№ 76

А. А. Закревскому, декабрь 1818

А. А. ЗАКРЕВСКОМУ

[Декабрь 1818]*

* Пометы А. А. Закревского: «Получ[ено] 30 декабря», «Отвеч[ено] 5 апреля».

Никогда, почтеннейший и любезный Арсений Андреевич, не случалось мне так долгое время не писать к тебе, но теперь обо всем случившемся обстоятельно тебя уведомлю.

Начинаю по порядку происшествий.

В октябре месяце ездил я на границу Кабарды ¹, где собирал всех князей и отличнейших из узденей, дабы представить и истолковать им сколько неблагоразумно их поведение и каким подвергаются они опасностям, с такою наглостию поступая против российских подданных. Я предуведомлен был, что мое присутствие нужно, ибо никогда не было в Кабарде такого ужаса и что надобно пользоваться им. В самом деле, князья терпели, я дал им наставления и, ничего не переменяя в образе их правления, обещал в будущем году ввести некоторый между ними порядок. Точно в нынешнем году некогда было мне ими заниматься! Стыдно было мне, что при свидании с кабардинцами не мог я иметь более 250 человек пехоты и 60 несчастных казаков, смененных с почт. Еще стыднее, что не имел я другой с собою артиллерии, кроме трех гарнизонных орудий, под которыми запряжены были мужичьи лошади и мужики ими управляли.

Вот, любезный Арсений Андреевич, лучшее доказательство, что здесь войск чрезмерно мало.

По возвращении на Сунжу спешил я окончить работы при крепости Грозной, ибо предуведомлен я был генерал-майором Пестелем, что жители [159] Дагестана собираются в больших силах, дабы напасть на него и понудить выйти из города Башлы, который он занимал войсками своими, как место подозрительное по связям с неприятелями нашими и просившее помощи у горских народов. Я предуведомлен уже был, что всеми собирающимися мятежниками начальствует вероломный аварский хан, имеющий чин наш генерал-майора и 5000 серебром пансиона, что с сим мошенником родной брат его, злой неприятель наш, и прочие подобные разбойники. Я вознамерился идти к стороне Андреевских владений, которых, как слышал я, стараются горские народы склонить к своей стороне дабы движением сим как их удержать в повиновении, как и самых мятежников, заставя обратить на меня внимание, отклонить от намерения идти на Кубинскую нашу провинцию, в которой по выступлении Пестеля оставалось у меня так мало войска, что не с чем было ему противиться, особливо когда и то малое количество разбросано, чтобы содержать соседственные народы в почтении.

Октября 26 дня выступил я от крепости Грозной, со мною пошло пять баталионов пехоты, до 400 весьма утомленных службою на Сунже казаков и 15 орудий артиллерии, всего вообще до четырех тысяч человек. Признайся, друг, что с такою армиею, особливо когда еще между тем два баталиона 8-го егерского полка, составленные из детей, никогда еще не видывали неприятеля, не весьма забавно пуститься на такое предприятие, но нечего было делать, и я прибыл в Андреевские владения 30-го числа и следующий день дал войскам на отдохновение. Здесь отовсюду получил слухи, что лезгины в больших весьма силах несколько дней сряду дрались с Пестелем и что он вышел из Башлы и в окрестные селения привезены уже убитые в сражении лезгины. Тут же получил сведение, что шамхала Тарковского владения взбунтовали против нас, кроме одного города Тарки, и что сам шамхал, верный Императору, находится с Пестелем. С сим последним прервано уже было сообщение, и все предписания мои оставались в Тарки.

Дабы получить о Пестеле обстоятельнейшее сведение, решился я идти в Тарки и сблизиться с мятежниками. Проливные дожди задержали меня девять дней в Тарки, которое время употребил я на приготовление провианта.

Наконец получил я рапорт генерал-майора Пестеля, что лезгины и в помощь им пришедшие из гор народы в числе более 25 000 человек, разделяясь на две части, из коих одна атаковала его в Башлы, другая, ожидая последствия сражения, готова была броситься в Кубинскую нашу провинцию; что три дня сряду дрались они с жестокостью в Башлы, где занимал Пестель замок и прилежащие к нему дома, приуготовленные им к обороне; что он, опасаясь движения неприятеля на Кубу и будучи уже отрезан от Дербента откуда не мог получать ни провианта, ни снарядов, и что сверх того начал неприятель малый отряд его окружать окопами, решился он оставить город Башлы и отошел на прежний свой лагерь, не доходя Дербента. Неприятель на пути два раза его атаковал и был отбит с уроном. Надобно отдать справедливость Пестелю, что он против неприятеля, в восемь раз превосходящего его силами, выдержал упорнейшее сражение и имел мужество его дождаться, ибо иначе неприятель возгордился бы и без сумнения напал на Кубу. Потеря неприятеля его остановила, и наш урон по образу здешней войны весьма чувствителен, ибо убитыми и ранеными простирается за 370 человек, что весьма необычайно. Я говорил [160] с чиновниками шамхала, бывшими в сражении с нашей стороны, и они все единогласно говорят, что никогда такой храбрости войск наших они не видывали.

Постарайся, почтеннейший Арсений Андреевич, ходатайствовать о вознаграждении храбрых сих войск, ибо если в таком случае не поощрить их достойно, то не в состоянии я буду требовать, чтобы горсть людей сражалась против тысяч. Здесь прежде меня за многие ничтожные дела во время бунта в Кахетии даны были важные награждения.

В Тарках дождался я лучшей погоды и что проливные дожди прекратились. Я выступил к городку Параул, месту рождения и жительства аварского хана, изменника, предводительствовавшего мятежниками, который торжественно объявил им, что он охотно оставляет и чин генерал-майора и 5000 серебром жалования. Трудная в горах дорога и ужасная грязь дали время неприятелю занять дефиле, которое должен был я проходить. Усталые войска и растянувшийся обоз заставили меня расположиться у подошвы горы лагерем, и день кончился несколькими пушечными выстрелами и небольшим ружейным огнем. Неприятель разными ругательствами изъявлял радость, что отнял у нас дорогу. В десять часов вечера, в темное весьма время приказал я одному баталиону обойти гору и нечаянно напасть на неприятеля. Сие так удачно исполнено было, что мятежников застали у огней в разных веселостях и поющих ругательные собственно на имя мое песни. Вдруг залп и «ура!» так испугали мошенников, что многие бежали, оставивши ружья, другие заколоты были, не сделав выстрела, а некоторые оставили и штаны, и обувь. Таким образом овладели мы высотою и спуском с оной, которые уже неприятель защищал.

Целые сутки поднимал я артиллерию и обоз на гору и пришел в Параул, из которого бежал и аварский хан, и жители.

На другой день пошел я к городку Джунгутаю-месту всегдашнего пребывания мошенника брата аварского хана. Армия моя была уже гораздо слабее, ибо оставлена была часть у прикрытия тягостей в Тарки, где и парк запасный. Джунгутай нашел я защищаемый неприятелем, который довольно в больших силах расположен был в окопах по крутым высотам. Огонь ружейный был весьма силен, а распространившийся густой туман способствовал нам подойти весьма близко, и в короткое время окопы взяты были на штыках с весьма малою со стороны нашей потерею

Но тот же самый туман неприятелю дал средство к отступлению, ибо в шестидесяти шагах нельзя было видеть человека. Мятежники бежали самым спешным образом, какой нам неизвестен, живущим в Европе. Селения Джунгутай, Большой и Малый, прекраснейшие и лучшие, нежели многие из уездных наших городов, истребил я до основания. На другой день после разбития все не только окрестные селения, но даже в горах лежащие, куда почти нет дороги, пришли просить пощады и помилования. Всю фамилию мошенника аварского хана я разорил до конца. Лучшую часть владений брата его отдал я в вознаграждение шамхалу Тарковскому, генерал-лейтенанту, сохранившему верность Государю и находившемуся при Пестеле. В числе сих и Параул, столица аварского хана. Нескольким селениям объявил свободу, и что они не принадлежат никому, кроме Императора, и тут со временем учрежу особенного пристава, ибо впоследствии может быть здесь наилучшее сообщение [161] Кавказской линии с Дербентом. Здесь никогда еще не бывали русские войска и прекраснейшие места здешние были нам незнакомы. Здесь последняя долина, и далее лежат горы неприступные. Владея сими местами, лучше, нежели оружием, можно покорить горы, ибо у жителей гор нет земли и богатейшее скотоводство, их единственное имущество, сохраняется в сих долинах, которые сверх того снабжают их хлебом.

Не думал я, чтобы в такое короткое время мог я успокоить довольно обширный край и весьма многолюдный, и найти столько готовности и покорности нашей власти. Здесь, как примечаю я, народ скорее многих других приобыкнет к нашему правлению и немалую со временем может принести нам пользу. Не хочу обманывать себя, чтобы все сделал я одним оружием; мне много способствовало и время, ибо уже здесь зима, и жители с женами и детьми и скотом не могут в лесах укрываться, а в деревнях боятся жить, дабы не подвергнуться истреблению. Тебе по-приятельски могу я сказать, что здесь вселяет ужас и мое имя, ибо я имею совсем другое поведение, нежели мои предместники, которые ласкою и подарками так избаловали здешних мошенников, что они получали их как дань, им принадлежащую, и сего в доказательство могу тебе сказать один пример: недавно весьма аварский хан писал ко мне, что злодей брат его и другой мошенник, родственник его, желают быть подданными Государя, но хотят знать наперед какую получат от него милость ²? Представь, друг любезный, что подлецы думают, что Государь покупает подданных и что они с ним могут торговаться! Вот плоды управления моих предместников, и мне несчастному надобно преодолевать и переменить сии затруднения. Божусь, что минуты не имею я покоя.

Но самых сих торговавшихся мошенников допустил меня Бог наказать жестоко и лишить совершенно всех их владений. По распоряжению моему выступивший вторично из Дербента Пестель разорил до основания город Башлы, для спасения которого весь Дагестан вооружился. Я знал, что пребывание мое в горах не допустит мошенников помышлять о его защите.

Не думай, друг любезный, что сим довершил я успокоение обширного Дагестана. Еще остается сильный весьма народ акушинцы, несколько более прочих воинственный, гордый прежними своими подвигами и имеющий связи с горцами. Сей народ возмутил весь Дагестан в глупом мечтании, что отнимет у нас путь с линии до Дербента. Его непременно надобно наказать, или вечные будут беспокойства в Кубинской и прочих наших провинциях, ибо у него прибежище всем врагам нашим. Теперь по быстроте движения моего не мог он собраться против меня, и если бы точно не знал я о том, я не решился бы идти в горы. Не без основания мог бы я просить немалого числа войск для усмирения сих злодеев, но теперь, познакомясь с землею, нахожу, что могу сделать с десятью тысячами войск и потому прошу трех полков и двух рот легкой артиллерии. Полки разумею я в три баталиона. Надобно, чтобы 8-й егерский полк не был включен в то число и остался здесь на некоторое еще время. Прошу тебя и честию оружия нашего заклинаю к исходатайствованию сего у Государя. Если откажут я потеряю все плоды, приобретенные внушенным теперь страхом, и Боже избави, если впадут злодеи в Кубу, ибо затем неминуемо последует возмущение в ханствах, из коих в Ширванском было уже одно весьма близко. [162]

Доселе власть наша была здесь уважаема, и я лучше теперь соглашусь потерять мое место, нежели так занимать его как мой предместник. Поговори о сем с князем Петром Михайловичем. Тебе как другу без всякого самохвальства скажу, что тяжело будет после меня другому и поздно уже, если не воспользуемся теперешним мирным временем. Поспешите, ради Бога, дать мне знать, откажут или нет в моей просьбе, ибо необходимо заблаговременно сделать распоряжение в рассуждении продовольствия, которое требует времени. Тогда без всякой огласки может быть и здесь найду я купить некоторую часть продовольствия и не весьма дорогою ценою.

30 ноября войска перешли обратно Терек и так счастливо, что через два дня пошел густой лед и несколько дней не было переправы.

Я посылаю моего Попова ³ курьером с донесением. Похлопочи, почтенный и любезный Арсений, чтобы награждены были рекомендованные мною. Бог свидетель, что войска молодцы и офицеры готовы всюду. Надобно ободрить их, ибо здесь прежде награждались по протекциям и много весьма храбрых, которые ничего не получили. Я представляю число умеренное, но таких, которым нет ничего трудного. Адъютантов своих не представляю ни одного и никого, мне принадлежащего. Я не хочу уподобиться предместникам моим, которые на них предпочтительно обращали награды, но по-приятельски скажу тебе, что я был бы доволен, если бы Попову дали Владимирский крест, ибо он пламенной храбрости. Ему принадлежал он за Париж, но Таубе ⁴ при многих признался мне, что он потому его не представил, что почитал его под покровительством Сухозанета ⁵. Это известная история. Доставь ему крест за привезенное известие и ты на меня можешь сослаться, что я одобряю его храбрость.

Наш Мадатов, по известиям, дошедшим в Тифлис, был послан генерал-лейтенантом Вельяминовым, чтобы прийти на помощь Пестелю, которого думали окруженного и непременно близкого к погибели. Он приехал в Дербент и был в отчаянии, что нашел уже Пестеля там. Писал ко мне прегорькое письмо, что Пестель был выгнан, что бежал, что неприятели теперь ободрятся и, видя со стороны нашей подобную трусость, и что от того должны быть величайшие следствия; что напрасно приказал я вторично идти Пестелю из Дербента, что с ним войска непременно должны погибнуть. Примечаешь ли что Мадатов в отчаянии, что ему не случилось схватиться с лезгинами и ему тоска от праздности. Нетерпеливо желаю его видеть и руки будут в чрезвычайной работе. Боже, если Пестель получит ленту, которую точно надобно дать за чудесное сопротивление с горстью людей против сил ужасных и за непонятное отступление, в котором не оставил он даже ни одного раненого. У него был майор Износков 1-й ⁶, как я слышал, совершенно такой храбрости, как описываются древние герои.

У меня кровь остановилась в жилах, когда я услышал, что такие пошли лезгин силы. Прочти рапорт мой Государю и донесение обстоятельное Петру Михайловичу, но зато как гора свалилась с плеч, когда, рассеявши изменников, вышел я из гор обратно.

Похлопочи, Бога ради, о ружьях; в иных полках такие гадкие и столько разных калибров, что невозможно принимать из парков готовых патронов...

Дня через два собираюсь в Грузию; ужасно наскучила жизнь кочующая. Представь, семь месяцев не видать крыши! [163]

Теперь надобно сказать тебе и о сенаторах. Они здесь осматривать губернии вознамерились на повозках. Повсюду они пробыли короткое время и нельзя не видать, что получили приказание находить все в хорошем виде более, нежели есть на самом деле. Ко всему придираются, дабы сколько возможно извинить беспорядки, словом приметно, что ищут сделать представление противное тому, как говорил я о здешних гражданских разбойниках.

Нельзя при царствующих ныне министрах, при дремлющем инвалидном Сенате достигнуть правосудия!

Гермес ⁷, я вижу, послан был в надежде на чуму или на горячку, по крайней мере, но как ужасно обманулся, еще возвращается навозить землю русскую!

Мертваго ⁸ весьма умный человек, но чувствует недавно еще нанесенное поражение и, кажется, знает десницу, его каравшую, боится повторений! И он не выступит на бой. Не знаю, зачем посылают сих господ? Гораздо лучше послать первого плац-адъютанта, который простым порядком ордонанс-гауза найдет истину.

Я рад чрезвычайно, что с ними не случилось мне видеться, я бы откровенен был на их счет и, если бы должен был почесть в них звание, то я бы объяснился насчет весьма неблагонамеренного их к беспутствам снисхождения и, как солдат, подвел бы закон военный, по которому у нас наказываются смертию те вины, от которых они искусством или изворотами только разве подвергнутся слабому замечанию. Трудно поверить мне, что сенаторы уехали 23 ноября, а от 30 ноября поступил мне ужаснейший донос на злоупотребления гражданского начальства. А из Астрахани, в то время как они там находятся, донос чрез военное там начальство, представляется ко мне. Из сего должно заключить, или доступу к ним нет, или они не принимают жалоб, или, приметя виновное их снисхождение, не смеют к ним адресоваться. Как бы то ни было, ожидать должно, что правительство от подобных ревизоров ничего обстоятельного не узнает, а думать будет, что все ими исправлено. Признаюсь, что если со мною еще подобным образом раз несколько поступлено будет, я донесу Государю. Сенату, похитившему имя, столь знаменитое и столь мало ему приличествующее, все опишу и брошу службу. Пусть судит Бог, если можно быть гнуснейшему беспорядку. Я попробовал бы говорить правду Государю-но как представлено ему то будет? Назовут меня дерзким, строптивым, и когда буду я просить одного взгляда на злодейства и беззакония, в то время отвратят внимание от жалоб моих и не будет мне доверия. Не мне делают обиды и угнетения. Обязан я доводить до Государя стон угнетаемых!

Сделай дружбу, отошли к графу Михайле письмо мое и одну шаль, которую, попроси его, чтоб он отправил в Париж. У меня на Сунже был известный Жубер, и я, получив от него нового изобретения инструмент, посылаю шаль в подарок жене его. Другую шаль и письмо прикажи отправить в Варшаву. Это одной старой женщине, в доме которой в Кракове принимаем я был весьма дружественным образом и муж которой, известный человек и редких добродетелей, весьма любил меня. Боюсь, что брата Михайлу найдет письмо весьма далеко от Франции и он, затрудняясь доставить его в Париж, меня погубит.

Поведай, любезный Арсений, что слышно о представлении моем в рассуждении учреждения в Грузии крепостей, приказано ли рассмотреть его или нет? [164]

Вельяминову моему прошу я Анненскую ленту, поддержи твоим мнением, у нас часто явятся завидующие и будут противоречить. Надобно знать труды, наваленные на сего человека, и знать его способность. Он будет нужен, и потому не надобно останавливать! У нас таких людей нет лишних. Потяни на сторону достойного!

Болезни нынешнее лето здесь ужаснейшие, и гибло чрезвычайно много всякого народа, досталось и бедным войскам, кроме бывших на Сунже. Вы назначили мало весьма рекрут, постарайся сие поправить, ибо велик недостаток.

Прощай, верный по смерть А. Ермолов.

Позволь теперь собственно в рассуждении себя объясниться по-дружески. Боюсь, чтобы не вздумали обидеть меня каким-нибудь награждением за труды нынешнего года. Мне будет стыдно, ибо похоже будет на то, что я не должен делать одного шага, не получая за то платы. Чина мне хотелось ужасно, и я не стыжусь признаться, но также должен сказать правду, что если случится мне оказать несколько важную услугу, то и тогда не надобно помышлять о моем награждении. Сделай мне одолжение, почтенный Арсений Андреевич, прошу тебя как брата, внуши сие князю Петру Михайловичу, и если бы могла быть мысль сия, то помоги сделать по моему желанию и отврати то, что бы меня краснеть заставило. Ради Бога, прошу тебя о том! Если бы был я так знаком с князем Петром Михайловичем, чтобы мог говорить ему о собственных делах моих, то я бы сам писал к нему о том, а по сей причине и не скрывай от него, что я прошу тебя.

О испрашиваемых мною наградах выхлопочи в пользу храбрейших офицеров и войск. Здесь вечные им труды, нет удовольствий и даже нет покоя

Неприятель, конечно, не весьма страшный, но мира нет никогда!

Ее превосходительству Аграфене Федоровне скажи мое совершеннейшее почтение и иногда напоминай ей обо мне, ибо я уверил себя, что жена благородного Арсения будет расположена ко мне как добрая родная, а потому и не могу не желать, чтобы предварительно была предупреждена, по крайней мере насчет моей странности Прощай, будь мне тот же добрый приятель, которого люблю я как брата.

Преданнейший А. Ермолов.

РГИА Ф. 660. Оп. 1. Д. 111. Л. 184-194.

---

Комментарии

1. О неспокойном положении в Кабарде свидетельствуют письма Ермолова, адресованные летом 1818 г. верховному кабардинскому князю Кучуку Джанхотову. В них он заявлял, что более не собирается быть снисходительным «к подлым и мошенническим поступкам народа кабардинского». Вместе с тем он обещал по прибытии осенью в Кабарду сообщить, какие меры будут предприняты для обеспечения спокойствия кабардинского народа и охраны собственности. Судя по переписке Ермолова, его встреча с кабардинскими владетелями была запланирована в Прохладном на 7 октября 1818 г. (АКАК Т. VI. Ч. II. С. 318-350, 466-467).

2. Аварский хан писал это Ермолову о своем брате Гассан-Хане Мехтулинском и некоем Хаспулате Гирее. На это 17 сентября 1818 г. Ермолов ответил, что государь «не покупает подданных милостями и выгодами, а щедро дает их тогда, когда видит усердие и верность» и поэтому «милости нужно прежде заслужить, нежели просить» (АКАК. Т. VI Ч. II. С. 23, 318-350).

3. Попов Павел Васильевич (1795-1839)-на службе с 1811 г. юнкером в лейб-гвардии Артиллерийской бригаде, участник Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов, в 1816 г. назначен адъютантом к А. П. Ермолову, сопровождал его во время посольства в Персию; с 1820 г.-полковник, в 1821-1828 гг.-командир Херсонского гренадерскою полка; с 1828 г.- генерал-майор, назначен состоять при начальнике в 21-й пехотной дивизии, с 1831 г.-командир 1-й бригады 20-й пехотной дивизии.

4. Таубе К. К. с 1814 г. командовал лейб-гвардии Артиллерийской бригадой.

5. Сухозанет Иван Онуфриевич (1788-1861)-участник наполеоновских войн, после войны 1806-1807 гг. переведен в лейб-гвардии Артиллерийский батальон и назначен адъютантом к Л. М. Яшвилю, с 1813 г.- генерал-майор, командовал 1-й артиллерийской бригадой, в 1814 г.-начальник артиллерии 4-го пехотного корпуса, затем состоял начальником штаба по артиллерийской части 1-й армии; с 1819 г.-начальник артиллерии Гвардейского корпуса; в 1832-1854 гг.-директор Императорской Военной академии.

6. Износков 1-й-в 1818 г.-майор Севастопольского пехотного полка, в 1822 г.-командир батальона.

7. Гермес Богдан Андреевич (1758-1839)-службу начал в артиллерии в 1774 г., с 1811 г. — тайный советник, с 1817 г.-сенатор, с 1832 г.-действительный тайный советник.

8. Мертваго Дмитрий Борисович (1760-1824)-службу начал в гвардии, с 1799 г.-генерал-майор, в 1803-1807 гг.-таврический гражданский губернатор, в 1803 г. переименован в действительные статские советники, с 1817 г.-тайный советник, с 1818 г.-сенатор.