№ 51
М. С. Воронцову, 30 ноября 1817
М. С. ВОРОНЦОВУ
Тифлис, 30 ноября 1817**
** Помета М. С. Воронцова: «Получ[ено] 18 февр[аля] 1818».
Любезный и редкий брат.
Я писал к тебе с первым фельдъегерем по приезде моем из Персии и вкратце сообщил то понятие, каковое имею я вообще о сем мало известном государстве. Теперь скажу о том, что собственно до меня касается и как я был там принят. При первом шаге моем знал я, что буду иметь дело с людьми несносной надменности и гордости и что снисходительность и умеренность наша никогда не относится к свойствам нашего правительства, но к слабости и потому к уважению их. Предместник мой чрезмерными угождениями наиболее утвердил их в сей мысли. Итак я начертал себе план поведения, которого они совсем не ожидали.
Я при самом начале показал себя столько гордым, что они примера подобной гордости не видывали. С первым должен я был встретиться сардарем эриванским, человеком знатным и по власти ему данной, и по расположению к нему шаха, как к соплеменнику, ибо они оба из народа каджаров 1. Ему казалось несовместно выехать ко мне навстречу; я потребовал, настоятельно объявивши, что я приеду в Эриван и во все время моего там пребывания в отношениях моих не буду признавать его за начальника, а адресуюсь к старшему по нем, и тем истолкую народу, как я его разумею. Надобно заметить, что народ им недоволен и что он его остерегается. Сардарь выехал навстречу, и я по выезде из Эривана оказал ему уважение. Далее до Тавриза никто не допустил сделать себе напоминовения
В Тавризе сделана была великолепнейшая встреча, все войски расположены были, не доезжая до города, знатнейшие чиновники и даже визирь высланы были навстречу. На другой день все и каймакам 2 сделали мне посещение, и потом был я у наследника. Мне стороною сделано было внушение, что в Персии существует этикет надевать красные чулки, которому покорялись все [106] до меня бывшие послы, и самих англичан не исключая. Я отвечал, что я сего не сделаю, ибо хорошо весьма чувствую, что я посол державы Российской и, что более, соседственной. Аббас-Мирза выдумал преглупый способ, чтобы не позволить мне войти в сапогах в комнату, принять меня на дворе внутреннем своего дома, стоя сам на ногах под навесом, к стене приделанным. Я не показал неудовольствия, ездил с ним потом на ученье, в загородный его дом, но когда, пред выездом моим из Тавриза, пригласил он меня с собою на прогулку за город, я отвечал, что быть не могу, ибо рано завтра выезжаю, а что не прошу прощальной аудиенции потому, что, будучи принят на дворе, я не разумею себя послом, а его сыном шаха, но приятно мне было познакомиться с ним, как с любезным молодым человеком, с которым знакомство мог бы я сделать и в конюшне, если бы мы были охотники до лошадей. Не столько оскорбил я его ответом, как обидно ему было, что я не приехал по приглашению и отправляюсь не откланиваясь и что народ увидит, что смеют наследника не уважать до такой степени. Употреблены были все со стороны его средства, чтобы дать сему лучшую наружность, употреблены были просьбы, но я отказал и в 5 ч[асов] поутру выехал с одним адъютантом, оставя всю свиту (ибо для оной не успели так рано приготовить лошадей), а одному из советников приказал идти к нему и объяснить мое неудовольствие. Каймакам, наставник Аббаса-Мирзы, воспитывавший его с ребячества и теперь им управляющий, дервиш Сеидова поколения, человек самой гнуснейшей и черной души, употреблял всю свою хитрость, чтобы удержать меня, но я без церемонии послал ему сказать, что он величайший из подлецов и что я его презираю. Надобно заметить, что он второй чиновник в государстве!
Шаху послано было донесение, что я человек чрезвычайно гордый, характера ужаснейшего и все случаи изыскивающий к раздору, словом сказать – зверь. От шаха был прислан ко мне навстречу один из министров 4, его любимец, под видом будто бы сократить мне время беседою своею до его в Султанию приезда; а между тем поручено ему было разведать о провинциях, которых посол персидский требовал возвращения: можно ли надеяться получить их. Ему дана была доверенность вступить со мною в переговоры. Я не принял полной мочи, ответствуя, что, не имея от шаха аудиенции, я ни с кем не вхожу в рассуждение о делах, но что, уважая его и желая сыскать его дружбу, я буду говорить с ним, как с приятелем, обо всем том, о чем не могу я сказать ему, как министру. И в таких отношениях пробыли мы три недели, в одном живучи лагере и никаких других занятий не имея. Меня стращали войною, сильными Персии ополчениями и прочею глупостию. Я делал то же со своей стороны; споры были горячие. Наконец удостоверились, что я дать ни которой из провинций не намерен, и так шах был предупрежден. Он приехал, и вскоре я имел аудиенцию и принят был самым приятнейшим образом с изъявлением возможного уважения
Испытаны были все средства склонить меня к уступке земель, но бесполезно; наконец должно было со мною согласиться, ибо не смели надеяться оружием возвратить оные, хотя англичане образованием на европейскую ногу войск внушили в них большую доверенность к своим средствам. Ты не можешь вообразить, любезный граф Михаил Семенович, какое ужасное нашел я в [107] министрах невежество и с которым тем труднее мне было бороться, что англичане, в мнении их желая сохранить первенство, об нас не передали им настоящего понятия, и они Россию почитали державою едва Персии равною. Одна кампания 1812 года могла им некоторое дать к нам уважение, но и та в глазах их чрезвычайно обезображена; войну же 1813 и последующих годов англичане взяли на свой счет и все успехи без исключения себе приписали. Я должен был начать вразумлять их с первых элементов, и в людях такой необразованности всегда трудно истребить действие первого впечатления, но наконец не без шуму, не без угроз истолковал я им, что российский Государь не в состоянии ничего пожелать, чего бы он не мог исполнить, что я один из начальников малейшей государства части, но что в руках моих способы не только произвести в Персии внутреннюю войну, но указать прямейший к престолу путь и наименовать шаха, которому не трудно достигнуть оного, ибо царствующий ныне не более имеет на то права. Высланный навстречу ко мне министр, о котором сказал я выше, был один, который постигал истину моих слов, и, будучи в особенной у шаха доверенности, сколько мог я заметить, способствовал рассеять вкоренившееся насчет наш невежество. Без его представлений не так скоро мог бы я привести к окончанию дела мои и не имел бы утешения видеть перемены о нас мнения.
Не более как в три недели времени кончил я дела мои, из коих о некоторых поручил мне шах снестись с Аббас-Мирзою, как управляющим и областями, и делами пограничными. Потом давали мне пресмешные праздники, фейерверк и другие увеселения. У шаха я так часто бывал, как никто из иностранных послов, и он имел ко мне особенное благорасположение. Во все время пребывания моего любимая речь бывала обо мне. При свидании мы разменивались удивительными приветствиями, и как уже он прислушался к лести азиатской, то европейская ему чрезвычайно нравилась, и он утверждал замечание мое, что царей редко весьма она оскорбляет.
Шах, ко всеобщему удивлению, вопреки древнего обыкновения, говорил всякий раз со мною о делах, и министры, не обыкшие видеть человека, смело говорящего пред шахом, трепетали, чтобы когда-нибудь не принес [я] жалобы на них или не сказал моего на них неудовольствия. Я в такой был у него доверенности, что по обычаю персидскому мог бы попросить нос, уши или глаза которого-нибудь из них, и трудно было бы отказать мне в том. Шах не один раз признавался в моем присутствии, что ему сделано было несправедливое обо мне донесение и что он во мне находит человека, которому ни минуты не остановится он вверить собственные интересы. Я выехал из Султании осыпанный ласками всех вельмож, всех окружающих шаха и с чувствами к нему уважения, ибо нашел его весьма кротким, добросердечным, умным и благонамеренным. В Султании не было со мною ниже тени неудовольствия. Всем чиновникам моим оказано самое обязательное внимание и уважение, и не было человека во всем лагере, в котором считалось по крайней мере 60 т[ысяч] человек, чтобы с удовольствием видел отъезд наш. Шах, в ознаменование благорасположения своего к русским, всем чиновникам посольства дал знаки своего ордена Льва и Солнца различных степеней и мне первый класс оного с фирманами при каждом самыми лестными. [108]
О проезде моем чрез Тавриз на возвратном пути скажу я тебе после; теперь устал смертельно. О персиянах и похвала утомительна, а в Тавризе не обо всем сказать оную должно.
Я получил от тебя книги, и весьма любопытные. Мало я имею свободного времени, но с удовольствием прочитываю понемногу. С любопытством взялся я за кампанию 1813 года и с таким же прочту о войне в Гишпании. Перу Дюмаса надобны великие предметы 5. Надобно удивляться описанию кампаний 1799 и 1800 годов; в следующем за сими году есть уже много мелочей, и они не могут быть изображены тем пламенным пером, которому столько подражать трудно, а Дюмас избежать не мог, чтобы не уподобиться несколько обыкновенным писателям военных журналов.
Благодарю тебя за план и диспозицию маневра твоего. Мне весьма было любопытно видеть, что делают товарищи мои и что когда-нибудь и я здесь делать буду. Теперь все мои занимаются деланием кирпичей и копанием земли. Благодаря предместникам моим, ничего здесь нет!
Чудесная мысль чудесного из человеков заставить выгравировать портрет мой. Но он, любезный брат, совсем не похож, и уже нападают на меня, чтобы я к тебе послал другой; ибо к красоте природной моей присоединены страшные усы со времени путешествия в Персию. Прощай!
Всегда верный друг А. Ермолов.
РГАДА Ф. 1261. Оп. 3. Д. 1381. Л. 59-62 об.
Комментарии
1. Каджары-тюркоязычное племя в Иране, которое дало имя династии Каджаров, правившей с 1796-го по 1925 г.
2. Каймакам-почетный титул, жалуемый заместителю крупного сановника или первого министра. В данном случае имеется в виду Мирза-Безюрг-уроженец Ферахана, который был, по значению своему, вторым лицом в государстве и пользовался особенным доверием шаха. Ему было поручено воспитание Аббаса-Мирзы, на которого он имел большое влияние.
3. Сеид-в мусульманских странах почетный титул лиц, ведущих свой род от Магомета.
4. Мирза-Абдул-Вехаб Исфахани (ум. 1828/1829)- государственный секретарь Персии, один из ближайших советников шаха.
5. См. прим. 7 к письму М. С. Воронцову от 10 января 1817.