-

По поводу статьи Г. Витберга

О ПОДЛОЖНОСТИ ПИСЬМА ПЕТРА ВЕЛИКАГО ИЗ-ПОД ПРУТА 1711 г. ¹

В XI книжке сборника «Древняя и Новая Россия» 1875 г., помещена статья г. Витберга о подложности известного письма Петра Великого из под Прута.

Эта статья молодого ученого замечательна приемом, который он употребил для разъяснения спорного вопроса: подлинное или подложное известное письмо Петра Великого? Прием этот заключается в сопоставлении исторических фактов и умозаключений из них. Такой прием, весьма хороший сам по себе, требует полнейшей объективности и отсутствия всякой предвзятой идеализации лиц и событий, о которых идет речь.

К сожалению, г. Витберг несвободен от подобной идеализации и, кроме того, в доказательствах подложности письма Петра I, от 10 июля 1711 года, не различает историю письма и вопрос о его достоверности.

История письма, т. е. как оно было доставлено в Москву или в Петербург, основанная на изустных рассказах, может быть недостоверна во многих пунктах и даже совсем искажена; но это искажение истории доставки письма нисколько не решает вопроса о подлинности или подложности его.

Подлинность или подложность письма может быть доказана только строгим анализом событий, сопровождавших его появление.

Вот на такой-то анализ мы и обратим наше внимание.

Сопоставляя письмо от 10 июля 1711 года с письмом от 15 июля того же года, г. Витберг находит в них противоречие. Он принимает первое письмо за положительное приказание со стороны Петра, не замечая условности не приказания, а полномочия, на известный случай данного сенату. Второе же письмо говорит о том же деле, но с другой стороны и, как увидим ниже, без всякого противоречия с первым письмом.

«Если случится сие последнее», т. е. если я попаду в плен, если я погибну. Вот основная мысль письма от 10 июля 1711 года; все дальнейшее в нем основано именно на этом условии.

Не обративши должного внимания на эту форму письма, г. Витберг говорит:

«Петр Великий, описывая в своих реляциях и письмах военные действия, никогда не ставил себя на первый план, не выставлял себя главным действующим лицом, роль эту он предоставлял своей армии и полководцам».

Действительно, такая черта существовала в характере Петра Великого и на эту черту едва ли не первый обратил внимание С. М. Соловьев. Заметим кстати, что такая черта в характере самодержца особенно драгоценна, давая возможность проявиться талантам подданных.

Но в данном случае она была бы неуместна и С. М. Соловьев, первый из историков подметивший эту черту, не решился однако сказанное письмо признать подложным.

Мог ли Петр Великий в письме от 10 июля 1711 года свое я поставит на втором плане?

Нет, не мог.

Отдавая приказание от своего имени, мог ли он говорить иначе? Согласно ли с здравым рассудком, чтобы уполномочивая сенат распорядиться по вопросу о престолонаследии, монарх мог оставлять в данном случае свое я на втором плане? Кого же Петр мог поставить на первом плане в данном случае и от чьего имени мог говорить?

Петр, говоря о подвигах и деяниях своих сотрудников, ставил себя на второй план; но разве в письме от 10 июля 1711 года речь идет о подвигах? Разве полководцы и войско имели или могли иметь голос в вопросе о престолонаследии? Разве Петр I хотел из своей армии образовать преторианцев? Петр писал к сенату и, вручая ему вопрос о престолонаследии, конечно не желал вмешивать в оный войско и генералов.

Правда, в письме от 10 июля 1711 года говорится и о военных событиях, но только по отношению к вопросу о престолонаследии, и притом же тут выказывается еще одна из благороднейших черт великого характера Петра: в реляциях и письмах, в которых описываются успешные дела, он выставлял на первом плане армию и полководцев, — тяжелую ответственность за несчастие и беду берет на себя!

На вопрос: подтверждается ли достоверность [404] письма современными этому письму отношениями Петра Великого к сыну, к царевичу Алексею Петровичу? г. Витберг дает вполне отрицательный ответ.

Главный доказательства такого отрицательная ответа заключаются в том, что царевич сказал бы об этом письме во время своего пребывания в Австрии и что он также ничего не говорил об этом письме во время следствия, что Петр, в виду грозившей ему опасности при Пруте, должен был бы знать, что одного его письма недостаточно для отрешения царевича от престола.

При первом прикосновении анализа все эти доказательства, весьма хрупкие, рассыпаются в прах.

Прежде чем отвечать отрицательно на выше приведенный вопрос, исследователь должен был бы внимательнее и беспристрастнее взглянуть на отношения царевича к отцу до брака первого с вольфенбюттельскою принцессою.

Уже в 1704 году Петр говорил сыну:

«Если советы мои разнесет ветер и ты не захочешь делать того, чего желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя и в сей и в будущей жизни».

В 1708 году, когда царевич плохо исполнил возложенное на него поручение об укреплении Москвы, Петр снова гневался на сына и только Екатерина Алексеевна смягчила гнев Петра. Грозное по этому поводу письмо Петра к сыну оканчивалось словами:

«Оставив дело, ходишь за бездельем».

В начале 1711 года, Петр торопил женить своего сына на немецкой принцессе в надежде благоприятного влияния жены на царевича; но Петр не мог не знать, как неохотно царевич готовился исполнить волю отца. Во время Прутского похода брак еще не был совершен, ибо царевич женился 11-го октября 1711 года, и следовательно у Петра не могло оставаться надежды на влияние жены на сына; ибо, без сомнения, случись с Петром в июле несчастие, погибни он, брак царевича никогда бы не состоялся.

Конечно, Петр Великий все это хорошо предвидел, а еще лучше мог предвидеть какая участь ожидает в случае его гибели его вторую супругу с дочерьми.

На все эти обстоятельства и особенно на последнее г. Витберг не счел нужным обратить внимания, а вежду тем одно последнее обстоятельство, т. е. участь Екатерины и ее дочерей, одно оно пояснило бы исследователю причину появления письма от 10 июля 1711 года. Не менее заботили Петра и дела государственные. «Но своему взгляду на отношения к родной стране — говорит С. М. Соловьев — Петр мог желать в эту страшную минуту очистить свою совесть, уполномочивая сенат выбрать достойнейшего».

Обратимся теперь к доказательствам г. Витберга о подложности письма.

Во первых, царевичу в Австрии выгодно было сказать, что неудовольствие на него царя началось с его царевичева брака, ибо его жена была родственницей Карла VI и естественно, что при венском дворе могли думать, что неудовольствия царя касались и супруги царевича, тогда уже умершей. Не даром же Петр в письме к Карлу VІ-му и в публичном обвинении сына упоминал и о дурном обращении сына с женою.

Кстати, думает ли г. Витберг, что царевич говорил цезарю и о своем дурном обращении с крон-принцессою?

Во вторых, при следствии не было особенной нужды и спрашивать царевича, знал ли он письмо отца от 10 июля 1711 года, а если царевич и знал об этом письме, то конечно не от отца, и тогда ему пришлось бы без всякой пользы для себя назвать лицо, сообщившее ему об этом письме.

В третьих, Петр очень хорошо знал, что одного его письма недостаточно для отрешения от престола царевича и между тем мог его написать в виду грозящего бедствия его любимцам, его новой семье, и в виду опасности начатому им делу преобразования России.

Мог ли Петр, в виду грозившей ему опасности, остаться равнодушным к судьбе своей дружины, к судьбе своих начинаний?

В X веке Святослав, окруженный греками, сказал своей дружине: «Аще глава моя ляжет, тоже промыслите о себе».

Этот же смысл имело и письмо к сенату Петра от 10 июня 1711 года; он предоставлял своей дружине промыслить о себе.

Зная характер и взгляды Петра, зная его опасения за будущее семейства и России, этого отрицать нельзя.

Сообразив все обстоятельства, предшествовавшие появлению письма и последовавшие за ним, становится понятным судьба этого письма невидимки. Когда беда прошла, к чему было Петру упоминать об нем? Тем более было не к чему, что Петр, предоставив себе право назначить наследника престола, замедлил этим делом до самой смерти своей и не успел сделать никакого распоряжения по этому поводу.

Всегда решительный, он видимо колебался в этом вопросе даже и по смерти царевича, чем только и можно объяснить, что он не сделал никакого распоряжения о престолонаследии. — Если он считал несомненным наследником сына царевича Алексея, то он объявил бы об этом. А известие или предание о том, что на смертном одре хладеющею рукою Петр успел только написать: отдайте все....?

Что же тут удивляться, что означенное письмо не попало, как говорят, в реестр писем Петра и что история этого письма темна? [405]

Конечно Петр о нем не упоминал в виду сомнительных обстоятельств.

Мог ли Петр Великий об этом письме упомянуть, напр., в акте об осуждении царевича Алексея?

Конечно в этом упоминании не было нужды, ибо оно бросило бы некоторую неблагоприятную тень на все дело царевича, подавая повод к толкам хоть бы, напр., о том, что Петр, вопреки своим заверениям о желании исправления царевича, давно уже в уме своем решил вопрос об отрешении его от престола, следовательно не думал и не надеялся на исправление сына.

А главное — нужно ли было Петру, а тем более его ближайшим преемником, весьма нетвердым на престоле, напоминать сенату о письме, в котором ему давалось случайное право, вредное в случае обращения этого права в постоянное? «При отсутствии порядка престолонаследия до самого конца XVIII в. — говорит С. М. Соловьев — были побуждения скрыть, уничтожить подлинный акт, уполномочивавший сенат выбрать царя, акт, исходивший от Петра Великого, к памяти которого питали такое благоговение».

Такого же рода доказательства г. Витберга и относительно мнимого противоречия между письмами от 10 и 15 июля 1711 года.

Г. Витберг, вдавшись в мелочной разбор фраз и не вникая строго в смысл их, находить главное противоречие в том, что в письме от 10 июля говорится о великой опасности, в которой находился Петр, а в письме от 15 такая опасность якобы отрицается. Прежде разбора писем, г. Витбергу следовало бы вспомнить инструкцию, данную Петром Шафирову на счет заключения мира с турками.

Вот некоторые пункты из этой инструкции:

1) Туркам все грады завоеванные отдать, а построенные на их землях раззорить, а буде заупрямятся — позволить отдать.

2) Отдать (шведскому королю) Лифляндию и все места по Балтийскому морю, кроме Ингрии, за которую отдать Псков, буде же того мало, то отдать и иные провинции.

Далее велено было султана всячески удовольствовать, визирю и другим чинам обещать большие суммы и только в случае, если эти условия не будут приняты, решено было пробиваться.

Неужели бы Петр, при малейшей надежде на успех, мог соглашаться на такие ужасные условия?

Неизвестно почему г. Витберг говорит, что признавая письмо от 10 июля за истинное, следует признать Петра малодушным. — В чем тут малодушие? Но как же назвать согласие на такие условия, если опасности, не было?

Что опасность была и что подобная инструкция дана была не даром, об этом свидетельствует очевидец, передавший нам слова фельдмаршала Шереметева о Прутском мире. (См. историю С. М. Соловьева, Т. XVI, стр. 93):

«Если бы по утру 12 числа кто нибудь сказал, что мир будет заключен на таких условиях, то все сочли бы его сумасшедшим. Когда отправился трубач к визирю с первым предложением, то фельдмаршал Шереметев сказал нам, что тот, кто присоветовал царскому величеству сделать этот шаг, должен считаться самым бессмысленным человеком в целом свете; но если визирь примет предложение, то он, фельдмаршал, отдаст ему преимущество в бессмыслии».

Таким образом и Петр В., действительное суждение которого о положении у Прута выражается в инструкции Шафирову, и фельдмаршал Шереметев признавали это положение крайне опасным.

Петр и Шереметев могли, как все люди, и ошибаться в расчетах, в оценке причин, которые привели к означенному положению, но не в самом положении. Человек может не знать причины своей болезни; но кто же, кроме больного, может лучше чувствовать, что он болен?

Ближайшая, а может быть и главная причина отчаянного положения русского войска на берегах Прута, заключается в том, что допустили визиря соединиться с ханом.

7 июля узнали, что хан заходит нам в тыл и еще можно было его разбить отдельно; ибо турки, с другой стороны, двигались медленно, что доказывается, успешным отступлением генерала Януса, начальника русского авангарда.

Через 60-т лет Румянцев, без сомнения, очутился бы в таком же положении, если бы, перед поражением визиря при Кагуле, не разбил сначала хана при Ларге.

С 40,000 русского войска, всегда мужественного, а в данную минуту ожесточенного отчаянным положением, легко было разбить 70.000 татар и за тем уже, имея тыл обеспеченным, не трудно было сладить и со 100.000 армиею визиря.

Недостаток провианта, отделение конницы генерала Рене, конечно, были обстоятельствами неблагоприятными, конечно, может быть, Петру следовало бы остановиться на Днестре, что однако сомнительно; но все эти неблагоприятные обстоятельства могли исчезнуть, если бы хан был разбить.

Как бы то ни было, но история и предания одинаково свидетельствуют об отчаянном положении Петра Великого на берегах злополучного, как выражался Миних, Прута.

Г. Витберг находит противоречия в письмах Петра от 10 и 15 июля 1711 года и на этих мнимых противоречиях основывает свои доказательства в пользу своего мнения.

Что же это за противоречия? [406]

В письме от 10 июля Петр говорит, что он с армией попал в безвыходное положение, без нашей вины, а только вследствие ложных известий. В письме же от 15 июля будто бы приписывает эту беду отсутствие конницы.

От 10 числа Петр В. пишет, что, кроме поражения или плена, он ничего не предвидит, а от 15 говорит о храбрости войска и о том, что неприятели всегда были отбиваемы.

Мы уже говорили, что инструкция, данная Петром Шафирову, лучше всего подтверждает несомненность известия, заключающегося в письме от 10 июля; что же касается письма от 15 июля, то оно скорее свидетельствует о желании Петра отстранить от армии и полководцев упрек в неуспешности Прутского похода, нежели о том, что не было никакой опасности. Кроме того, во первых: Петр окружен был турками 9 июля, а сошелся с ними 8-го и на другой день, т. е. 10, он написал известное письмо сенату, следовательно войску не было еще и времени проявить вполне то мужество, о котором Петр писал от 15 июля, когда это мужество было уже проявлено и следствия его обнаружились готовностию визиря заключить мир.

Во-вторых, и во втором письме, от 15 июля, говорится, что в таковой дисперации, как при Пруте, Петр никогда не бывал. Вспомните Нарву.

В-третьих: что касается до того, что Петр, в письме от 15 июля, приписывает причины дисперации отсутствию конницы и недостатку провианта; то обе эти беды одного происхождения — от ложных известий, полученных Петром, что в Молдавии и Валахии, войско всего найдет в изобилии. В надежде на это изобилие двигался и Шереметев, а когда изобилия не оказалось, отрядили конницу добывать провиант. — Где же тут противоречие?

Академик Устрялов, на основании начала письма, от 15 июля: «хотя я николиб хотел писати к вам о такой материи» — думает, что Петр до этого не писал с берегов Прута.

Но какая же такая материя, о которой говорит Петр? К чему она относится?

Материя эта относится к заключительным словам письма:

«Сие дело есть хотя и не без печали, что лишиться тех мест, где столько труда и убытков положено, однакож чаю сим лишением другой стороне великое укрепление, которая несравнительною прибылию нам есть».

Ясно, что такая материя есть ничто иное, как условия Прутского мира, и слова о храбрости войск, кроме желания выставить мужество, не вставлены ли ради смягчения горечи известия о Прутском мире?

Таким образом все доказательства г. Витберга против подлинности письма от 10 июля 1711 года, не выдерживают, по нашему мнению, критики. Точно также, как видит читатель, и замечания академика Устрялова нельзя признать вескими, вопреки мнению С. М. Соловьева.

Что же касается истории означенного письма, то мы не имеем ни охоты, ни материалов под руками, чтобы оную разъяснить; ибо она ясна и сама по себе.

Каким путем оно шло в Петербург, в чьих руках оно было сначала, куда девался подлинник, все это вещи любопытный, но не имеющие существенного значения в виду обстоятельств, предшествовавших и последовавших за этим письмом. Немного нужно соображения, чтобы понять, что подлинник письма, конечно, был уничтожен и едва ли когда откроется.

Г. Витберг употребил, как мы заметили в начале статьи, критический прием, состоящий, как он выражается, в сопоставлении фактов и умозаключений, правильнее следует сказать — в сопоставлении фактов и выводов из них; но во всяком случае этот прием, кроме объективности, требует от исследователя, еще и уменья не теряться в мелочах, пользуясь ими в меру.

Евгений Белов.

Комментарии

1. Заметка эта доставлена нам еще в декабре прошлого года и мы просим извинения у нашего уважаемого сотрудника за позднее ее помещение. — Ред.

Текст воспроизведен по изданию: О подложности известнаго письма Петра Великого с берегов Прута в Сенат от 10-го июля 1711 года // Древняя и новая Россия, № 4. 1876

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info