii, Anutschetschaneja, осень — Tuidjatschik имеет месяцы: Zeipajoel, Emuadojel, зима — Lokalang, на нее падают остальные месяцы.

Плеяды они называют Kodjametschinka, Млечный Путь — Jeaujewa, Большую Медведицу — Elluwauing, утреннюю и вечернюю звезду — Adjaning, утро — Injini, полдень — Lingnatallait, вечер — Kujelkail, полночь — Kajoetsching.

Вычислять фазы луны — новолунье, полнолунье — они не умеют, но говорят про молодой месяц, что он показывается на третий день, и называют его Ellegai. Относительно солнечного и лунного затмений — Gowijoelin они утверждают, что оба эти светила умирают, а когда затмение кончается, то говорят, что они опять ожили; другие же говорят, что затмение навлекает на человека всякие беды.

Для грома — Kigijala и молнии — Kumilajela они не находят объяснений, а утверждают, что гром убивает кита, но в этой местности грозы бывают редко или их вообще не бывает.

О происхождении мира и о Страшном суде они ничего не знают, точно так же они ничего не знают о счастливых и несчастливых приметах, кроме того только, что им говорят шаманы. Что касается состояния души — Uiji, то ее местопребывание оказывается повсюду, и определенного места они указать не могут, и только умершие шаманы переселяются к дьяволам или превращаются в них.

Бога и ангелов они знают, но бога они называют Kamakaliu, также Aenigo. Дьявола называют Manachteik; верят, что их много, они имеют жен и размножаются, — так говорят им шаманы.

Шаман, или жрец, называется у них Ingoellening, и шаманство у них наследственное, однако каждый шаман имеет свою особую область: среди них имеются такие, которые предсказывают будущие события, такие, которые исцеляют раны и всякие болезни, укрощают бури и думают, что могут их вызывать, заговаривают китов и напускают на людей сон, причем в последних, трех делах они как будто особенно искусны. Наряду с шаманами существуют у них повивальные бабки — Amma, которые выступают как незаурядные колдуньи. Коряки представления не имеют о том, чтобы здороваться или прощаться друг с другом, но если кто когда-нибудь заходит, то хозяин говорит гостю: Jetin ennokklak, что значит: друг пришел, на что гость отвечает: Tijoetok — я пришел.

Голову они не обнажают, а при чихании не желают здравствовать, самое чихание называется у них Antschikla.

Когда они ругаются, то главное слово у них Gewianging inajewi, что значит: ты скоро подохнешь. Бранное слово Joenitatschan значит то же, что у ламутов Mogdakas или Nowatoing (то есть в переводе Линденау — сука, хотя Zucke никогда не значит «сука», если только Линденау не [119] исковеркал русское слово. — 3. Т.). Дети не имеют особого почтения к родителям, а те их не наказывают, потому что, поскольку они сами грубы и дики, таково же у них и воспитание детей; но если наказывают, то ограничиваются шлепками. Мальчики обучаются стрельбе из лука, а девочки шитью и другим домашним работам.

Они ведут торговлю с соседними народами, а именно с ламутами, тунгусами, оленными коряками и тоже с русскими. У ламутов и русских покупают котлы, ножи, швейные иглы — Tittiga и другие железные изделия. Четырехфунтовый медный котел ценою в 8 руб. выменивается на S парок, или 8 кухлянок, или на 16 ремней, потому что они не знают денег, вернее, познакомились с ними только при моем появлении среди них; они называют их, как все сделанные из серебра вещи, Zilewa. Я удивился тому, что люди не знают денег. Ведь мне известно было, что раньше командированным из Охотска выдавались полагающиеся прогонные деньги, которые, видимо, этим людям не выплачивались. Поэтому я их спросил, неужели они никогда не получали прогонных денег? На что они мне ответили, что еще никогда не видели таких маленьких и изящных вещиц и что раньше за прогонные им давали лишь немного табаку, а иногда и вообще ничего не давали. Сначала они и от меня не хотели принимать денег, говоря, что сейчас у них нет ничего такого, что они могли бы дать за такие красивые вещи. Когда же я обстоятельно разъяснил им про деньги, они схватили их, убежали от меня, пробили в копейках дырки и привязали на нитки, а потом, держа их над огнем, плясали несколько раз вокруг огня — это они делали в знак благодарности. А на следующее утро я увидел, что они привесили копейки к своим амулетам, которые носят на шее.

Далее об их торговле можно еще сказать, что нож у них идет за один рубль или парку, две маленькие швейные иглы — за пару алатчиков, фунт китайского табаку — за 8 или 12 руб. (не на деньги, а как было сказано), причем эти иноземные товары стали известны только тридцать лет тому назад. При такой торговле расплачиваются не сразу, а через год. Если же должник и тогда не платит, то сумма удваивается — причем тут имеет место хитрость с обеих сторон, потому что должник думает, что кредитор тем временем умрет, а долг пропадет, а кредитор, что если он останется в живых, то получит долг с большой для себя прибылью.

У оленных тунгусов выменивают камусы, недорости ⁶⁰, постели ⁶¹ и пыжики на рыбий жир, китовые ласты и ворвань, тюленье мясо и тому подобное. За четыре оленьих камуса дают столько ластов, сколько может увезти один олень, за недорость — сколько могут увезти два оленя, за постель и за пыжик — сколько могут увезти три оленя, или приблизительно 12 пудов. Так как в настоящее время они своей охотой не добывают столько пушнины, чтобы можно было уплатить ясак, то они выменивают ее у оленных коряков, которым они привозят котлы, ножи, луки, стрелы, швейные иголки и большие готовые сани, потому что у тех не растет такого дерева, из которого они могли бы делать себе сани. [120] За сани они берут четыре лисьи шкуры, за четырехфунтовый котел — восемь, за лук и три стрелы — две, а за нож — одну лисью шкуру.

Спят они голыми и покрываются паркой, что у них является обычаем. В качестве подушки служит им кусок тюленьей шкуры, а полог — lnigi из «гармена» (? — 3. Т.). Пока молодые спят, варится пища, а шаман сидит и бьет в бубен. Когда же они встанут, то кушанье расставляют кругом огня, шаман садится спиной к лестнице — Gigigi, камлает и от всех кушаний жертвует огню; после этого молодые садятся спиной к Jakan’y ⁶², остальные тоже усаживаются. Когда все наедятся, то остатки пищи бросают в огонь. Эта церемония в такой же мере повторяется и при вступлении в брак вдовцов и вдов.

Не разрешаются браки между родными, а также между двоюродными братьями и сестрами; брат обязан взять себе в жены вдову брата без церемонии захвата, разве что он сам ее пожелает.

Муж может, если захочет, оставить жену и жениться на другой, но дети от первой жены остаются при ней, а не у мужа. Женятся они в 12, 14, но чаще, однако, в 16 или 20 лет. [121]

Если мужчина имеет много жен, то они живут не все вместе, а каждая остается в той юрте, где он ею завладел; спит он с ними поочередно, а добытое на охоте должен отдавать той, с которой он перед этим провел ночь, но если добыча большая, то она поровну делится между всеми женами. Жены покорны своим мужьям, а к свекру и свекрови, а также к старшему брату мужа они относятся с большим почтением, чем к своим собственным родителям.

Женщины рожают в сидячем положении, причем повивальная бабка колдует, пока длятся роды, а когда ребенок родится, то она перевязывает пупок тонким ремнем, а пуповину отрезает ножом, затем ребенка отдают матери, которая, не обмыв его, тотчас сует его под свою парку.

Послед — Inukgui кладут в мешочек, сплетенный из травы, с ним кладут туда маленький лук и стрелу и все это вешают на дерево перед восходом солнца, как жертву солнцу, чтобы ребенок остался жив.

Роды болезненны, и многие женщины от них умирают. Женщины рожают 7-8, максимум 9 детей и в 40 лет перестают беременеть. После родов они воздерживаются от половых сношений в течение месяца или больше, смотря по тому, как себя чувствует роженица или как это ей угодно, а муж не может ее к этому принудить.

Пока шаманка колдует у больного, шаман также занят своим камланием. Это продолжается до тех пор, пока больной выздоровеет или умрет.

Если же кто умрет, то сперва у того места, где он лежит, прорубается в стене дыра и через нее тотчас вытаскивают покойника со всей его одеждой, луком, стрелами и всем, что он еще имел на себе или при себе в жизни. После чего пролом быстро снова заделывают, потому что они боятся, что покойник или болезнь снова могут к ним возвратиться. После этого выходят родственники и все остальные из юрты, садятся вокруг покойника, воют и плачут о нем, пока через некоторое время к этому месту не доставят кучу дров, тогда сейчас же складывают костер н покойника переносят к нему; шаман с бубном идет впереди, все другие следуют за ним. Затем покойника кладут на кучу дров, на спину, головой на восток, а его вещи укладывают около него. Наконец, костер поджигают со всех сторон, а шаман принимается скакать вокруг огня, ударяя в бубен, остальные же подносят сухое дерево и бросают его на покойника, другие же подталкивают палками и самого покойника, чтобы он скорее сгорел, и когда все превратилось в золу, то они все, стоя, глядят на небо и кричат: Kama Koelin. После этого шаман убивает любимую собаку покойного, сдирает шкуру и вешает ее (шкуру) на шест, воткнутый возле выгоревшего костра. Потом все идут назад в юрту в том же порядке. Самоубийц, а также таких, которые, захватив с собой кусок рыбы, уходят в лес, чтобы там умереть, не сжигают, а оставляют там, где их найдут; желающим покончить с собой препятствовать не полагается.

По покойникам они не скорбят, овдовевшие могут, при желании, тотчас опять вступить в брак.

Если женщина умирает во время беременности, то шаманка вырезает из нее плод, после чего мать и утробного младенца сжигают. [123]

Мертворожденных детей погребают в землю, потому что, по их словам, рожденный неживым для сожжения негоден.

Коряки, живущие в безлесных местностях, относят своих покойников в горы и бросают их там в пещеры. Но если умирает богатый — Gitoepitschan, то нужное для сожжения трупа дерево подвозят издалека. Такие безлесные места встречаются по Наяхану, Тайносину, Гижиге и дальше — там юрты отапливаются ивовым кустарником и ворванью, которыми также пользуются и для приготовления пищи.

Болезни, которые смертельны у этого народа и не поддаются лечению шаманов, следующие: колотье — Gejoel, головные боли — Lautegil, сердечные спазмы — Lingeling. Раньше болели оспой и многие от нее умирали, но теперь ею не болеют, так же, как французской болезнью, горячкой и перемежающейся лихорадкой. Все носят на шее два амулета из агата или кремня, которые, по их уверению, предохраняют от всех внутренних болезней. При болях в суставах нагревают камень, берут горсть вышеупомянутой травы — Lautejel как универсальное лекарственное средство от всех болезней, скатав ее, придавливают к накаленному камню и прикладывают затем к больному месту такой горячей, насколько больной может вытерпеть; лечение это проделывают шаманы и при этом камлают.

На опухоли и нарывы прикладывают сырые заячьи шкурки и часто их меняют. Этот способ лечения имеют также тунгусы и ламуты.

Будучи свидетелем такого беснования, я спрашивал этих будущих шаманов, почему они так беснуются, не болит ли у них после стольких ударов тело? На это я получил ответ, что сами не знают, что бесновались, а только беседовали со своими родителями и с маленькими человечками. Пожилые шаманы утверждают, что их часто мучают дьяволы; [124] происходит это тогда, когда они своим волшебным бубном скликают к себе дьяволов, но не оказывают им должного уважения или недостаточно усердно приносят им жертвы. Другие же говорят, что дьяволы ведут между собой войну и если на войне их прогоняют, а их собственный шаман в это время их призывает, то они с досады давят его и душат. Затем дьяволы якобы покидают иногда своего шамана и переходят к другому, а бывшего своего хозяина мучают, пока он не умрет; сильные шаманы насылают на других людей муки, и между ними дарит постоянная зависть, так что если сойдутся два шамана, то более слабый никогда не осмелится камлать в присутствии более сильного.

Волшебный бубен — Joejoe похож на ламутский бубен; он овально-круглый, обтяжка- — Joejoeinalgu сделана из китовой перепонки — понты (из оболочки печени кита). Через края крест-накрест протянут ремень, называемый Joejoeiln, за него шаман держит бубен. На внутренней стороне вверху имеются два железных полукольца, на них висят мелкие бляшки, кости, железные побрякушки, так что, когда шаман бьет в бубен, они двигаются и ударяются о бубен; называются они Ka-a-atscho, тут же привязан и пучок травы Lautejel. На наружной стороне обтяжки изображены: солнце с рогами, руками и ногами, орел, луна, кит на лине, байдара, в которой стоят два коряка, один сзади на руле с веслом, а другой спереди с гарпуном — Autakla. Это все намалевано красной краской (рис. 6).

Волшебная колотушка для бубна сделана из китового уса в 1/2 аршина длины и обтянута собачьим мехом; называют ее Joeikkupplan; камлают корякские шаманы все сидя, большей частью обнаженные, у лестницы — Gigigi.

Еще имеют они кумирную дощечку — Kalita, или Toelitoe, но само слово значит — праздничная доска, или доска радости; она имеет 1/2 аршина в длину, 1/4 аршина в ширину и два дюйма толщины; в середине имеется четырехугольное отверстие, через которое вдвойне пропущен ремень и закреплен клином: на ремне подвешены их идолы: Itschuwut — в образе женщины и Kamakil — в образе мужчины. Оба сделаны из дерева; женщина с рогами, а мужчина в образе обыкновенного человека, оба окрашены в красный цвет, кроме этих двух тут же подвешен вырезанный из дерева медведь с длинным свинцовым хвостом, перекинутым через спину. Такого медведя они называют Kien-e-Kamakil. Далее на кумирной дощечке висит немного травы Lautejel, ее будто бы оставил им. Kutkinachu. Этой дощечкой они в новолунье месяцев Tuddjoen и Zeipajoel трещат над огнем перед отправлением на промысел. Эти два праздничных дня называются Ielkattaul.

Некоторые шаманы, наевшись мухомора — Wapach, начинают предсказывать будущее. Другие же едят его потому, что они от этого пьянеют.

Мухомор у коряков — угощение богачей, бедные же довольствуются: мочой последних; когда такой опьяневший от мухомора мочится, то к нему сбегаются многие и, выпив его мочи, пьянеют еще больше, чем [125] сам наевшийся мухоморов. Эти грибы собирают летом и сушат; перед едой гриб свертывают, макают в жир и проглатывают целиком. Но каждый гриб полагается заесть полной ложкой порсы. Зараз можно съесть 5-7, даже 9 грибов, но непременно натощак. Наевшемуся мухоморов связывают руки и ноги, чтобы он не бесновался. На следующий день, когда он проспится, его развязывают. Связывают также и тех, кто после него напились мочи. Когда Gitoepitschan’ы посещают друг друга, то они обычно угощаются сами и угощают своих гостей мухомором.

Когда они подошли к берегу, то те, кто назначен на охоту, садятся в байдару и берут с собой шамана, который должен заговорить кита. После этого байдара отчаливает, а другие остаются на берегу. Прежде чем приблизиться к киту, подвязывают по бортам байдары 8 пузырей, [126] а когда им покажется, что они подошли достаточно близко к киту, то один из охотников становится с гарпуном — Jejoewu спереди и бросает гарпун в кита; остальные же гребут так быстро, как только могут, и быстро спускают ремень, к которому привязан гарпун, чтобы кит не утянул их за собой под воду. Когда они таким образом поймают кита, они возвращаются с ним к берегу, где их встречают с ликованием. Но нередко случается, что кит утаскивает их за собой в море и они погибают. В таких случаях никто не приходит им на помощь, а только говорят, что не следует отнимать у воды то, чего она требует, потому что Kutkinachu запретил им так поступать. Все ложатся на землю и ползут или же мотают вверх и вниз головой, подобно киту, издавая при этом резкий возглас — Hok-Hok и тихий — Phui, чем они якобы передразнивают кита. Если же лов кончается удачно, то морю приносится в жертву кусок ольхового дерева.

В месяцы Emuadojel и Kedwatschil ловят диких баранов сетями из ремней, которые имеют 8 саженей в длину и свыше одной сажени в ширину, или животных ловят в настороженные петли. На эту охоту берут и женщин. Наловив достаточное количество, производят дележ добычи, и каждый приносит жертву солнцу, луне и огню; в сторону солнца и луны бросают кровь и кусочек мяса; огонь тоже получает свою долю; сверх того, когда они возвращаются домой, то каждый убивает собаку и насаживает ее на шест. Такие же знаки почтения они оказывают и мысу или той полоске земли, на которой охотятся.

Шкуры горных баранов употребляют на одежду, а из их рогов делают ложки и черпаки.

Перед отправлением в дальний путь советуются с шаманом. Если тот разрешит, то никакой жертвы при этом не приносят, но только отъезжающий обязан при отъезде и по возвращении заколоть собаку, какую прикажет шаман, и принести ее в жертву кумирной дощечке и солнцу.

О войнах, которые, они ведут, ничего особенного сказать нельзя, так как воюют они не открыто. Но когда они отправляются в поход, то предводитель их надевает на себя костяную броню, которую они называют Ginnomuediga, другие же берут с собой луки и стрелы, что делается для того, чтобы они могли вызволяться из беды и защищаться, если при тайном нападении они наткнутся на противника.

Если к ним приходит чужой и постучит в лестницу Gigigi, то все сбегаются, готовят толкушу и пляшут, что, как рассказывают, делают и камчадалы.

О снах — Kojoetai некоторые вообще не знают, но говорят, что они спят совсем как мертвые, удивляются тем, которые рассказывают свои сны, высмеивают их и говорят, что, наверное, у такого человека блохи в голове скачут или что он собирается их ловить. Наоборот, у тех, кто признает сны, они большей частью не представляют ничего особенного. Если кому приснится, что у него выпали все волосы, это значит, что он скоро умрет. Видеть во сне выброшенный на берег лед означает иметь [127] богатую добычу при ловле китов. Натягивать лук так, что он ломается, означает поймать горного барана, лисицу и гак далее. Если на кого во сне нападет медведь — это значит иметь убыток в своем имуществе. Больше мне ничего не удалось узнать об их сновидениях.

Имел я также возможность наблюдать, как коряки укрощают бурю. Выходит вечером шаман из юрты, держа в руке пузырь, раскрытый навстречу ветру; начинает камлать и произносит при эхом следующее заклинание: Tenentum Olaiulgat, ninoeikimukan Kojapie atschetsch Katei. Katei, Kalatscheki, Ojola Joakmit Katei, Katei, Iemoela Moelgepjan ganpjanto Konpo Jemala Jewalnoto Iewalnoe Konpun Joakmat Jeteikil. Он дует в пузырь и крепко его завязывает. Затем он кладет надутый таким образом пузырь в надежное место и оставляет его там лежать одну неделю. По истечении недели вытаскивает он снова пузырь и постепенно выпускает воздух в огонь, после чего, по их мнению, должен опять подняться сильный ветер.

В заключение можно сказать, что коряки вообще очень склонны к колдовству, почитают дьявола, поклоняются солнцу и луне, но формулу их молитвы мне получить не удалось. Почитают также огонь, воду и своего Kutklnachu. Образ жизни у них свинский, они фальшивы, обманщики, и никогда на них нельзя положиться. Это то, что я хотел сообщить благосклонному читателю, и на этом заканчивается мое описание.

1. Не только Я. Линденау, но и другие исследователи XVIII в. полагали, что название «коряк» произошло от слова коран’а — домашний олень. Так, С. П. Крашенинников, говоря о происхождении названий народностей, населявших полуостров Камчатку, отмечал, что «о происхождении коряцкого имени хотя неизвестно заподлинно, однако Стеллерово о том примечание, что слово «коряка» происходит от хора, оленя, весьма вероятно: ибо казаки по приходе к сему народу, может быть, часто слыша слово хора или видя, что благополучие помянутых иноверцев состоит в оленных табунах, прозвали их коряками, то есть оленным народом» (Крашенинников С. П. Описание земли Камчатки. — Л., 1949, с. 360). Ни это предположение Линденау, ни тем более его другое предположение о том, что название «коряки» происходит от названия горного хребта «Коримки», нельзя считать пригодным для решения вопроса о происхождении названия «коряк».

Первые русские землепроходцы узнавали названия тех или иных народностей от их соседей. Так, например, Ю. Селиверстов, еще не будучи на Анадыре, уже получил от юкагиров сведения о населении этого района. В 1649 г. в челобитной якутскому воеводе Д. Францбекову Ю. Селиверстов писал, что «люди по тем рекам (Нанандыра да Чондон) живут многие, а языки разные — чухчи, ходынцы, коряки, няняаулы и иные роды есть» (Оглоблин Н. Н. Восточно-Сибирские полярные мореходы XVII в. — ЖМНПр., 1903, май, с. 61). Когда писалась эта челобитная, на Анадыре не бывал еще никто из русских; от С. Дежнева известий еще не было, тем не менее Ю. Селиверстов правильно называет народности и племена, обитавшие в этом районе, а свои сведения он получил от колымских юкагиров, которые называли чукчей «чакча», а коряков «карак» (Иохельсон В. И. Материалы по изучению юкагирского языка и фольклора, собранные в Колымском остроге. — СПб., 1900, ч. I, с. 125, 210 и др.). Таким образом, эти названия были заимствованы русскими из юкагирского языка и не являются русским произношением слов «чукча» от «чавчу» — «оленевод» и «коряк» от к’ойан’а — «олень», как пытались объяснить происхождение этих названий Я. Линденау, С. П. Крашенинников и другие исследователи. Необходимо указать также и на следующую деталь. Ближайшими соседями коряков Охотского побережья были эвены, которые называют оседлых коряков хэек (см.: Русско-эвенский словарь. — М., 1952), не исключена возможность, что это название было заимствовано русскими с некоторыми фонетическими изменениями (хэёк — коряк).

2. Единого самоназвания коряки не имели; сами себя называли по месту жительства, по названию населенного пункта, которое часто совпадало с названием реки. Такие названия по месту жительства были распространены лишь среди оседлых коряков, тогда как кочующие, то есть оленные коряки имели общее самоназвание чавчува, что значит «имеющий много оленей» (такова корякская народная этимология этого слова), и в то же время отдельные группы этих коряков именовались по имени главы стойбища. Самоназвания оседлых коряков по месту жительства сохраняются среди них до настоящего времени.

3. Более точный перевод этого слова значит «огненный иноплеменник».

4. Mainetang — это слово скорее может быть истолковано как «большой, крупный иноплеменник». Это название чукчей, видимо, было распространено среди коряков Охотского побережья. Коряки полуострова Камчатки называли чукчей — танн’ув’в’и — «иноплеменник». Очевидно, Я. Линденау не всегда точно транскрибировал корякские слова. Однако вносить какие-либо исправления в его транскрипцию как этого, так и всех других слов, мы не считаем возможным, потому что в его записях могут скрываться диалектные особенности корякского языка Охотского побережья. К сожалению, проверить эти особенности в настоящее время не представляется возможным, так как коряки этого района давно утратили свой родной язык и говорят по-русски. Никаких записей слов языка коряков Охотского побережья, кроме записей Я. Линденау, нам неизвестно.

5. Нет никаких оснований полагать, что корякское название камчадалов — Kontschalal якобы значит «живущие на конце». Нам представляется более правильным объяснение происхождения этого названия, которое дает С. П. Крашенинников (ср.: Указ, соч., с 361-362). Он полагает, что название Kontschalal «есть испорченное слово из коочь-ай, что значит жителя по реке Еловке, которая течет в Камчатку и Коочь называется».

6. Tschautschewa (чавчува) — слово, семасиология которого не очень ясна, во всяком случае это слово никак не может быть истолковано в смысле «проворные», «ловкие». В современном корякском языке, во всех его диалектах и в чукотском языке это слово значит «имеющий много оленей, оленный». В языковом отношении чавчувены составляли особую группу, говорившую на одном диалекте, отличном от диалектов оседлых коряков (ср.: Стебницкий С. Н. Основные фонетические различия диалектов нымыланского (корякского) языка. — В кн.: Памяти В. Г. Богораза. — М.-Л., 1937, с. 285-307. (АН СССР).

7. Корякское название юкагиров — Aetoel (этэлыл Гаин), вероятно, происходит от самоназвания «одул», видоизмененного применительно к фонетическим особенностям корякского языка, не имеющего звонкого варианта переднеязычного смычного звука «d», который заменяется глухим «t».

8. Давая в основном правильную картину расселения оседлых коряков, Я. Линденау почему-то не упоминает коряков, живших по рекам западного побережья Камчатского полуострова южнее р. Подкагирной, а именно на рр. Лесной, Кинкиль, Палана, Кахтана и Воямполка (ср.: Крашенинников С. П. Указ, соч., с. 148). Не упоминает он также ряда важных пунктов обитания оседлых коряков и по восточному побережью Камчатского полуострова, таких, как Ука, Халюля, Русаково, Панкара, и многих других, последовательно упоминающихся и довольно подробно описанных в «Описании земли Камчатки С. П. Крашенинникова» (с. 130-139).

9. Межплеменные войны коряков могли, конечно, способствовать утрате оленей и последующему оседанию на берегу моря отдельных групп коряков, но не это обстоятельство явилось основной причиной разделения коряков на оседлых и кочевых, как полагает Я. Линденау. Пастушеское оленеводство и связанный с ним кочевой образ жизни, с одной стороны, рыболовство, морской зверобойный промысел и сухопутная охота при оседлом образе жизни — с другой, — все это возникло в результате постепенного перехода бродячих охотников за диким оленем на оседлость, а также в связи с приручением дикого оленя, а затем и размножением его — к пастушескому оленеводству. Сложение двух отраслей хозяйства, тесно связанных одна с другой, экономически дополняющих друг друга путем обмена продуктов оленеводства на продукты морского зверобойного промысла и рыболовства, явилось следствием естественного разделения труда внутри корякского общества.

10. Gitoepitschan (гыйтапычъын, гыртапычъйн) на современном корякском языке означает «старшина», глава патриархальной группы; мудрый, опытный в хозяйственных и общественных делах человек. В качестве имени собственного использование этого слова не встречается, по всей вероятности, здесь идет речь именно о главе патриархальной группы коряков.

11. Трудно поверить в правильность сообщения Линденау. Возможно, имелся в виду мыс Беринга в Тауйской губе. — См.: Морской атлас. — М., 1952, т. 1, л. 62.

12. Описанный со слов эвенов эпизод борьбы между коряками, с одной стороны, и эвенами и эвенками — с другой, вероятно, соответствует действительности. Постепенное просачивание эвенов и эвенков на территории, ранее занятые только коряками, происходило с давних пор. Этот процесс начался задолго до прихода русских на Охотское побережье. Как видно из этого рассказа, коряки вели упорную борьбу с пришельцами, но вынуждены были покориться превосходящим силам эвенов и эвенков. Необходимо отметить, что приход русских на Охотское побережье немало способствовал умиротворению взаимоотношений между коряками и эвенами. Это обстоятельство привело к тому, что проникновение эвенов на территории, ранее занятые коряками, усилилось. В первой половине XIX в. значительные группы эвенов проникли на территорию Камчатки, где они обосновались на р. Быстрой и в ее окрестностях, на территорию Пенжинского и Анадырского районов.

13. Это предположение Я. Линденау, не подкрепленное никакими доказательствами, неубедительно. Более верны и убедительны высказывания по этому вопросу С. П. Крашенинникова, который на основе сопоставления (хотя и не очень подробного) языка, культуры в целом коряков и чукчей приходит к заключению, что «чукотский язык происходит от коряцкого, а разнствует от него токма в диалекте» (Указ, соч., с. 179 «...и должно по самой справедливости, ибо и чукчи сущие коряки...» (Указ, соч., с. 449). Этот вывод С. П. Крашенинникова нашел подкрепление в ряде работ исследователей XIX-XX вв. (ср.: Дитмар К. О коряках и весьма близких к ним по происхождению чукчах. — Вестник Русского геогр. об-ва, 1855, кн. VI, с. 52-56; 1956, кн. I, с. 22-35; подробно и обстоятельно обосновано генетическое родство чукчей и коряков в работе: Bogoras W. G. Chukchee. Handbook of American Indian languages. P. 2. Waschington, 1922, c. 631-903).

14. Это утверждение Я. Линденау не совсем верно, так как на территории, занимаемой чукчами, они сжигали покойников только в тех местах, где имелся лес. На крайнем севере и северо-востоке нет топлива, и поэтому здесь чукчи оставляли покойников на возвышенных местах непогребенными.

15. Здесь Я. Линденау имеет в виду, очевидно, не всех чукчей вообще, а только так называемых «пеших», под которыми вплоть до XIX в. подразумевались и азиатские эскимосы. Интересно, что в начале XVIII столетия русскими учеными был поставлен вопрос о происхождении человека в Америке. Уже тогда, как можно судить об этом по замечанию Я. Линденау, предлагалось два решения этого вопроса, а именно: заселение Америки с Азиатского материка и заселение северо-восточных окраин Азии аборигенами Америки. Так, пользуясь наблюдениями Г. В. Стеллера, полученными им во время Второй Камчатской экспедиции В. Беринга, участником которой он был, С. П. Крашенинников приходит к твердому убеждению, что «в рассуждении близости обеих частей света в севере никто не скажет, что из Азии нельзя было переселиться жителям в Америку» (Указ, соч., с. 179). В связи с решением этой общей проблемы в середине XIX века начинает подробно изучаться вопрос о происхождении эскимосов. Л. Г. Морган в своей книге «Древнее общество» приходит к выводу, что водворение эскимосов на Американский континент произошло лишь недавно или в новейшее время (Указ, соч., с. 104). Этот взгляд Моргана разделял и К. Маркс, который отмечал, что «вес многочисленные туземные американские племена (за исключением эскимосов, которые не являются туземцами) произошли от одного первоначального корпя» (Архив Маркса и Энгельса, т. IX. с. 78). Новейшие археологические исследования американских я советских археологов с неоспоримой убедительностью доказывают азиатское происхождение эскимосов Америки.

16. Фриз (Vries) — голландский мореплаватель первой половины XVII столетия, именем которого в первой половине XVIII в. назывался пролив, отделяющий Азиатский материк от Американского.

17. Нет никаких оснований сближать значение корякского слова Inidda (иниччил, чук. инэтрил — пай, доля, взнос) со словами «ясак», «дань». Во всех диалектах корякского языка — ясак, дань переводится словом «таканан», которое происходит от основы со значением кланяться. Это слово, видимо, возникло только с появлением ясака. Нет также никаких оснований утверждать, как это делает Я. Линденау, что часть добычи (вообще, а значит — и морского и сухопутного зверя), отдававшаяся охотником Gitapitschan’y (старшине); называлась ясаком, или данью. Ни в одном документе, ни в одной работе о коряках не говорится о том, чтобы охотники давали часть своей добычи в виде ясака или дани старшинам.

18. Причины восстания коряков Охотского побережья кроются, конечно, не в этом.

19. Видимо, здесь речь идет о татуировке.

20. Подзор — подвесная кайма, украшенье, опушка одежды. — См.: Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. — М., 1955, т. 3, с. 174-175.

21. Сутуры — шаровары кожаные, меховые, тюленьи или из выделанной рыбьей: кожи. — Там же, т. 4, с. 365.

22. Чижи — чулки из пыжика, шерстью внутрь. — Там же, т. 4, с. 604.

23. Алатчики — аларчики — коты, или кенги, и якутские башмаки к оленьим голенищам; также торбаса с длинными голенищами выше колен.

24. Култук — сиб. балка, овраг тупиком; men., аральск., байкальск. маленький морской залив. — Там же, т. 2, с. 216.

25. Балаган — амбар на столбах.

26. Жупан — кмч. подземная труба для впуска воздуха в юрту во время топки. — См.: Даль В. И. Указ. работа, т. 1, с. 547.

27. Сёльница — неглубокое, топко отделанное корытце, лоток, в который сеют муку.

28. Судя по описанию Я. Линденау, приготовление горячей пищи у коряков осуществлялось таким же способом, как и у ительменов Камчатки, которые с помощью раскаленных камней варили пищу в деревянной посуде. — См.: Крашенинников С. П. Указ. работа, с. 380.

29. Тесло — орудие, у которого железо поставлено не вдоль топорища, как у топора, а поперек. — См.: Даль В. И. Указ работа, т. 4, с. 403. В современном корякском языке имеются оба термина: и Gatthe и А-al. Первым называют тесло, а вторым — обычный топор.

30. Чесалка — род лопаточки, длинной щетки, которой сами себе чешут спину. — См.: Даль В. И. Указ. работа, т. 4, с. 598.

31. Порса — рыбья мука.

32. Качемаз — провесная или вяленая рыба осенней заготовки, не столь сухая, как юкола, идет на корм собакам. — См.: Даль В. И. Указ работа, т. 2, с. 99.

33. Сыроежка — смесь всячины.

34. Акив, акипка — тюлений щенок, — Даль В. И. Указ. работа, т. 1, с. 8.

35. Белуга — так ошибочно называют белуху — морское животное, его промышляют для ворвани, как кита. — Там же, т. 1, с. 155.

36. Кумжа, кунжа — лососная форель, крошина. — Там же, т. 2, с. 217.

37. Турпан — ошибочно вместо тупан — морская утка. — Там же, т. 4, с. 443.

38. Дягиль — травянистое медоносное растение, сем. зонтичных.

39. Камлейка — верхняя глухая одежда, предохраняющая меховую одежду от сырости (дождя, снега), шьется из оленьей замши или плотного материала. Во времена Линденау — из оленьей замши (ровдуги).

40. Кострика, костра — внутренняя одревесневшая часть стебля волокнистых растений, раздробляемая и отделяемая от волокна при трепании.

41. В зимнее время коряки заготовляли воду для питья и приготовления пищи из льда или снега, так как достать воду из сильно промерзавших речек и озер было делом очень трудным.

42. Обычно принято было считать, что все народы Северо-Востока Азии, в том числе и коряки, освещались в прошлом при помощи плошек, в которых горел жир. Я. Линденау сообщает о другом способе освещения жилища коряков, неизвестном корякам Камчатки.

43. Gansa (канча) — курительная трубка; слово, заимствованное коряками от своих тунгусо-маньчжурских соседей (эвенов, эвенков), которые, в свою очередь, видные, позаимствовали это слово вместе с самим предметом у маньчжуров.

44. По имеющимся в настоящее время историко-этнографическим сведениям, коряки были более древними обитателями Охотского побережья, нежели эвены. Последние появились здесь задолго до прихода русских. На Охотском побережье они застали оседлых коряков и оленеводов. В связи с этим трудно согласиться с утверждением Я. Линденау, будто коряки позаимствовали у эвенов езду на собаках. Вряд ли таежные охотники, какими были эвены, могли передвигаться но тайге на собаках. Вероятнее всею передвижение на собаках, особенно упряжка их цугом у длинные нарты, было занесено на Охотское побережье русскими промышленниками, от которых и позаимствовали эвены и коряки этот способ передвижения на собаках. Очень верно последнее замечание Я. Линденау о том, что в старину они везли свои сани сами или же впрягали в них оленей.

45. Баран — передний верхний вязок у парты, привязываемый (прикрепляемый) за головяшки полозьев, на нем держится потяжноп ремень упряжки собак. — См.: Даль В. И. Указ. работа, т. 1, с. 47.

46. Вардина, вардень — верхний, прикрепленный вдоль дощатого пастила брусок (круглый); прикрепленный на верхние концы копыльев нарт. — См.: Богораз В. Г. Областной словарь Колымского русского наречия. — СПб., 1901, с. 29.

47. Кинера — ремень, с помощью которого привязывается нижний конец копыла к полозу нарты. — Там же, с. 66.

48. Веска, вязок — перекладина, соединяющая копылья нарты; на эти перекладины укрепляется дощатый настил парты. — Там же, с. 37.

49. Потяг — длинный ремень, одним концом прикрепленный к барану нарты; к этому ремню пристегивают попарно собак в алыках. — Там же, т. 3, с. 361.

50. Алык или алак — собачья и оленья лямка, шлейка, хомутик, часть упряжки, надеваемая на плечи оленя или собаки. От алыка идет постромка к потягу. — Там же, т. 1, с. 10.

51. Буслики — Wolwojoeg буквально «вороньи лапы», «лыжи-ракетки» (ступательные).

52. Юкса, юкша — стремянка в лыже, мочка для ноги. — См.: Даль В. И. Указ. работа, т. 4, с. 667.

53. Тул — колчан, закрываемая от непогоды трубка для храпения стрел. — Там же, т. 4, с. 441.

54. Беседа — место под навесом на лодках. — Там же, т. 1, с. 85.

55. Towoena — на алюторском диалекте это двухлопастное весло.

56. Носок — гарпун, бросковое копье, острота с одним зубцом для охоты на кита. — См.: Даль В. И. Указ. работа, т. 2, с. 556.

57. Клепцы — небольшой капкан на куницу, лису, зайца. — Там же, т. II, с. 117.

58. То же отмечает и С. П. Крашенинников, когда говорит, что «сумневаться почти не можно, что у них (коряков. — З. Т.) по разным острогам не было в языке по крайней мере такой же отмены, какова у камчадалов южных и у сидячих коряк по разным острожкам примечается» (Указ. соч., с. 360-361). Говорить о том, что каждый корякский острог имеет свой особый язык, не приходится. Я. Линденау, очевидно, имеет в виду диалектные и говорные отличия, что подтверждается его нижеследующим пояснением: «если даже слова и одинаковы, то всегда есть отличие в произношении». Грамматического строя языка он не принимает во внимание совершенно.

59. Это чисто субъективное восприятие автора, никакого «проглатывания» первых и последних слогов нет в корякском языке. Такое замечание Я. Линденау тем более несправедливо потому, что тональное ударение падает обычно на первый слог.

60. Недорость — шкура оленьего теленка или шкура взрослого оленя, на которой шерсть, вылиняв, не совсем еще подросла.

61. Постель — шкура зимнего убоя оленя, использовалась для подстилки.

62. Jakan — стена юрты, противоположная входу.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info