№ 86
А. А. Закревскому, 27 июня 1819
А. А. ЗАКРЕВСКОМУ
Моздок, 27 июня 1819**
** Пометы А. А. Закревского: «Получ[ено] 10 июля», «Отвеч[ено] 17 июля».
Любезный и почтенный Арсений Андреевич!
Наконец приехал я на линию и по-прежнему принимаюсь за дело нынешний год, думаю, еще более у меня будет забот и потому что не мог ранее приняться за работу. Прошедшая жестокая зима, рано открывшаяся охватила льдом в устьях Волги шедшие суда с провиантом, и я не мог получить оного прежде как восстановилось морем сообщение, а на раннюю весну не имел ни зерна в запасе.
Не могу изобразить тебе, сколько вреда сделало мне то, что долгое время не рассмотрены были мои представления. Я не мог предузнавать, что даны мне будут войска. А потому в продолжение зимы не мог сделать закупки провианта в Воронеже, который был бы уже на месте. Теперь совсем нет хлеба и в Кавказской губернии ожидается весьма худой урожай. На одно путевое продовольствие войскам, идущим из России, не мог я купить одной четверти, и я готов был на нынешний год отказаться от войск, если бы не сельские магазины, из которых взял я заимообразно необходимое количество.
Теперь были бы войска у меня, а они не прежде придут как чрез полтора, а некоторые и чрез два месяца, тогда как неприятель собирается между тем в больших силах и может напасть на прекраснейшую Кубинскую провинцию, где головы также татарские, наклонные к беспокойствам. У меня нет там войск достаточного числа и некем было их умножить. Тебе как другу говорю я все мои чувства. Государь не мог милостивее решить моих представлений, я не должен был ожидать, ни желать даже лучшего оным успеха, ибо все то утверждено, что нужно, но нельзя принять без некоторой досады, что я на счету таких пустых людей которых бумаги можно не читать четыре или пять месяцев. Так сделано со мною, а от сего и произошло, что я впал в излишние затруднения и почти на год надобно отсрочить то, чтобы я теперь же сделал. [185] Прочти мою бумагу к князю Петру Михайловичу о здешних происшествиях и, видя поведение мошенника хана ширванского 1, уразумеешь, легко ли мне притворствовать лишний год, тогда как он сам должен чувствовать, что поведение его слишком явно и непримечаемо быть не может.
Когда поверите вы мне, что здешний край многих не хуже я знаю и что донесения мои заслуживают некоторое уважение?
Из доставленных мною известий усмотришь поведение шахского сына Аббас-Мирзы 2. В бытность мою в Персии несколько трудно мне было отделаться от признания его наследником, хотя в инструкции дано мне было на то право. Я видел злобу против нас сего подлеца и черную гнуснейшую его душу; видел с неудовольствием во всем его умеренность и что будучи шахом, теперь накопленные сокровища и доходы государства все обратит он на регулярные войска и на учреждение разных заведений, пригласит искусных иноземцев, и персияне будут приходить в цветущее состояние, тогда как ненавистные свойства сего презрительного народа должны по справедливости удерживать его во всяком роде беспорядка, беспутства и междоусобиях. Мне скажут, что желать соседям последнего невеликодушно и далеко человеколюбивых правил нынешнего времени. А я скажу, как простолюдин, что при всех нынешних мудрых и утонченных средствах не видал я, чтобы медведей привязывали розовою лентою, а не цепью железною, или обучали их одними знаками, а [не] толстою дубиною! Теперь довольно правдоподобный дошел до меня слух, что Аббас-Мирза признан наследником. Что скажут сами персияне о нас? Не могут ли они подумать, что трактовать о сем важном для них предмете довольно было послать конюха, которому поручено было довести лошадей? В делах с народом, до чрезвычайности надменным, необходимо сохранять важность в поступках!
От чего произошло признание наследником? От той же самой причины, что нет довольно доверия к моим донесениям, в которых нельзя упрекнуть мне, чтобы я называл людей не точными их именами. Надобно было видеть, какой сделал я портрет Аббаса-Мирзы и в точности оного честь моя порукою! Прошу тебя, почтеннейший Арсений Андреевич, о сем никому не говорить, дабы не могли заключить, что я привязан к своему мнению и что недоверчивостию ко мне почитаю себя оскорбленным. Не всякий примет в виде хорошем мое сетование. Кто так, как ты, знает, что за малейшую пользу стою я горою? Молчи, друг любезнейший, последствия меня оправдают! А тебе пишу для того, чтобы ты знал, что я того не просмотрел. Признаюсь тебе, что я не из числа тех, которые Нессельроде почитают великим политиком, особенно в случаях, до Персии относящихся, которая столько же известна ему, как всем нам Верхний Египет.
Прочти партикулярное письмо мое к князю Петру Михайловичу, где признаюсь я ему в моих недоразумениях и прошу пояснить их. Возьми на себя труд истолковать то, что не так я разумею, ибо стыдно бы было сделать ошибку. Есть еще время, пока придут полки к своим назначениям, дать мне полное разрешение. Иначе найдусь я в величайшем затруднении и после вы меня бранить станете. Напишите ко мне скорее о гарнизонном Гурийском полку и баталионах Бакинском и Дербентском, которые тотчас по новом укомплектовании корпуса должно уничтожать. Ружей с прибывшими людьми поступит на [186] перемену худых и старых по счету моему столько, сколько теперь недостает людей в комплект по-прежнему полков штату, то есть более 12 тысяч ружей. Посему можете вы сделать расчет, сколько впоследствии времени надобно будет прислать ружей в корпус. Сии новые ружья делают мне большую весьма пользу, а то столько совсем негодных, которые не могут быть в употреблении.
Похлопочи, почтенный Арсений Андреевич, о сделанном мною представлении об уничтожении теперешнего полевого провиантского при корпусе управления. Оно никак существовать не может и по причине чрезвычайной обширности земли, и паче по затруднительным сообщениям производит величайшие запутанности. Я препроводил штаты нового предлагаемого мною управления, разделенного на две части, Грузинскую и Кавказскую, под наблюдением и отчетностью состоящего при корпусе обер-провиантмейстера. Каждый день испытываю я неудобства теперешнего управления, и кто не согласится со мною, что таково должно оно быть, когда из Тифлиса должно управлять действиями комиссионеров, производящих главнейшие закупки в Воронеже и Саратове. Каждая малейшая перемена, всякое ничтожное приказание не иначе последовать может как из Тифлиса. Поспешите сделать разрешение и избавьте меня от теперешнего порядка, который долго я не вводил, но и терплю ужасно!
Андреевцы, куда назад тому дней пять прибыл отряд войск наших, показывали наклонность к возмущению, но люди богатые и купцы не воины и потому без труда и без шуму все приходит в должные порядок и покорность 3. Таким образом в короткое время будет и во многих местах. По Сунже нынешний год никаких не будет производиться работ, ибо полки придут поздно, а до того совсем нет войск, что весьма жаль, ибо они от одной ничтожной крепости Грозной весьма переменились и даже несколько присмирели. Кабардинцы продолжают свои шалости с тою только разницею, что делают мелочные, а больших опасаются, но я принял до сего весьма удачные меры; за украденный скот требую у них уплаты скотом же или деньгами, за похищенных или убитых людей всякого состояния-ловлю людей. Теперь требую нескольких убийц и знаю, что мне их не представят, дан срок и знаю, что пройдет без всякого успеха. Чрез месяц человек десять годных в солдаты отправляю на службу в Россию. Солдаты будут славные, но только подалее, дабы не могли уйти. Кабардинцы еще не видали подобных случаев, и может быть, пример полезно на них подействует!
Не сделаешь шагу здесь, чтобы не встретить в душе неприятеля, с которым трудно примирение, ибо зверский, а паче худо толкуемый закон разжигает его злобу против нас.
Ты удивился, получа два мои письма с последним фельдъегерем, а сколько различно обоих их содержание. Первое писано не в наилучшем расположении духа.
Пришли мне положение поселяемых войск, я о них не имею ни малейшего понятия, и каждый о том рассказывает по-своему. Из числа находящихся у меня фельдъегерей Стабуш, как человек самый верный и отлично честный, употребляется на разные поручения и важные следствия. Лощевский послан с предписаниями о выступлении полкам; Дешевой так сильную имеет грудную боль, что не мог бы доехать до Петербурга, и я принужден отправить его [187] лечиться к минеральным водам. Затем должен я был послать пятидесятника, не имея никого другого, прошу иметь внимание, что то сделал я по необходимости. Я хотел послать эстафету, но по новому положению стоит отсюда 702 рубля, и я испугался, а пятидесятника можешь или отправить обратно при фельдъегере или отдать адъютанту моему для препровождения персидского хана. Ему надобны люди.
Толстой твой-сокровище, он ездит со мною на телеге, я ему не даю спать, иногда есть, и мы все путешествуем благополучно. Солнцем нажгло нам обоим уши, они распухли как подушки, лезет кожа, и кажется, без оскорбления не останутся и прелестные наши лица. Толстой на все решается и сегодня обыкновенным порядком продолжаем путь наш далее!
Преданный по смерть А. Ермолов.
РГИА Ф. 660. Оп. 1. Д. 112. Л. 33-36.
Комментарии
1. То есть Мустафы-Хана.
2. По сообщениям российского поверенного в делах в Персии бывший кубинский (дербентский) хан Ших-Али-Хан уговорил аварского и казикумухского ханов и уцмия каракайдагского обратиться за помощью к Аббас-Мирзе. Их посланец сообщил, что оба хана и уцмий поклялись на Коране с наступлением весны выступить против русских с большими силами. Аббас-Мирза принял посланного с почестями и отправил Ших-Али-Хану 20 тыс. руб. на наем войска (см. подробнее: Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т. VI. СПб., 1888. С 356-357).
3. Кумыкскаяя деревня Эндери была центром торговли Чечни и Дагестана. Поэтому контроль над ним был особенно важен для российской администрации.