№ 91
А. А. Закревскому, 30 сентября 1819
А. А. ЗАКРЕВСКОМУ
Кр[епостъ] Внезапная, 30 сентября 1819*
* Пометы А. А. Закревского: «Получ[ено] 19 октября», «Отвеч[ено] 22 ноября».
Почтенный и любезный Арсений Андреевич.
Ты не перестаешь быть другом, в котором я всегда более познаю и душу прекраснейшую и свойства благородные. Спрашиваешь, скоро ли могу я быть в Петербурге, и желаешь, чтобы я у тебя остановился в доме. Мне приказывает о сем и Аграфена Федоровна, чему я и не удивляюсь, ибо от многих слышал я, что у тебя и жена любезностию и добротою чудесная. Ты весьма угадал, что мне немало двух небольших комнат, но мне тебя не должно обманывать и потому скажу тебе, что мне казаться будет, что я вас беспокою. Если я и в ближайшем стану трактире, то я всегда буду у тебя, ибо я не намерен бегать по [199] городу, и где такие знакомые, у которых было бы мне лучше, нежели у моего достойнейшего Арсения Андреевича? Во всяком случае, прежде февраля месяца мне никак приехать невозможно, ибо необходимо должен я идти зимою в Дагестан. Зима-то время, в которое не все одним оружием приобретается успех, следовательно, и с меньшею гораздо потерею, по той причине, что народы в одном скотоводстве имеющие все свое богатство и за него страшатся, особливо, когда овладею я плоскими местами, где непременно стада должны находиться или непременно погибнут от стужи.
В бумаге твоей сказано, что не прежде могу я воспользоваться позволением ехать в Петербург, как по укомплектованию корпуса. Я надеюсь, однако же, что ты сие переделаешь, или мне нынешнюю зиму совсем не ехать. Я посылаю на сей счет официальную бумагу, из коей увидишь причины, и сделай милость постарайся. Презатруднительное укомплектование меня губит, и я вижу величайшие неприятности за медленное отправление отсюда кадров, но и на сей предмет есть к тебе отношение, которое совершенно меня оправдывает. Я боюсь ужасно неудовольствий, когда нет ни малейшей вины со стороны моей. Ты говоришь мне, чтобы я не опасался Петербурга. Мороз по коже продирает! Разве снисходительны будут к неловкости жителя Азии, иначе я пропал! Однако же столько власти, любезнейший друг, имеют надо мною твои советы, что я по новой системе не отчаиваюсь успеть во многом. Благодарю за графа Нессельроде, он весьма благородный человек, и мне самому жаль, что я против него действовал наступательно. Я еще пишу к нему, и мы поладим! У меня и с финансами давно нет спора, и мы находимся в пресладких вежливостях, но точно мутят его душою, иначе имел бы я в ней уголок, из Петербурга не выеду, не заняв в ней постоя! Полно воевать, особливо всегда здесь злодействуя, совсем отвыкнешь от мирного обращения.
За что раздираешь ты мне сердце, воспоминая, что никогда не избавлюсь я Дренякина и Мерлини. Сего последнего мне уже и жаль. Он без столовых денег состоит на пище св[ятого] Антония и похудел до крайности. Не примут ли худо, если я ему отыщу такую бригаду, которой он почти и видеть не будет, следовательно, будет годен. Если из человеколюбия позволят сие сделать, то напиши ко мне, а в России, божусь, он мог бы быть бригадным командиром. Там не поручаются области и народы в управление и слишком хорош надзор, чтобы можно быть негодным!
Вреде не знал я хорошо и по веселому характеру его почитал его шутом, но он умный человек и совершенно бескорыстный, знает здешние народы и будет полезен. Я весьма доволен им!
Курнатовского скоро выкурю, но должен уважать храбрость сего офицера и долговременную службу. Ему ничем нельзя упрекнуть, кроме чрезмерной слабости. Если дадите вы мне Фонвизина, то я буду иметь славного честного начальника, умного и способного. Не откажите, ради Бога.
Вельяминовы у меня золото: 1-й 1-человек умный, строгой честности и самый усерднейший слуга Государю; жаль только, что наклонность к жизни уединенной отдаляет его от людей. Мне он помощник удивительный. Я веду жизнь кочующую и за Грузию совершенно покоен; как бы не продолжительно было мое отсутствие, он ничего не просмотрит! 2-й 2-офицер редких способностей и благороднейших свойств и будет надобный человек Государю, [200] но хотя ты и говоришь, любезный друг, что он и без меня полезен будет в этом месте с теперешним его званием, однако скажу тебе, что я его буду просить с собою куда бы вы меня не бросили. Я имею в нем приятеля, и оттого вдвойне он мне полезен на службу Государю, и мне нечего опасаться сделанной к нему привычки. Нет, любезный Арсений, с ним не разлучат и за келью 3, сказать можно, что вы мне никем другим его не замените.
У меня теперь сын Н. Н Раевского 4, и я часто говорю с ним о брате Михаиле. Раевский привязан к нему и хорошо его знает. Он говорит, что господствующая страсть его служба, что нет никаких других, и потому заключаю я, что он не имеет намерения оставить службу. Признаюсь, что мне казалось бы странною мысль сия, и если бы видел я его, то имел бы с ним схватку. Я люблю его и слишком люблю пользу Государя чтобы не стараться побороть такую дикую мысль. Кому же служить можно если не служить графу Воронцову? Его воспитание, его счастливые способности всегда уважаемы будут достойно, и, конечно, никто затмить его не в состоянии. Ты, как хороший ему приятель, старайся устыдить его подобною мыслию, но, впрочем, я не думаю, чтобы столько мог он быть неосновательным. Со времени женитьбы его он уже не писал ко мне, но сему думаю то причиною, что он по почте писать не хочет. Если приедет он в Петербург, как бы желал я с ним встретиться! Но если бы и не случилось того, то к твоим убеждениям присоедини и мое мнение и скажи ему, что я просил о том тебя. Меня здесь в отдалении мучит, что выдают его за недовольного и огорченного. Я бешеный и самый опрометчивый человек, но знаю, что эта роль не самая выгодная, и не желаю ему оной!
Ты говоришь что Клейнмихель произведен может быть 12 декабря, следовательно, будет производство и других также. Я прошу тебя взглянуть на старшинство артиллерии полковника Базилевича 5. Есть уже младшие произведены и даже по артиллерии, что весьма обидно хорошему офицеру, а особенно когда те ничем не лучше
Я писал намедни к тебе о командире 42-го егерского полка полковнике Ляховиче; теперь короче узнавши его, скажу, что полк содержит он в исправности и уважаем мною за прекрасную в полку нравственность. Стоит в квартирах между татарами с отличною скромностию.
Меня жестокая погода и холодные ночи загнали в квартиры, и я наказываю ветреных жителей Андрея постоем, к чему еще в прошлом году начал я приучать дагестанцев и чего не смели прежде. Удивиться надобно, как скоро привыкают и какая тишина. Лавки открыты, и торг производится покойнейшим образом. Мне кажется, что смелые женщины дадут средство переменить и породу изменников.
Как обрадовал ты меня известием о Граббе. Жаль бы было потерять и храброго офицера, и рыцаря в благородстве. Какие глупые слухи, и они-то всегда рассказываются с правдоподобием. Если ты коротко знаешь его, то верно нашел его достойнейшим молодым человеком.
Вижу, что поселения ваши хуже идут, нежели мои виртембергские колонии: у вас идут войска для усмирения, а я своих главных вольнодумцев и зачинщиков беспорядка просто посадил в крепость и вместо того, чтобы мучить продолжительным судом и отвлекать от семейств, лишая оные пропитания, просек немного розгами и все благополучно! Незавидное положение гр[афа [201] Аракчеева] усмирять оружием сограждан 6. Я подобное дело почел бы величайшим для себя наказанием. Надобно думать, однако же, что не шутка, ибо он ведет несколько полков. Доселе не понимаю тайны, как селить конницу!
С того времени как ты женат, нападаешь на меня, чтобы и я женился также. Между нами в сем случае есть некоторая разница. Мне уже перешло за сорок, ты молод; мне еще надобно выбирать жену и Бог знает, на какую попаду, а тебе он уже дал и молодую, и хорошую, и любезнейшую, которая тебя любит. Итак, друг любезнейший, тебе хорошо толковать, а я буду искать удовольствия, радуясь счастию друзей моих, между которыми станет на первом месте мой благороднейший Арсений Андреевич
Жаль мне, что я старею, а то взялся бы я за детей ваших, и им приносить пользу было бы большим наслаждением. Ты говоришь о потомстве. До такой степени не простираю я моего самолюбия. Граф Румянцев 7 был не я-и что после него осталось? Молодой Суворов 8 с наилучшими качествами его, не заменил бы бессмертного отца своего! Много ли у нас отличных людей из фамилий знаменитых, а отцы их заботились о потомстве, ибо фамилии существуют. Дай Бог свой век прожить порядочно, не заботясь, будет ли сын мой пачкать имя мое или возобновит его в памяти других. Было время, что, не помышляя о потомстве, имел бы я его, ибо весьма близок был от женитьбы, но скудное состояние с моей стороны и ее бедность не допустили меня затмиться страстию. Чтобы из меня теперь вышло? Я, как и ты, имею правило ничего не просить, а дать мне, может быть, не догадались бы, и я теперешнюю свободу променял бы на всегдашнее сетование. Теперь нет богатейшего человека в мире! Итак, друг любезный, дай некоторую цену тому, что я люблю тебя как брата, и прости мне, что не будет у меня сына, который бы любил тебя столько же!
Тебе, имеющему внимание на все до меня относящееся, скажу о здешних обстоятельствах: рассеявши лезгин и другие горские народы, приходившие с изменником Аварским ханом, я совершенно покоен. Повсюду распространился ужас, и я, именем великодушного Государя, даю уже многим прощение.
К числу помилованных всегда у меня принадлежат те, которых не могу я наказать теперь же, имея в предмете другие занятия, но как здесь все народы склонны к измене или могут дать причины к основательным неудовольствиям, то прощение есть отсрочка наказания, а иногда они и исправляются. Еще снискивают помилование те, которые пособиями, от них получаемыми, могут быть мне полезными для наказания других. Те народы, которых посетил я в прошедшем году в Дагестане, участвовали в беспокойствах и теперь уже прячут в леса жен и детей своих, страшась истребления. Я умножаю ужас, сколько возможно, и они не воображают снискать прощение. Они будут прощены и примут за благодеяние, что я возьму у них скота на порцию войскам, и дадут мне подводы под провиант, которых здесь ни за какие деньги достать невозможно. С сими способами пойду я против других или иначе ни шагу вперед.
Многие, завидуя деятельной моей жизни, может быть, возразят против употребляемых мною средств, но я уже познакомился с землею и знаю, что всякие другие меры не успешны. К сим средствам должен прибегнуть каждый начальник и даже во сто раз меня способнейший. [202]
Мадатов служит похвальнейшим образом и делает невероятные успехи. У него до сих пор только два раненых казака и вся потеря в одних татарах. О нем получите вы донесение. Посылаю также рапорт о Сысоеве. Он имел чрезвычайно горячее дело с чеченцами, штурмовал деревню 9, в которой жители защищались отчаянно до последнего. Их вырезано не менее 500 человек, исключая женщин и детей, взято в плен только 14 мужчин в совершенном обессилении, несколько женщин и детей. Сами женщины, закрыв одною рукою глаза, бросались с кинжалом на штыки в толпы солдат. Мужья убивали жен и детей чтобы нам не доставались. Здесь не было подобного происшествия, и я сделал с намерением сей пример с самыми храбрейшими из чеченцев, дабы устраша их, избежать впоследствии потери, ибо нигде уже вперед не найдем мы жен, детей и имущества, а без того никогда чеченцы не дерутся с отчаянием. Небольшой отряд наш дрался с невероятною храбростию и по справедливости заслуживает отличное награждение. Мой граф Толстой командовал в сем деле частию пехоты и казаков и вел себя достойно уважения. Он и теперь с Сысоевым послан чрез крепость Грозную в Чечню, где на сих днях будет дело, я сам иду от Андрея на селения чеченские, называемые качкалыкскими. Толстой служит не так как адъютант, и я прошу не оставить без уважения представления моего о нем. Я умел не рекомендовать его прежде, но теперь не вправе того делать, ибо по самой строгой справедливости надлежит наградить его.
Сысоев сам ранен пулею в ногу, но славный сей офицер по двум словам моим, как товарищ и приятель, не говорит мне о ране и идет в Чечню. Не могу без чувствительности сказать тебе, с какою верностию и усердием служат все Государю от солдата до генерала. Сысоев уже сменен другим генералом, пришедшим с донскими полками, но я оставил его на поход в Дагестан, ибо он мне весьма нужен. Доложи о сем Государю, чтобы за сие не было мне неприятности; поговори также об отличной его службе. Я ему и Мадатову прошу ленты. Сделай так, чтобы могло дойти, что я прошу сего за особенную милость, ибо и стыдно мне, и грешно, если оба сии храбрейшие офицера останутся без награды, а им, кроме лент, и дать нечего, ибо все прочее имеют. Ты обоих знаешь и со стороны твоей надобно ходатайство. Меня огорчили отказом Вельяминову, который обременен у меня трудами; можно бы было князю Петру Михайловичу при сем случае между слов напомнить. О Мадатове и Сысоеве можно сказать, что у них в Дагестане служба и что наградою за теперешнюю надобно ободрить их к трудам.
Теперь к тебе как доброму другу отношусь и с собственною просьбою. Может быть, за хлопотливую жизнь мою и некоторые встречающиеся труды вздумают чем-нибудь наградить меня, сделай милость-употреби старание, чтобы того не делали, ибо совестью божусь, что я чрезвычайно доволен моим положением и ничего не желаю более. Если хотят искренней благодарности моей, то пусть наградят представленных офицеров: свыше сей милости нет для меня, ибо те труды, каковых требую я от войск, то надобно, чтобы они видели мое о них попечение. Сделай милость, похлопочи обо мне собственно и не огорчите меня награждением, право оно будет не у места!
Писал я к тебе прежде и теперь прошу испросить разрешение, куда на службу отправлять мне разные отсюда народы. Всегда бывает несколько [203] человек из чеченцев и прочих годных в солдаты. На рудокопные заводы еще приличнее назначение, но не всякий туда дойти может и жаль терять людей.
Вскоре за сим отправлю я другого фельдъегеря, а между тем, должен сказать, что я ни одного из сих господ не видел, чтобы не был отличного поведения и справедливо принадлежит им всякая похвала. Лащевский ведет себя чрезвычайно хорошо, и за сим он уже прислан будет. Здесь он порядочно выдержан. Силин — великий рыцарь, но болен лихорадкой в Моздоке, это прехороший молодой человек.
Прощай, почтеннейший Арсений Андреевич, не прошу тебя о продолжении дружбы, ибо не с твоими свойствами перемениться возможно. Верь непоколебимой моей привязанности.
Верный по смерть Ермолов.
P. S. Милостивой государыне Аграфене Федоровне прошу принесть мое совершеннейшее почтение и поцеловать ручку за позволение приехать в дом ваш. Столько обязательное предложение показывает мне, как я должен быть
благодарен
РГИА Ф. 660. Оп. 1. Д. 112. Л. 52-57.
Комментарии
1. И. А. Вельяминов.
2. А. А. Вельяминов.
3. За келью сказать (устар.)-по секрету.
4. А. Н. Раевский, в 1819 г. в чине полковника прикомандированный к Отдельному Грузинскому корпусу.
5. Базилевич Александр Иванович (1788-1843)- полковник, с 1820 г.-генерал-майор, командир 19-й артиллерийской бригады, с 1823 г.-в отставке.
6. Имеются в виду восстания в военных поселениях. В июне 1819 г. началось восстание Чугуевского полка (центр Слободско-Украинского военного поселения), в августе распространилось на округ Таганрогского полка. Восставшие требовали вернуть их в прежнее состояние, захватывали отрезанные у них земли, избивали и изгоняли начальников. Расправой над восставшими руководил лично Аракчеев: из более 2 тысяч арестованных 313 были преданы военному суду. Из 275 человек (по другим данным-из 204), приговоренных к наказанию шпицрутенами (по 12 тыс. ударов каждому), 25 человек умерли; остальных сослали в Оренбургский корпус.
7. Относительно фельдмаршала П. А. Румянцева (1725-1796) Ермолов не совсем прав. Три его сына оставили свой след в истории России. Михаил Петрович (1751-1811) был генералом, а затем действительным тайным советником, сенатором; Николай Петрович (1754-1826) стал канцлером, в 1808-1814 гг. был министром иностранных дел, а в 1810-1812 гг.-председателем Комитета министров, основателем Румянцевского музея; Сергей Николаевич (1755-1838)-дипломат, писатель, член Государственного совета.
8. Сын Александра Васильевича Суворова Аркадий Александрович (1784-1811) обладал блестящими военными способностями, в возрасте 26 лет имел чин генерал-лейтенанта и командовал 9-й пехотной дивизией; утонул в р. Рымник, пытаясь, со сломанной рукой, спасти своего денщика.
9. По приказу Ермолова 15 сентября 1819 г. российские войска (6 рот пехоты, 700 казаков и 4 орудия) напали на селение Дада-Юрт. Русские войска применили артиллерию, чеченцы отчаянно защищались. Дада-Юрт было уничтожено до основания. В этом бою чеченская сторона потеряла только убитыми свыше 500 человек, российская-61 убитыми и свыше 200 ранеными.