СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФРАНКО-РУССКИЕ ОТНОШЕНИЯ В ПЕРВУЮ ПОЛОВИНУ СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ

Первый франко-русский трактат был заключен 4/15 августа 1717 г. в Амстердаме, после того как победы в Северной войне создали России видное положение в системе европейских государств.

Первая серьезная попытка заключить политический союз между Россией и Францией падает на самое начало XVIII в. Но отдельные «пересылки» имели место значительно раньше. Сохранились известия, что Василий III дважды посылал грамоты к французскому королю, приглашая его выступить против польского короля Сигизмунда. Известно также, что Иван IV отказался удовлетворить притязания английского посла Воуса, требовавшего закрыть северные русские пристани для иностранных купцов кроме английских. Кольская пристань была предоставлена французским «гостям», В 1604 г. среди прибывших в Архангельск 29 кораблей имелись и французские. (С. Соловьев. Русская история с древнейших времен, кн. I, стр. 1626, 1627; кн. II, стр. 298, 720.).

Более подробные сведения о франко-русских отношениях дошли к нам от XVII столетия. В 1615 г. из Москвы были отправлены к Людовику XIII послы — Иван Кондырев и подьячий Неверов, чтобы «наше государство обвестить, Сигизмунда короля и шведских, прежнего и нынешнего, королей неправды объявить». Посольство не имело успеха в виду отдаленности Московского государства и неупрочившегося положения Михаила Федоровича на царском троне

Осенью 1629 г. в Москву приехал в первый раз французский посол Де Гэ Курменен. Главная цель его приезда заключалась в том, чтобы получить разрешение на беспошлинную торговлю с Персией через владения царя. Но попутно он настойчиво толковал боярам, что у французского короля и царя общие недруги — австрийский дом и польский король. Он уверял также, что французский посол в Константинополе уже действует в пользу русских.

Разрешения на проезд в Персию французские купцы не получили, как не получили его до них и английские. Однако врученная Курменену царская грамота от 12 ноября 1629 г. содержала следующие важные привилегии: торгующие в России французы уплачивают только двухпроцентную пошлину; они не подсудны местным судьям. Это соглашение возбудило опасения шведского короля; он заподозрил Московское государство и Францию в заключении враждебного ему союза.

Возможно, что об этих заверениях Курменена вспомнили в Москве перед началом войны с Польшею в 1654 г. Во Францию был отправлен гонец Мачехин, который наотрез отказался передать грамоту [116] королеве Анне и потребовал приема у несовершеннолетнего Людовика XIV. Но французское правительство после Вестфальского мира но испытывало нужды в союзниках против австрийского дома. Мачехин привез королевское пожелание о сохранении дружественных отношений между Московским государством и Польшей (Сб. Русского историч. общ. (РИО) XXXIV, стр. I-III; С. Соловьев. Указ. соч., кн. II, стр. 1179-1181; 1656-1657.).

Франко-русские дипломатические отношения второй половины XVII в. тесно связаны с турецким вопросом. Как раз в этот период Польше и Московскому государству угрожала опасность нападения со стороны Турции. Перед лицом этой новой грозной опасности умолкла старая вражда; русско-польская война прекратилась.

Заключив 13 января 1667 г. Андрусовское перемирие, царь Алексей Михайлович известил об этом через особых послов некоторые европейские дворы, не без затаенного намерения подыскать союзников для предстоящей войны с Турцией. В Испанию и Францию были отправлены стольник Петр Потемкин и дьяк Семен Румянцев. Во Франции, куда они прибыли в 1668 г., их ожидал любезный прием, потому что французское правительство в эти годы рассчитывало на получение в Московском государстве торговых привилегий, прежде принадлежавших англичанам. Но Людовик XIV выказал явное нежелание вмешиваться в политические дела восточной Европы.

После нападения турок на Польшу царь Алексей Михайлович, по неопытности в европейских делах, взялся пригласить всех европейских государей выступить против Турции в защиту Польши. С этой целью переводчик Посольского приказа Виниус отправился сначала в Англию, а оттуда в 1673 г. к Людовику XIV. Ссылаясь на голландскую войну, король отказался вступить в коалицию против Турции. Момент для посольства был выбран очень неудачно. В том же 1673 г. Людовик XIV подтвердил дружественные договоры, заключенные его предшественниками с турецкими султанами.

После взятия турками Каменца Польша заключила тяжелый для себя Журавинский мир. Покончив с Польшей, турки ударили на присоединившуюся к России часть Украины, после чего Московское государство поспешило заключить неблестящий для себя мир.

Преемники Алексея Михайловича возобновили поиски союзников. В 1680 г. было отправлено новое посольство в Англию, Францию и Испанию. Послы — Петр Потемкин и дьяк Степан Волков — повезли в Западную Европу запоздалое извещение о смерти царя Алексея, свежую новость о продлении перемирия с Польшей еще на 13 лет и общие рассуждения о взаимной свободной торговле. 10/20 марта 1681 г. русские послы высадились в Калэ. Оказанный им во Франции прием во многом напоминал прием первого посольства в 1668 г. С послами обращались любезно, но переговоры с ними велись только о торговле.

Последняя попытка в этом направлении была сделана в правление царевны Софьи, после того как 21 апреля 1686 г. был заключен вечный мир и союз с Польшей. По одному из условий заключенного договора Киев «навечно» отходил от Польши, а Москва должна была уплатить в вознаграждение за уступку Киева 146 тыс. рублей и разорвать мир с Турцией. Для выполнения обязательств по этому, договору в 1687 и 1689 гг. было предпринято два неудачных военных [117] похода в Крым под начальством хорошего дипломата, но плохого полководца В. В. Голицына.

Вступив в союз с Польшей, правительство Софьи делает энергичные усилия, чтобы найти новых союзников для войны с Турцией.

Во Францию и Испанию был отправлен Никита Бехтеев с извещением о скором прибытии в эти государства полномочных послов — стольников князя Якова Долгорукого, князя Якова Мышецкого и дьяка Кирилла Алексеева — «для склонения оных королей к помощи войсками и деньгами» против Турции. Во Франции русским послам в 1687 г. был оказан очень холодный прием. Московскому посольству было предложено уехать без прощальной аудиенции, и 27 августа к посольскому дому были поданы экипажи. Когда же послы наотрез отказались уехать, пока король не назначит им аудиенции, французские чиновники решились было на крайние меры, чтобы принудить послов к отъезду: лишить послов содержания, отозвать всех лиц, состоящих при них, и вынести всю мебель из занимаемого ими дома. В конце концов дело окончилось мирно. 3 сентября русские послы откланялись Людовику XIV, получили щедрые подарки, осмотрели версальские сады и дворец, после чего их с почетом проводили до испанской границы.

Описанный инцидент наглядно показывает недальновидность московской дипломатии, плохое знание европейской политики. Наивной и заранее обреченной на неуспех была попытка искать во Франции союзника для войны с Турцией. Ведь обе эти страны связывал тесный союз, восходивший еще к началу XVI в. К тому же Польша вела войну против Турции не одна, а в союзе с Венецией и Австрией, старинной соперницей Франции. Правда, французский министр Круасси говорил русским послам в 1687 г., что король «всегда одобрял и продолжает одобрять намерение царей... поднять оружие против турок и что он с удовольствием узнал о союзном трактате, заключенном ими с Польшей». Но этим заверениям было так же опасно верить, как «миротворческим» планам некоторых европейских министров в наши дни (ГАФКЭ, ф. МИД, Французские дела 1687 г., д. № 1, лл. 2,74; Сб. РИО, XXXIV, стр. I-III, 1-19; С. Соловьев. Указ. соч., кн. III, стр. 535, 536, 1021-1026: Driault. La question d’Orient, pp. 30-39, 43-44.).

I

Азовские походы Петра I подняли престиж русского оружия на Западе. Но без Керчи Петр со своим флотом был заперт в Азовском море. Чтобы утвердиться на Черном море, надо было «вытягать» Керчь — древнерусский Корчев, при Владимире I входивший в пределы Киевской Руси.

С этой целью 29 января 1697 г. в Вене был заключен трактат с Австрией и Венецией о продлении войны с Турцией еще на три года. Союзники обязывались не заключать сепаратного мира.

Но условия венского договора остались не выполненными. Австрия готовилась к участию в войне за испанское наследство и торопилась развязать себе руки, прекратив войну с Турцией. Отправившийся с великим посольством за границу в том же 1697 г. Петр I скоро понял, что в данной международной обстановке нельзя найти новых союзников в войне против Турции и невозможно удержать старых. Зато перед ним открывались новые широкие горизонты: его родина получила возможность «ногою твердой стать при море», более важном, северном море, возвратить России утраченные ею прибалтийские [118] земли. «Этот действительно великий человек, — писал Энгельс о Петре, — великий совбем не так, как Фридрих «Великий», послушный слуга преемницы Петра, Екатерины II, — первый вполне оценил изумительно благоприятную для России ситуацию в Европе» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., XVI, ч. 2, стр. 12.).

На рубеже XVII и XVIII столетий, готовясь к войне за наследство »Фердинанда Католика, Европа раскололась на два лагеря, и это разделение было горькой насмешкой над религиозной идеологией средневековья. Здесь католическая Франция не на жизнь, а на смерть враждовала с католической же Австрией. С одной стороны, христианнейший король Людовик XIV находился в теснейших дружеских отношениях с ма1’ометанским полумесяцем Порты и протестантской Швецией и искал помощи у «еретиков-московитов»; с другой — союзниками императора «Священной Римской Империи» выступили протестантские державы — Англия и Голландия.

Швеция не раз уже оказывала важные услуги Франции. Еще кардинал Ришелье в свое время отклонил Густава-Адольфа от завоевания Ливонии «для унижения австрийского дома» (Сб. РИО, XXXIV, стр. 320). Вестфальский мир укрепил и юридически оформил франко-шведскую дружбу. Союз с северными державами, по мнению Кампредона (Кампредон — видный французский дипломат, с 1721 г. — первый французский посол в России.), был неотъемлемым элементом той системы, с помощью которой Ришелье добился величия Франции. И, конечно, не слабеющая Турция, а сильнейшая и воинственнейшая держава севера — Швеция внушала наибольшие опасения врагам Франции. Для них было бы крайне важно отвлечь внимание Швеции от испанских и французских дел, заняв ее войной на другом конце Европы. Впрочем, они не брезгали и другими средствами — заключали с Швецией договоры о союзе и военной помощи, обещали субсидии.

Вопрос о том, против какой из двух держав — Швеции или Турции — направить силы России, не сразу был решен. Один из союзников — Австрия была особенно заинтересована в том, чтобы Россия одна продолжала войну с Турцией. Когда осенью 1698 г. открылся Карловицкий конгресс, австрийские уполномоченные при поддержке посредников (английского и голландского послов) поторопились заключить выгодный мир с Турцией, а своих союзников оставили на произвол судьбы. Приехавший в Константинополь в 1699 г. для мирных переговоров русский посол Украинцев не получил вначале никакой помощи от английского и голландского послов, а первый даже враждебно отнесся к его приезду.

Однако Петру вскоре удалось разрушить англо-голландский блок. Голландия того времени, упавшая с вершин своего торгового и морского могущества, оттесняемая Англией на второй план, была заинтересована в России как в огромном рынке. К тому же Петр, великий мастер дипломатического искусства, подчинил своему влиянию голландских государственных людей еще в первый свой приезд туда, в 1697 г.

В силу этих обстоятельств голландское правительство согласилось принять на себя посредничество в русско-турецких переговорах, и Коллерсу, голландскому послу в Константинополе, были даны соответствующие распоряжения (ГАФКЭ. Г. А., Кабинет Петра I, 2 отд., кн. 1, лл. 115, 117.). Мир между Россией и Турцией был заключен в 1700 г. на условиях, принятых Карловицким [119] конгрессом, с соблюдением принципа uti possidetis (да владеет каждый тем, чем владеет во время мирных переговоров).

Пришлось и Англии примириться с тем, что Россия ведет самостоятельную внешнюю политику. Осенью 1700 г., когда русские войска осаждали Нарву, английский король Вильгельм III (Оранский) приехал в Гаагу. Он долго разговаривал с Матвеевым при всех иностранных министрах, с похвалой отзывался о Петре, жалел, что нарвский поход предпринят в неблагоприятное осеннее время, не забыл упомянуть, что ливонские города исстари принадлежали России (С. Соловьев. Указ. соч., кн. III, стр. 1312.). Впрочем, для России в начале Северной войны крайне важно было заручиться не столько содействием правительств, сколько сочувствием самих англичан и голландцев. «Деньги суть артерия войны» — это изречение Карла V не раз повторял Петр I, постоянно испытывавший тяжелые финансовые затруднения. А пожелай в то время кто-либо из монархов занять значительную сумму, кредита не найти было нигде, кроме Англии и Голландии; у пятнадцати амстердамских купцов было больше наличных денег, чем во всех северных королевствах (Сб. РИО, LXI, стр. 62, 63.).

Нарвское поражение не сломило ни сил русского народа, ни энергии Петра. В одной из своих военных статей Ф. Энгельс очень метко определил значение этого события в русской истории. «Нарва, — писал он, — была первой большой неудачей подымающейся нации, умевшей даже поражения превращать в орудия победы» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., X, стр. 227.). В посленарвский период Петр удесятеряет свою энергию в области внутренней и внешней политики. Завязываются нити новых переговоров, намечаются планы новых дипломатических союзов. А общий ход европейских дел крайне благоприятствовал этим начинаниям.

Давно уже в Европе не было такой напряженной обстановки. В ноябре 1700 г. умер испанский король Карл II, последний представитель испанской линии Габсбургского дома. Незадолго перед смертью он составил завещание, по которому испанский престол переходил к Филиппу Анжуйскому, внуку Людовика XIV. Во французском государственном совете, несмотря на противодействие некоторых членов, волею короля решено было принять завещание. Людовик отпустил своего внука в Испанию и на прощание якобы произнес неосторожную фразу: «Теперь нет уже Пиренеев». Общая европейская война стала неизбежной. Против Испании и Франции образовалась сильная коалиция. Кроме Австрии, Голландии и Англии удалось еще привлечь к коалиции курфюрстов бранденбургского и ганноверского. Положение Франции стало очень тяжелым. Страна была истощена беспрерывными войнами, ослаблена экономическим кризисом.

Франции и Испании нужно было серьезно позаботиться о новых союзниках. И вот зимою 1701 г. в Биржах, где происходила встреча Петра I с польским королем, французский посол в Польше де Герон начал переговоры с президентом посольской канцелярии Ф. А. Головиным. Герон, в течение всего 1700 г. тщетно старавшийся примирить польского и шведского королей (Кабинет Петра I, 2 отд., кн. 1, лл. 108, 124.), предложил Головину следующий план: Петр I и Август II прекращают войну против шведского короля Карла XII, а затем Швеция, Россия, Польша и Турция заключают союз с Францией.

В предшествующей русской исторической литературе переговоры [120] Головина с Героном получили неправильное освещение. Н. Н. Бантыш-Каменский и В. А. Уляницкий полагали, что здесь речь шла только о коммерческом трактате (И. Бантыш-Каменский. Обзор внешних сношений России, ч. 4, стр. 85; В. Уляницкий. Исторический очерк русских консульств за границей. См. в сб. Моск. главн. архива мин. иностр. дел, вып. 5, стр. 37-38.). Инициативу этих переговоров Бантыш-Каменский приписывал Герону; по мнению Уляницкого, она исходила от Петра. Последнее мнение основано на данных записки Ледрана, излагающей историю франко-русских отношений с 1613 г. Записка эта была составлена в 1726 г. старшим чиновником французского министерства иностранных дел Ледраном в официальном духе. Составитель умалчивает о тайных намерениях и закулисных соглашениях французской дипломатии. Перелистывая эту записку, мы замечаем также, что вся история русско-французских переговоров с 1701 по 1715 г. (год смерти Людовика XIV) излагается в ней таким образом, будто в течение этого периода именно русское правительство искало союза с Францией. Иное освещение фактов казалось старшему чиновнику французского министерства, очевидно, не совместимым с достоинством «короля-солнца»; Людовик XIV не мог искать помощи у царя «полуварварской страны».

Ледран сообщает нам следующие подробности о завязке франко-русских переговоров. Герон сопровождал в феврале 1701 г. польского короля Августа II в Биржи, куда он выехал для свидания с Петром 1. Там Герон получил аудиенцию у Петра, во время которой царь заявил о своем желании вступить в теснейшую дружбу с Людовиком XIV, являющимся для него образцом в деле управления государством. Далее Петр заметил, что следовало бы проучить голландцев, которые вмешиваются во все европейские дела и сейчас сильно обеспокоены тем. что испанский престол занял внук французского короля. При этом царь добавил, что он был бы рад заключить торговый договор с Францией для взаимной выгоды подданных обоих государств; тогда французы сами смогли бы вывозить из России товары, получаемые ими обычно из рук посредников — английских и голландских купцов, извлекающих громадные барыши из этой торговли. Людовик XIV на эти предложения царя ответил в общих выражениях, что он с радостью встретил бы установление между ними дружественных и торговых отношений. Этим заканчивается у Ледрана изложение первого этапа русско-французских переговоров. Далее он переходит к событиям, развернувшимся в Польше в 1702 г., где главными действующими лицами были тот же Герон и русский посланник в Польше Г. Долгорукий (Сб. РИО, XXXIV, стр. IV-V.).

Среди бумаг русских архивов сохранились письма Герона к Ф. А. Головину, написанные в промежуток времени с апреля по ноябрь 1701 г. Они собраны в папке под заголовком: «Письма на французском языке к боярину Ф. А. Головину от находившегося при польском дворе французского посланника Герона, просительные о вступлении в договор для учинения коммерции между Россиею и Франциею». Всего имеется четыре письма. Первое и второе сохранились и во французском подлиннике и в русском переводе, от третьего письма до нас дошел только французский оригинал, от четвертого — только русский перевод. При быстром просмотре документов четвертое письмо можно принять за перевод третьего, а так как переводы двух первых писем сделаны совершенно точно, то можно счесть излишней сверку третьего письма с его предполагаемым переводом. [121]

И тогда самое важное, третье, письмо ускользнет от внимания исследователя.

Содержание этих писем, написанных буквально накануне войны за испанское наследство, проливает свет на франко-русские отношения. Торговые интересы здесь стояли на втором плане, и толками о них маскировались переговоры о политическом союзе, начавшиеся в Биржах между Головиным и Героном.

Герон, очевидно, находился под сильным влиянием Петра I. В одном из своих писем он говорит о царе в следующих выражениях: «Сохраню всегда всякой респект, всякое усердие и всякое признание благодарное, что я должен иметь за милости, показанные им мне во время, в которое имел я честь исполняти ему моя надворная последствования в Бирже постановить сообщение, которое вы и я желаем между двумя народами». В другом письме он выражает готовность «умрети во служении его царского величества» и называет Головина своим патроном (Французские дела, 1701 г., письма де Герона, лл. 8, 12).

По возвращении в Варшаву Герон 15 апреля 1701 г. шлет письмо Головину с просьбой сообщить, какими привилегиями пользуются в царских владениях английские и голландские купцы и предоставят ли такие преимущества французским негоциантам, желающим начать торговлю в России. Герон выражает надежду, что французские купцы прибудут в русские гавани еще до окончания лета (Там же, лл. 3-5.). Переговоры развертывались быстрыми по тому времени темпами: 1 мая Головин пишет ответ, а второе варшавское письмо Герона помечено 25 числом того же месяца.

В этом письме совершенно отсутствуют торговые предложения и настойчиво выступают вперед интересы тогдашней большой европейской политики. Письмо начинается с выражения надежды, что русско-французская дружба еще более укрепится; «и не удержится от моих попечений, — заявляет Герон, - — чтобы не постановити я единому между моим народом и вашим». Король расположен в пользу дружбы; он с удовольствием принял предложения царя и выразил пожелание, чтобы Петр во время своего путешествия посетил Францию. Письмо. заканчивается предложением заключить договор, так как поведение голландцев внушает опасения и требует, по мнению французского и испанского королей, общих с Москвой мероприятий. Переговоры по этому вопросу Герон предлагает вести в Варшаве. Небезынтересно отметить, что переводчик посольской канцелярии переводит дважды встречающееся в этом письмо слово «commerce» как «сообщение, сношение»; это свидетельствует о том, как расценивались посольской канцелярией французские дипломатические авансы (Там же, лл. 6-8.).

Однако в дальнейшем ход переговоров сильно замедлился. Обе стороны, очевидно, колебались и выжидали. Чрезвычайный французский посланник де Балюз, приехавший в 1703 г. в Москву для заключения трактата с Россией, в письме к Головину писал: «Сей указ ко мне дан бы был скорее, когда бы ему (Людовику XIV. — Т. К.) не показалось продержать сие мое посольство и выезд, дабы царское величество гораздо познал пред времянем, что не может основатися крепко на своих союзниках, которые по сие времена мало что пользовали делам царского величества, да чаять и обещанных не [122] использовали своих обязаней, хотя царское величество своим довольство чинил» (Французские дела, 1703 г., д. № 3, л. 88.).

По крайней мере следующее, третье, письмо Герона, сохранившееся только во французском оригинале, датировано 11 ноября, причем оно является ответом на письмо Головина от 19 августа, т. е. ответом, значительно запоздавшим. Это запоздание станет особенно наглядным, если мы припомним срок ответа на майское письмо Головина: там ответное письмо было написано Героном через 25 дней, здесь — почти через три месяца.

В виду особого интереса, который имеет для нас это письмо, главную часть его приводим полностью:

«Отчет, который я сделал королю, моему господину, о чувствах царя к нему, доставил ему действительное удовольствие. Если бы оба эти монарха были так тесно соединены, как я этого желал бы, его царское величество узнало бы разницу между этим новым союзником и теми, которых оно имело в прошлом.

Я недоволен тем, что посланник его величества не смог до своего отъезда из Гааги завязать и окончить эту работу ко взаимному удовольствию наших государей.

Я не знаю, удобно ли было бы, чтобы эти переговоры велись в Копенгагене. Этот двор забыл мир, который принудили его заключить голландцы, не включая в него (мир. — Т. К.) своих союзников, и кажется слишком ревностным к их интересам. Если бы Вы нашли удобным доверить мне мысли его царского величества и Ваши собственные по этому вопросу, то я сообщил бы их его величеству; так как Вы имеете курьеров, которые часто прибывают сюда, то переговоры могут остаться более секретными.

Порта, обещала бы она, чтобы царь установил торговлю по Черному морю? Если бы это могло быть, то подданные извлекли бы из этого громадные преимущества. Я убежден, что король охотно возьмет на себя заботы и посредничество, чтобы установить добрый мир между царем и шведским королем, если будет уверен, что, беря на себя эти хлопоты, Он доставит удовольствие его царскому величеству. Я радуюсь вместе с вашей светлостью доброму приему, оказанному царю в Адрианополе» (Там же, 1701 г. — письма де Герона, лл. 9-11 (перевод с французскогооригинала сделан мною).).

За дипломатическими недомолвками здесь нетрудно рассмотреть основные положения французского плана. Сначала надо было отвлечь Россию бт ее старых союзников, Англии и Голландии, не выполняющих своих обязательств. Герон был совершенно прав: после нарвского поражения Англия отвернулась от России, а Голландия выплачивала субсидии Швеции. Затем следовало примирить Петра I с Карлом XII и закрепить дружественные отношения между Россией и Турцией. Тогда у Швеции освободились бы руки на севере, а в тылу у Австрии сложилась бы группа государств, дружественных Франции и следовательно враждебных австрийскому дому. Французский дипломат недвусмысленно намекал, что, присоединившись к французским планам, Россия может извлечь немалую выгоду и для себя. С французской помощью легче будет получить согласие Порты на плавание русских судов в Черном море.

Для успешной борьбы за Прибалтику Петру I нужно было искусно использовать раздиравшие Европу противоречия, и прежде всего англо-французское соперничество. Важно было заручиться [123] французской поддержкой не только в Турции, по и в Польше, где существовала сильная французская «факция». Поэтому Петр не мог отнестись безучастно к французским проектам. Предложение Герона не переносить переговоров в Копенгаген, а вести их в Польше было принято.

В январе 1702 г. русский посланник в Польше Долгорукий сообщил Герону, что царь недоволен своими союзниками, — императором, Англией и голландцами — и «усердно желает» вступить в союз с Людовиком XIV; что же касается Северной войны, то французский король заинтересован в ее продолжении, потому что тогда войска шведского и польского королей не смогут подкрепить неприятеля Франции. Сам же царь требует только одного — чтобы король облегчил ему завоевание какого-либо порта на Балтийском море, способствуя этим продолжению войны с Швецией и участию в ней Польской республики. Овладев таким портом, царь вскоре построит столько кораблей, что в непродолжительном времени вся торговля на Балтийском море перейдет в руки русских и французов, чем будет нанесен тяжелый удар голландцам (Сб. РИО, XXXIV, стр. V-VI. Записка Ледрана).

Этот разговор и развернутый в нем план балтийской торговли достаточно важен, чтобы задержать на себе наше внимание. Невольно задаешься вопросом — чем объяснить то, что русские дипломаты обращали такое внимание на проекты русско-французской балтийской торговли, для выполнения которых не было, казалось, реальных условий в напряженной военной обстановке?

В. А. Уляницкий полагает, что Петр I просто при случае старался склонить иностранные государства к открытию непосредственных торговых сношений с Россией, помимо англичан и голландцев (Сб. Моск. главн. арх. мин. иностр. дел, вып. 7, стр. 103.).

Едва ли это объяснение можно счесть достаточным. Во-первых, возникновение этих проектов не было случайным: речь о них заводится систематически и в феврале 1701 г., и в январе 1702 г., пока, наконец, не стало ясно, что эти предложения не встречают живого отклика у французского правительства. Во-вторых, сравнивая эти проекты, мы видим, что, хотя с течением времени план русско-французской торговли на Балтийском море становится болео разработанным, одно качество присуще ему с самого начала — своим острием он направлен против Голландии. Если же мы припомним, какою популярностью пользовалась во Франции еще со времен Кольбера идея уничтожения политического могущества Голландии путем сокращения ее торговли, то поймем, что Петр I не мог не попытаться использовать этот аргумент в русско-французских переговорах, чтобы заинтересовать Францию в утверждении России на балтийских берегах.

Несколько позже, в феврале 1702 г., участие в переговорах приняло новое лицо, известный ливонский дворянин Паткуль. Чтобы заинтересовать французское правительство и побудить его согласиться на предложения Москвы, Паткуль выдвинул план союза Франции с Россией, Данией и другими северными государствами, причем обещал, что царь обяжет датского короля отозвать свои войска, находящиеся на службе у голландцев, а также заставит бранденбургского курфюрста изменить свой образ действий по отношению к Людовику XIV.

Эти предложения русского посланника и Паткуля не возымели [124] желательного действия. Герон получил из Франции ответ, что Паткуль известен как сторонник императора, а потому надлежит сомневаться в его искренности, да к тому же теперь не следует входить ни в какие планы, имеющие целью порождать на севере новых врагов шведскому королю.

Тогда Паткуль заявил, что царь искренне желает заручиться дружбой короля и что со своей стороны царь может быть полезен: так, он мог бы произвести диверсию со стороны Трансильвании, чтобы оказать помощь венгерцам против Австрии; что современное положение дел в Польше предвещало «революцию» и что царь может оказать королю большую услугу, возведя на польский престол принца французского дома; далее царь высказывал, якобы, сильное недовольство императором, англичанами, голландцами и выражал даже пожелание прислать королю свои войска, если турки разрешат перевести их на кораблях в Италию.

Даже Ледран отмечает, что, хотя король и сильно сомневался в правдивости сделанных Паткулем заявлений, но они были слишком важны, чтобы ими можно было полностью пренебречь. Поэтому Герону было приказано передать царю, что король весьма признателен за сделанные ему предложения и никогда не уклонялся от союза с царем, а также что от царя зависит передать свои требования посланнику Герону или же сообщить их лично де Балюзу, которого король намерен назначить в Россию. Вслед за тем Людовик XIV» известил Герона, что если бы Петр I заключил какой-нибудь договор и обещал военную помощь, то наиболее полезной была бы диверсия в Венгрию.

Насколько французское правительство было заинтересовано в совершении этой диверсии, показывает быстрота, с которой подвигались переговоры. Предложения Паткуля были переданы французскому посланнику в августе 1702 г., а 28 сентября 1702 г. в Фонтенебло Людовик XIV подписал грамоту «аu czar et grand due de Moscovie», в которой говорилось, что чрезвычайный посланник «объявит вашему величеству наше намерение о всем, что надлежит». (Французские дела, 1703 г., д. № 3, лл. 77, 80, 82; Сб. РИО, XXXIV, стр. VIII-ХII.).

Инструкция де Балюзу, подписанная одновременно с верительной грамотой, раскрывает перед нами карты французской дипломатии. Диверсия в Трансильванию и денежный заем королю — вот те мероприятия, в которых было заинтересовано французское правительство. Если же московские министры проявят колебания и не предложат сами этих мероприятий, послу рекомендовалось «предложить торговый договор, и при обсуждении статей его тотчас будет для него ж но, насколько верны указания, данные г-ну де Герону, и есть ли основания для принятия особых мер в отношении царя» (Сб. РИО, XXXIV, стр. 413.).

Обратимся теперь к разбору посольства де Балюза, которого русские исследователи считали в известном смысле как бы антиподом Герона. Если с именем Герона связывалось начало переговоров о коммерческом трактате между Россией и Францией, то посольство де Балюза в Москву рассматривалось как первая попытка заключить договор о политическом союзе между обеими странами (Н. Бантыш-Каменский. Указ. соч., ч. 4, стр. 85-86.). Поэтому В. А. Уляницкий в своей работе о консульствах только мимоходом, в подстрочных примечаниях, упоминает о переговорах с де Балюзом.

Де Балюз приехал в Россию из Варшавы, где он около пятнадцати лет состоял при французском посланнике. Из Варшавы де [125] Балюз выехал 8 декабря 1702 г., но в Смоленск прибыл только 2 марта 1708 г.; Головину он объяснял свое запоздание разными «трудностями, о которых король не ведал» (Французские дела, 1703 г., д. № 3, лл. 1, 33, 34, 42, 88).

Мы не знаем точно, какие трудности имеет здесь в виду французский посол, но весьма вероятно, что здесь подразумевается столкновение, происшедшее осенью 1702 г. между Августом, польским королем, и Героном.

П. Голицын доносил об этом из Вены Головину следующее: «Король французский писал и прислал письмо чрез посланника своего к королю польскому, в котором письме не признавал его за короля, только именовал курфюрстом саксонским; которое письмо королевское величество польское принять не позволил и посланнику французскому указал сказать, дабы немедленно из государства выехал; на что посланник французской ответствовал, что он прислан не к нему, а прислан к республике и его повеления в том не слушает». А в сообщении из Вены от 25 сентября мы читаем известие об аресте Герона по распоряжению польского короля, «понеже он ис того двора отойтить не хотел». Князь Любомирский протестовал против ареста Герона именем Речи Посполитой, и вся французская «факция» требовала его освобождения (Кабинет Петра I, 2 отд., кн. № 2, лл. 2 5, 207; 1 отд., кн. 19, лл. 155, 156.).

В Смоленск де Балюз «приехал просто», не дав о себе знать с границы. Он отказался сообщить цель своего приезда переводчику посольского приказа Лаврецкому, выехавшему к нему навстречу из Москвы, и заявил, что сообщит об этом только тому лицу, которое будет назначено царем для ведения переговоров. На ряду с этим французский посол требовал, чтобы его принимали наравне с цесарскими послами (Французские дела, 1703 г., д. 16 3, лл. 1, 34, 35, 247-248.).

По приезде де Балюза в Москву (13 марта) его тотчас же посетил Ф. А. Головин, сообщивший о выполнении царем его последнего требования. Головин одобрил тайный приезд французского посла; «а что он приехал инкогнитом и то учинил добро, потому что дела обоих великих государей — лучшее и скорейшее поведение иметь могут».

Де Балюзу было ассигновано такое же содержание, как и цесарскому послу, но в то же время ему было предложено переехать с посольского двора на житье в Немецкую слободу под предлогом, что там и фельдмаршалы стоят и все иноземцы там живут, и что летом там лучше жить, воздух де здоровее.

Частную аудиенцию у царя де Балюз получил 14 марта, а на следующий день состоялась секретная беседа его с Головиным, названная в записи посольской канцелярии «тайный разговор».

Головин прямо поставил вопрос о том, какой дружбы желает король и куда клонятся его намерения — иметь ли с царем только «пересылки и церемониальное приятство» или же «союз крепкой и постоянной?»

Высказывавшийся сначала очень уклончиво, де Балюз принужден был ответить, что он прислан для заключения франко-русского союза; «а фундамент тому делу есть договор общей и постановление учинить на чем тот союз поставить и на каких статьях и какому в том союзе мочно быть вспомогательству». Затем посол предложил, чтобы ему был передан русский проект договора для пересылки в Париж, сам же он до получения ответа пробудет в Москве. [126]

Повторяя аргументацию Герона, де Балюз при этом порицал непостоянство цесаря и немецкого народа и восхвалял верность французской дружбы, «хотя неприятные вымыслы худо ее толкуют». Как видим, тут же он нечаянно проговорился, что и превозносимая им французская дружба тоже не свободна от упреков.

Но Головин категорически отказался первым наметить условия франко-русского трактата. Царь недоволен своими союзниками — цесарем, Польшей, Англией, Данией, Пруссией, Голландией — потому, что они не выполняют данных обещаний; он особенно недоволен их поведением в Турции. Однако царь не может вступить в бесплодный союз с Францией. Людовик XIV должен сначала объявить, какие преимущества будут предоставлены царю при заключении договора. Ведь франко-русского соглашения «утаить не мочно будет», и оно повлечет за собою потерю прежних союзников.

В результате беседы было решено, что де Балюз сообщит в Пария; об искреннем желании московского двора заключить с Францией дружественный договор и попросит выслать условия трактата и полномочия вести переговоры. Свои депеши посол просил пересылать во Францию через Копенгаген, потому что опасался, как бы поляки не стали их перехватывать.

Так изложено содержание этой беседы в записи, сохранившейся в архиве посольской канцелярии. В донесениях де Балюза речам Головина придан другой оттенок; там сказано, что царь ставит дружбу французского короля выше дружбы всех прочих своих союзников и охотно вступит в прочный и твердый союз с ним. (Французские дела, 1703 г., д. № 3, лл. 89-95, 62, 66; Сб. РИО, XXXIV, стр. 25, 26.).

Де Балюз прожил в Москве больше года в тщетном ожидании новых указаний из Парижа. Выполняя данную ему инструкцию, он усердно занимался торговыми вопросами. В письме от 15 апреля он осведомляется у Головина о привилегиях для французских негоциантов. Ему ответили заверениями, что французские купцы будут приняты наравне с английскими и голландскими, «и еще иногда с вящею милостью перед иными». (Французские дела, 1703 г., д. № 3, л. 118.).

Со своей стороны, Головин также вводит французского посла в круг торговых интересов и конфиденциально сообщает ему, что в Копенгагене московскому послу Измайлову сделаны от имени Людовика XIV следующие три предложения: установление дружественных сношений между обеими сторонами, изъятие всей торговли в государстве из рук голландцев и англичан и передача ее французам, избрание Людовика XIV единственным посредником при заключении мира между Петром I и шведским королем. На это был дан ответ, что царь охотно соглашается на первое и третье предложения, но не может в настоящую минуту отнять торговлю у голландцев и англичан, не нанеся этим ущерба своим подданным и не уменьшая своих доходов; впрочем, он повелит, чтобы французы пользовались в его гаванях хорошим приемом, а когда он убедится в пользе, приносимой их торговлей, он отдаст им предпочтение перед англичанами и голландцами (Сб. РИО, XXXIV, стр. 28, 29.).

Несколько позднее, приблизительно летом 1703 г., некий купец Сана по поручению Петра I ведет с французским посланником переговоры о торговле с Францией через Черное море. По мнению Сана, это можно было бы легко устроить, если бы Людовик XIV получил от Порты разрешение основать выше Азова торговый город, откуда турецкие корабли могли бы вывозить русские товары и доставлять их в [127] Константинополь для дальнейшей отправки во Францию, а на обратном пути привозить в Россию французские товары.

Кроме того Сана передал де Балюзу предложение от имени первого министра (очевидно Головина) относительно торговли на Балтийском море, указав, что царь расположен оказать предпочтение в этом деле французам перед англичанами и голландцами, которые сейчас настоятельно ходатайствуют о предоставлении им этой торговли и предполагают оговорить в торговом трактате свободный проезд в Персию через владения царя. (Сб. РИО, XXXIV, стр. 31-32.).

Сопоставляя некоторые факты, нетрудно догадаться, что купец Сана есть не кто иной, как известный Сава Рагузинский. В кабинетских бумагах сохранились сведения о том, что летом 1703 г. Рагузинский был в Москве. При отъезде его оттуда произошел следующий инцидент. Сава просил разрешения ехать обратно через Киев и писал об этом Головину. Тот ответил ему, чтобы он ехал через Азов, но в то же время донес Петру о случившемся в следующих выражениях: «Только естли заупрямитца и знатно государь, что есть ему некакая препона, возбранить ему сильно с трудностию и отогнать ево вовсе от себя; и естли он не пременит того своего намерения (всякими мерами отводя его) велел ево отпустить и чрез Киев, а письма, которые с ним писаны, взяв послать их в Азов в тот час» (Кабинет Петра I, 2 отд., кн. № 2, л. 913.).

Если сравнить эти данные со сведениями из депеш французского посланника, что «Сана» — греческий купец, отъезд которого в Копстантипополь отложен по неизвестной для де Балюза причине, и если припомнить, что в это время будущий граф Иллирийский имел самое непосредственное отношение к русско-турецкому вопросу, то станет ж но, что Сава Рагузинский и Сана — одно и то же лицо.

Наряду с Рагузинским в донесениях французского посланника фигурирует имя Пасгу (вероятно, испорченное Паткуль), обладатель которого вел переговоры с де Балюзом об организации союза, в котором участвовали бы царь и короли датский и польский. Напомним, что тот же Паткуль развивал аналогичные планы перед Героном еще в 1702 г.

Итак, мы встречаемся в посольстве де Балюза с тем же кругом идей и в значительной степени с тем же кругом лиц, которые мы видели, когда анализировали переговоры Герона сначала с Головиным, а затем с русским посланником в Польше и Паткулем.

Прежде чем изложить результаты посольства де Балюза, следует остановиться еще на двух эпизодах. Один из них характеризует попытку московского правительства производить финансовые операции в Париже через французского посла. При его помощи в мае 1703 г. предполагали перевести в Париж 4 тысячи ефимков. Но де Балюз заявил, что ему нужен срок для ответа, сейчас же он ничего «подлинно» сказать не может, так как на свои письма не получает ответа из Франции. Любс и Брант, голландские купцы, торговавшие в России, согласились перевести деньги через амстердамских негоциантов, имевших корреспондентов во Франции, но получить за ефимки русскими деньгами отказались, а просили зачесть эту сумму в уплату таможенных пошлин у города Архангельска или «за смальчюг, за который доведетца им платить в приказ большие казны платеж» (Французские дела, 1703 г., д. № 3, л. 128.). Так потерпела фиаско попытка установить непосредственные финансовые связи между Москвой и Парижем. [128]

Помимо всех остальных причин ход переговоров сильно затруднялся дальностью расстояния, особенно значительной при тогдашних способах передвижения. Наш второй эпизод относится именно к этому обстоятельству.

Письма до Балюза посылались кружным путем на Копенгаген, но, очевидно, и датская почта не оказалась исправной. Правда, по донесениям русского посланника при датском дворе Измайлова, он получил и передал французскому послу в Дании Пуссэну несколько десятков писем де Балюза, но до июля 1703 г. в Париже не было получено ни одной из балюзовских депеш. Вероятно, этим и была вызвана посылка в Копенгаген к Измайлову Модзалевского, который должен был тайно передать присланные с ним балюзовские письма Пуссэну для отсылки их в Париж к министру иностранных дел, а также и написать от себя министру с просьбой прислать ответ в «Копенгаген.

Путешествие Модзалевского служит ярким образцом тех злоключений, которые претерпевал дипломатический курьер XVIII в.

Модзалевский выехал из Архангельска в Данию 31 сентября 1703 г. «и в шествии морском октября до 10 числа были разные погоды, а паче противные». В середине октября корабль, едва не разбитый сильной бурой, был занесен в Берген, где и зазимовал, задержанный непогодами. В Бергене Модзалевский прожил около двух месяцев, так как долго не мог сыскать попутного корабля. 2 декабря он выехал в дальнейший путь по направлению к Ютландии, «и отшед от Бергена в немалом расстоянии на море восстала великая противная погода, которою и корабля вредность не малую учинила и едва от потопления спаслися». Видя полную невозможность продолжать плавание, капитан повернул назад к Бергену. Но из-за полученных во время бури повреждений судно остановилось за милю от гавани у гор, откуда Модзалевский на баркасе добрался в город.

Ехать сухим путем было опасно и почти невозможно, так как путь пролегал через шведские города. К тому же злополучный курьер не знал немецкого языка, а «нанять такова человека, который бы по русски и по немецки знал, сыскать не мог, да и нанять было нечем». Послать же письма почтою он не решался, опасаясь, чтобы они не попали в руки неприятелю. «Да и к послу, к стольнику А. Измайлову в Копенгаген, — пишет Модзалевский в своем докладе, — за вышепомянутыми от стороны неприятельскими причинами и за приискиванием корабельным, и за обнадеживанием того города жителей корабельным отшествием день ото дня и по писал».

Только в феврале выехал Модзалевский из Бергена на корабле, направлявшемся в Нюборх. Путешествие было длительное, корабль подолгу простаивал в гаванях из-за неблагоприятной погоды. Модзалевский прибыл в Копенгаген и передал бумаги московскому послу лишь 20 апреля, когда де Балюза уже не было в Москве. В Дании Модзалевский прожил несколько месяцев и, не дождавшись ответа из Парижа, выехал в обратный путь. (Французские дела, 1703 г., д. № 3, лл. 175-176, 198, 205-206, 280, 293; см. также лл. 129-138.). Так окончилось это путешествие, трудно сказать — удачное или неудачное, так как мы не знаем, с какой целью был послан Модзалевский: может быть, это нужно было лишь для того, чтобы затянуть переговоры и выиграть время.

А в Москве интересующие нас события тем временем шли своим [129] чередом. По возвращении царя в Москву в ноябре 1703 г. Головин тотчас же навестил французского посланника. Последний сообщил ему, что поскольку царь не хотел первым представить условия союзного трактата, это дало королю повод предположить, что намерения царя изменились, и потому ему, посланнику, велено было выехать из Москвы обратно в Польшу. Но де Балюза всячески старались задержать в Москве, на что он жалуется в письме от 11 января к Ф. А. Головину; он просит дать ему отпуск («повторение часто предложенного прошения моего»), указывая на то, что десять недель прошло, как возвратился царь, а указ короля об отъезде из Москвы он получил еще за 7 — 8 недель до этого и боится,'как бы ему не впасть в немилость к королю.

Перед отъездом же де Балюз имел прощальную аудиенцию у царя в доме Головина. Петр I лично повторил де Балюзу то, что Головин говорил ему незадолго перед тем: об установлении южного торгового пути Марсель — Азов. Петр убеждал французского посла, что эта торговля будет более выгодной и более значительной, чем северная архангельская. Врученная де Балюзу отпускная грамота содержала одни лишь уверения в дружбе и приязни. (Французские дела, 1705 г., д. № 3, лл. 209, 217-219, 220-223; Сб. РИО, XXXIV, стр. 35-37.).

Так окончилась эта первая в истории русской дипломатии серьезная попытка заключить франко-русский союз. Начало ей было положено накануне войны за Испанское наследство, когда оказавшаяся в затруднительном положении Франция стремилась создать в тылу у Австрии барьер из враждебных императору государств. Кроме того, английская ориентация Голландии беспокоила французского и испанского королей и заставляла их искать сближения с Россией. С этой целью французский посол в Польше Герон старался примирить Петра 1 и Августа с Швецией. За это России обещали французскую дружбу и содействие в Турции, где московское правительство хлопотало о разрешении русским кораблям плавать по Черному морю. Начав зимою 1701 г. в Биржах переговоры о франко-русском союзе, Герон затем письменно предлагает Головину не переносить этих переговоров ни в Голландию ни в Копенгаген, а продолжать их в Польше.

Момент для подобных предложений был выбран удачно. После Нарвского поражения Англия отвернулась от России, а Голландия выплачивала Швеции субсидии. Петр I, одно время подумывавший даже о заключении мира, сам искал сближения с Францией. Русские представители за границей — Матвеев в Голландии и Измайлов в Дании — завязывают переговоры с французскими министрами. Во Францию посылается русский представитель Постников.

Когда через Голландию проезжал австрийский эрцгерцог Карл, претендент на испанский престол, Матвеев уклонился от свидания с ним и от признания его испанским королем. После объявления войны за испанское наследство Матвеев, по царскому повелению, объявил королю Вильгельму, что Россия сохранит нейтралитет (Сб. РИО, XXXIV, стр. 45, 408).

Предложение Герона было принято, и франко-русские переговоры продолжались в Польше, теперь уже между Героном и русским послом в Польше Г. Долгоруким. Руководимая Петром русская дипломатия проводила в этих переговорах самостоятельную политическую линию, стремясь заручиться французской поддержкой для возвращения России балтийского побережья. Через Г. Долгорукого [130] старались убедить Людовика XIV, что продолжение Северной войны соответствует французским интересам: если эта война прекратится, то Швеция и Польша могут усилить своими войсками врагов Франции, как это yже сделала Дания после заключения Травендальского мира. Кроме того указывалось, что с утверждением России в Прибалтике вся балтийская торговля будет передана французам; голландские же купцы будут совершенно вытеснены с Балтийского моря, и это нанесет тяжелый удар экономической и политической мощи Голландии.

Но эти доводы не возымели желательного действия, и устами Паткуля в августе 1702 г. было высказано предложение о диверсии в Трансильванию для помощи венграм, поднявшим под предводительством трансильванского князя Рагоци восстание против австрийского владычества. К этому времени русские победы в Прибалтике уже начали привлекать внимание Западной Европы и подняли престиж русского оружия. Людовик спешно отправляет осенью 1702 г. в Москву чрезвычайного посланника де Балюза для заключения франко-русского договора.

Так нить секретных переговоров тянется из Бирж от Герона через Паткуля к де Балюзу. Торговые переговоры здесь применялись как одно из средств секретной дипломатии. Французское правительство рассчитывало получить военную помощь против Австрии и сделать денежный заем. Но взамен этого не было предложено никаких выгодных для России условий. Французское правительство оказалось неспособным к решительным действиям. Франция во внешней политике слишком часто прибегала к полумерам, которые раздражают врагов, не удовлетворяя друзей. Кроме того эти полумеры, не вполне соответствуя потребностям момента, давали неприятелю возможность усилиться и нанести Франции тот вред, который она могла бы нанести врагу, действуя решительно и своевременно. Так при известии о тайных переговорах герцога Савойского с союзниками, Франция вместо того, чтобы арестовать самого герцога, удовольствовалась захватом в плен нескольких тысяч герцогских войск, находившихся в то время при французской армии. Такой же полумерой могут быть названы переговоры, которые Франция вела с Португалией в надежде отклонить ее от участия в «великом союзе». А тем временем Англия и Голландия прислали в Португалию свои войска. (Сб. РИО, LXI, стр. 60-62.).

Такою же колеблющейся была французская политика и по отношению к России. Сближаясь с Петром I, французский король уверял Карла XII, что это делается исключительно в его интересах. А между тем обстановка в 1704 г. сложилась чрезвычайно благоприятно для подлинного франко-русского сближения. После двух блестящих военных кампаний Петр искал случая заключить почетный мир с Швецией и сильно опасался, что морские державы, особенно Англия, помешают ему утвердиться в Прибалтике. Но французский союз и посредничество в русско-шведских отношениях предложили на таких условиях, что в Москве де Балюзу на него ответили сухим отказом (Сб. РИО, XXXIX, стр. 39).

Так из-за французской нерешительности был упущен удобный момент для России закончить Северную войну, не истощив чрезмерно своих внутренних сил, а для Франции — значительно усилить свои шансы на победу в войне за испанское наследство.

Французские колебания и нерешительность уменьшали ценность французской дружбы, но все же не делали ее совершенно [131] бесплодною для России, как это полагал С. М. Соловьев: благодаря французской поддержке удавалось удерживать Турцию и Крым от враждебных выступлений. Не случайно Герон радовался доброму приему, оказанному русским в Адрианополе. Учреждение постоянного русского дипломатического поста в Турции едва ли произошло без французской помощи. Первому русскому посланнику в Константинополе П. А. Толстому не раз приходилось действовать вместе с французским представителем против английского и австрийского. Англия и Австрия были заинтересованы в русско-турецкой войне, чтобы обезопасить Австрию от турецких выступлений. Россия и Франция, правда, из разных побуждений, были заинтересованы в турецко-австрийской войне..

Французская дружба была полезной и в Польше, где существовала сильная французская «факция», с которой Петр старался поддерживать добрые отношения. Личное отношение Петра к Франции не носило характера той подчеркнутой враждебности, которую ему обычно приписывают. Наоборот, английский посол при русском дворе Витворт в 1705 г. отмечает, что царь недоволен значительными успехами союзных войск. Петр опасался, что после заключения мира с Францией морские державы вмешаются в Северную войну и станут на сторону Швеции с целью закрыть Балтийское море для русских. Эти опасения имели основание. Тот же Витворт в донесениях английскому статс-секретарю Гарлею в 1706 г. выражал сомнение, чтобы Англии и Голландии было выгодно отворить царю дверь к европейским делам и торговле. Английский посланник считал, что Петербург нельзя оставить за Россией, и называл роковым пренебрежительное отношение шведов к защите прибалтийских областей. По его мнению, это «роковое небрежение» объяснялось уверенностью шведских министров в том, что Англия никогда не допустит утверждения России на Балтийском море. (Сб. РИО, XXXIV, стр. 176, 222.).

II

Продолжение русско-французских переговоров переносит нас из Москвы и Варшавы в столицу Франции — Париж.

В 1703 и 1704 гг. французскими каперами были взяты и приведены в Дюнкирхен два русских корабля, принадлежавшие Важенину и Избранту. Оба они назывались «Апостол Андрей». Один из них направлялся с товарами в Лондон, другой — в Голландию.

Это было время, когда недавно начавшаяся война за испанское наследство протекала еще относительно успешно для Франции. Французский флот одерживал победы над врагом, и французские каперы были грозой морей. Так, в Архангельске в 1703 г. сильно опасались, что торговые суда, отправленные туда из Голландии и Англии, захвачены французскими арматорами. Известный английский купец Стельс писал Петру 31 июля 1703 г.: «Корабли наши и галанские еще не бывали, о чем мы уже сумнение имеем, для того наши блиско 10 недели как вышли, а пишут с Москвы на почту, что пронесетца весть, что 13 французские же воинские корабли вышли на Нордзеи, сохрани бог» (Кабинет Петра I, 2 отд., кн. 25 2, л. 666. Впрочем эти опасения не оправдались» так как в письме от 3/VIII 1703 г. Стельс сообщает, что к городу пришло 70 торговых английских кораблей и 6 «опасных», т. е. конвойных (Там же, л. 660).).

Если даже считать данные А. Трачевского безусловно преувеличенными, то все же совершенно несомненно, что французские каперы представляли большую опасность для северной московской [132] торговли. которая велась преимущественно голландскими и английскими купцами. Здесь опасность угрожала не фантастическим планам изгнания голландцев с Балтийского моря и не заманчивым, но весьма мало вероятным перспективам южной русско-французской торговли через Марсель и Азов. Нет, здесь наносился непосредственный и весьма чувствительный ущерб русским политическим и экономическим интересам. Вести Северную войну в эти годы без поставки оружия и обмундирования из-за границы было бы невозможно.

Русско-голландская торговля подвергалась наибольшей угрозе со стороны французских каперов уже в силу географического положения Голландии. Поэтому, когда хлопоты Постникова о возвращении захваченных кораблей оказались безуспешными, голландское правительство согласилось на поездку в Париж гр. А. А. Матвеева, русского посла в Гааге. Сам Матвеев так объяснял,цель своей поездки пенсионарию Гензиусу: «промыслить кораблям нашим ход безопасной и свободный впредь от добытчиков французских, чтобы оне потом от них обезпокоены не были».

Осенью 1705 г. Матвеев выезжает из Гааги в Париж под видом дворянина, путешествующего инкогнито, имея при себе французский паспорт и проезжий лист Голландских генеральных штатов. (Кабинет Петра I, 2 отд., кн. № 95, л. 672; Французские дела, 1706 г., д. № 3, лл. 251-252.).

В посольской грамоте Матвеева, составленной по образцу балюзовской, шла речь только о том, чтобы посла выслушали с полным доверием и вынесли решение по порученным ему делам. Гораздо больше интереса представляет данный русскому послу наказ. (Французские дела, 1705 г., д. № 1, л. 4 и сл.). В нем Матвееву поручалось добиться возвращения двух взятых кораблей и обеспечить безопасность плавания русских торговых судов на будущее время. Чтобы сделать эти притязания более основательными, все предшествующие переговоры — с Героном и де Балюзом, а также и те, которые в Голландии велись между Матвеевым и де Биордом, а в Дании между Измайловым и Пуссэном, — в наказе изображены как переговоры, посвященные вопросам торговли и безопасного плавания кораблей.

Наказ составлялся значительно позясе того времени, когда были взяты каперами российские суда с товарами, после долгой, но безуспешной переписки с французским правительством о возвращении призов. Следовательно, вводная часть наказа, где дается обзор франко-русских переговоров, представляет собою результат длительной работы русской юридической мысли того времени, стремившейся доказать незаконность захвата судов. Все это естественно располагало к преувеличению того значения, которое вопросы торговли и мореплавания имели в предшествующих посольствах и переговорах.

Правильность нашего вывода подтверждается историей вопроса о захвате кораблей и историей текста матвеевского наказа. В архиве посольской канцелярии сохранился документ, написанный по свежим следам событий. Это мемориал Головина, адресованный де Балюзу и датированный 5 марта 1701 г. (Там же, 1703 г., д. № 3, л. 269. документ носит следующее длинное название: «Мемориал королевского величества французскому господину посланнику Экстраординорийному господину Иоанну Дебалюзу, государственной посольской канцелярии от господина президента и царского величества ближняго боярина Федора Алексеевича Головина».). В нем отсутствуют указания на Герона и до Балюза. [133]

Мемориал начинается ссылкой на то, что царь «обнадежен будучи через министра будучего в Гравен Гаге прошлого 1702 году, графа Дебриорда, по объявлению царского величества посла господина Матвеева, что испущенные ис портов царского величества подданных корабли под флаком Московским никако от каперов французских обидимы будут. На что сие имянно королевского величества именем вышеупомянутой господин граф извествовал и на сие позволил».

Дальше указывается, что царь, основываясь на древних и на новых о «торговых промыслох обсылках.., указал кораблям своим в Московском государстве у города Архангельского деланным, для торгового в покупке ис чюжих государств также и в продаже своих Московского государства товаров промыслу, ездить за море под московским гербом».

Затем излагается история захвата баженинского корабля французскими каперами, причем «все будущие на нем торговые разграблены и вскрай берега морского отпущены».

В заключение Головин просит французского посла написать Людовику XIV о том, чтобы корабль был возвращен и убытки возмещены, а камерам впредь были воспрещены подобные захваты: «Дабы впредь они не дерзали кораблей царского величества под гербом Московского государства грабить, потому что паче прежняго ныне у царского величества с королевским величеством любительная заходит дружба и в торговых на обе стороны к пользе общей промыслех умножается дело».

Этот документ, подписанный Головиным, был вручен де Балюзу еще во время его пребывания в Москве; по крайней мере, на черновике имеется помета: «Отдан посланнику».

Анализ черновика матвеевского наказа покажет нам, как складывался окончательный текст документа. Сначала в наказе говорилось, что Матвеев посылается во Францию «для торговых дел». Затем слово «торговых» была перечеркнуто и сбоку другим почерком приписано: «для свободного хождения кораблей с купечеством, как надлежит по обнадеживанию французских послов в Голландии и в Копенгагене и в Москве будущих для отвращения и о взятии кораблей с товары его величества от каперов французских». (Французские дела, 1705 г., д .№ 1, л. 4.).

На полях того чернового листа, где идет речь о переговорах между Измайловым и Пуссэном в Копенгагене, поставлен крест, и тем же почерком, что и в первом случае, сделана приписка: «Надобно написать и о посланнике, что он на Москве обнадеживал». Очевидно, здесь имеется в виду де Балюз, потому что к следующему листу приклеен маленький клочок бумаги с вставкой о французском посланнике де Балюзе, который «устно о той торговле его царского величества министрам предлагал и обнадеживал и о свободном хождении кораблей». Так постепенно увеличивалось в перечнях посольской канцелярии количество лиц, которые вели переговоры о торговле и мореплавании.

Свое требование возвратить захваченные корабли Матвеев должен был подкрепить ссылкой на дружественное отношение к французским кораблям в России. В 1703 г. к Архангельску пришел французский корабль под названием «Рука божья», груженый вином. При входе в устье Двины он был обстрелян с английских конвойных судов и затем взят ими в плен под тем предлогом, что они имеют приказ не допускать плавания французских торговых кораблей. На требование архангельского губернатора освободить захваченный корабль, [134] потому что он взят в русских водах, английский комендор ответил отказом, ссылаясь на приказ английского правительства задерживать такие корабли, где бы они ни встретились. Снятие ареста было достигнуто через четыре дня, и то лишь после применения энергичных мер: ворота гостиного двора, где жили иностранные купцы, были заперты и к ним был приставлен караул; английские капитан и поручик, жившие в гостином дворе, были арестованы; на конвойные корабли был послан английский выборный бурмистр для переговоров об освобождении захваченного французского корабля. Вслед за тем в Архангельск был прислан царский указ о том, что за всякий ущерб, причиненный англичанами и голландцами французским и испанским кораблям во владениях царя, как на море, так и в гаванях, будет взыскано втрое с компаний, к которым принадлежат обидчики; захват одного корабля будет караться задержанием трех лучших. Петровское правительство дало решительный отпор попытке англичан вести себя в русских водах, как в своих собственных, игнорируя соглашения, существовавшие между Россией и другими государствами.

Хлопоча о возвращении кораблей Важенина и Избранта или возмещении убытков их владельцам, Матвеев должен был также получить гарантию безопасности московских кораблей на будущее. Для этого нужно было, как указывалось в наказе, чтобы французское правительство отдало каперам специальный приказ не задерживать московские суда. Взамен обещалось увеличение франко-русской торговли, так как московские купцы будут побуждаемы «со всякими потребными в государстве российском происходящими особливо х карабельному строению принадлежащими товарами, а имянно: с пенькою, смолою, лесом и протчим, також хлебом и юфтью, и иными товары и в самую Францию купечество отправлять» (Французские дела, 1705 г., д. № 1, лл. 12-13.).

Только после успешного выполнения этих поручений Матвеев мог приступить к заключению коммерческого трактата с Францией на следующих условиях: обе стороны получают равные торговые права, французским негоциантам в России не предоставляется никаких особых преимуществ. Матвеев получил и политическое поручение. Если французские министры предложат ему посредничество для заключения мира со Швецией, он уполномочен был заявить, что царь согласен на мир, но мир «честной и добрый», заключенный с участием его союзника, короля польского, и что французскому королю следует вперед показать царю пользу от своего посредничества.

Ранней осенью 1705 г. Матвеев выехал из Амстердама во Францию. Подобно де Балюзу, он ехал инкогнито. В Генте Матвеев узнал, что на королевском тайном совете решено дать ему частную аудиенцию у короля, хотя он и не имеет полномочий министра. Статс-секретарь де Торси, ведавший иностранными делами, сообщил об этом решении К. Н. Зотову и приказал «отписать» Матвееву.

В Париж русский посол прибыл 25 сентября 1705 г. Он был восхищен видом французской столицы и писал, что Париж нашел втрое больше Амстердама «и людства множество в нем неписанное и народа убор и забаву и веселии их несказанном... ниже узнать возможно ж, что оне такую долговременную и тяжкую ведут войну».

Однако первое впечатление сохранилось недолго, и месяцем позже Матвеев писал Головину: «Здесь конечная в деньгах есть, а больше в людех скудость и всемерно двор сей к миру готов, только Англиа [135] ни мало к тому но склонна и Голландию держит она, хотя та к миру и поползнулася». Субсидии Рагоци, шведскому королю и баварскому курфюрсту вместе с военными расходами истощили все средства. (Французские дела, 1705 г., д. № 2, лл. 1, 2, 19-20.).

А в середине следующего, 1706 года, ознакомившись с жизнью страны, московский посол так характеризует положение французского народа: «...тех провинций жители претяжкими от Франции задавлены годовыми податьми и весьма несносными; в приход союзнича флоту всемерно склонятся к ним союзникам и без всякой должной противности отдадут себя». Здесь речь, очевидно, идет о Нормандии, так как в это время опасались прихода англо-голландского флота к ее берегам. (Там же, 1706 г., д. № 3, лл. 189, 176.).

В Париже, очевидно, колебались, не зная, как ответить на московские требования, и оттягивали начало переговоров. Московский посол долго не имел аудиенции у короля под предлогом, что двор был в Фонтенебло, куда иностранные министры приезжали лишь по особому приглашению. Только 18 октября Матвеев посетил возвратившегося из Фонтенебло де Торси, который принял его любезно, а через пять дней получил аудиенцию у короля. На этом закончилась торжественная часть приема и начались деловые переговоры, вести которые с французской стороны было поручено д' Ибервилю. (Там же, 1705 г., д. № 2, лл. 19, 22, 34.).

В начале ноября (Известно,что 12/ХI 1705 г. д’Ибервиль приезжал к Матвееву (Французские дела, 1705 г., д. № 2. л. 98).). состоялся первый двухчасовой разговор. Матвеев заявил, что, несмотря на строго соблюдаемый Россией нейтралитет, французские каперы захватили два московских корабля, нагруженных не запрещенными товарами, с презрением разорвав московские паспорта, которыми были снабжены суда.

Во время разговора Матвеев несколько раз возвращался к выгоде, которую обе нации извлекут из франко-русской торговли. Он подчеркивал, что на французские вина в Московии имеется очень большой спрос, особенно с того времени, как царь отменил налог, взимавшийся в размере 25 экю с бочки, и что французы, с своей стороны, могли бы получить из Московии воск, деготь, доски для постройки кораблей и другие товары.

Дипломатические интересы сторон тоже не были забыты в этом разговоре. Московский посол нашел случай сообщить, говоря о шведах и г. Паленквисте, что он показывает голландскому пенсионарию Гензиусу все письма, получаемые им из Франции (Сб. РИО, XXXIV, стр. 45-46 — донесение д’ Ибервиля.).

Несколько дней спустя после этого Матвеев имел встречу в Версале с де Торси, но последний уклонился от обсуждения вопроса о московских призах, ссылаясь на то, что это дело передано уже королем «адмиралства своего правителю графу Поншартрену». В тот же день московский посол вел с графом длинный разговор,, который Он подробно излагает в своем письме от 17 ноября 1705 г.; письмо это частично зашифровано, и между сообщениями секретной и несекретной части имеется интересное разноречие.

В нешифрованной части Матвеев пишет о Поншартрене следующее: «сказал он многие причины о тех взятых наших кораблях явные, кои нам неведомы, что те корабли были конечно не наши, только под притвором, и хотел доложа королю с подлинными и [136] всесвидетельствованными доводы на все пункты мемориала моего вскоре мне учинить свой ответ, где все известнее объявится». (Французские дела, 1705 г., д. № 2, л. 46.).

В зашифрованной же части письма Матвеев просит указать, как ему поступать в дальнейшем, «естли впредь тот двор мне ответ учинит с подлинными объявлений причин и свидетельств, что те карабли непрямыя были наши, но под флагами государевыми и с пашпорты англичан и галанцев, понеже письма, взятые на тех кораблях, ныне все во их руках и все открыли, что мне чинить тогда? — По наказу ли, не смотря и не рассуждая тех их действительных причин, учиня спор, отъехать в Галандию? Или, те рассмотря, естли они со истинными освидетельствований объявят причины, о которых нам не будет прямого способа чем отговориться,... — несмотря на то дело карабельное, о торговле и свободном ходе караблей государевых через море впредь вступать с французским двором в договор?» Матвеев просит прислать условия трактата с французским правительством, считая настоящий момент благоприятным и опасаясь будущего мира между Францией и англо-голландской каолицией. «Чтоб при том мире, — пишет он, — для своих однех общих сил и на море основательных изстари, не допуская нас, меж собою не постановили, какова нам противнаго к помешке наших морских впредь умножаемых сил договору» (Там же, л. 45.).

25 ноября 1705 г. Поншартрон прислал Торси письменный ответ. От имени короля объявлялось, что корабли не будут возвращены. Конфискация их была произведена не потому, что на них был московский флаг, но потому, что коносаменты не были подписаны и в них не было объяснено, куда следовал груз, вследствие чего и сочли, что он назначался голландцам. К тому же корабли уясе проданы, деньги розданы и крайне трудно получить их обратно. Король возобновит повеление французским каперам не тревожить московских кораблей, но владельцы их должны соблюдать предосторожности, требуемые в военное время, для доказательства того, что подданные нейтральных держав не прикрывают врагов. Королем будут приняты все меры к установлению мореплавания и хороших отношений между французами и подданными царя. Взамен этих неопределенных обещаний от царя ожидали предоставления французам преимуществ наиболее благоприятствуемой нации, наравне с англичанами и голландцами (Сб. PИO. XXXIV, стр. 41-43.).

Получив это письмо, де Торси переслал копию с него Матвееву через д' Ибервиля и приказал прибавить от своего имени, что возвращение московских кораблей невозможно, так как они взяты на основании морского регламента, принятого всеми европейскими державами. Король не может возместить убытки за два захваченных корабля в виду того, что они не принадлежали московским купцам, но он согласен заключить торговый договор и «впредь во всем те убытки при той их (царских подданных. — Т. К.) торговле всячески наградить».

Тогда Матвеев прибег к двойному дипломатическому маневру. Он заявил французскому министру, что если король отказывается от удовлетворения за захваченные корабли, то шансы на заключение договора сильно уменьшаются. В то же время в письме в Россию от 24 ноября (Очевидно, старого стиля.). он снова настаивает перед московским правительством [137] на заключении с Францией коммерческого трактата, полагая, что французские правящие круги искренне намерены установить дипломатические и торговые связи с Москвой: «Естли же нынешнюю видя самую во всем склонность к стороне государевой сего двора кроме той одной причины — кораблей, на что тот двор не без рацый есть пред нами, разорвав ту и без договору о безопасном ходе кораблей и торговли, видится мне, чтоб он озлобяся вовсе нашим кораблям пути не пресек и большаго подданным государевым, имая впредь их корабли, которые станут в Англию и в Галандию ходить с торги, разорения. Тогда нам с тем двором не без труда вновь договоры чинить будет, а паче же, естли когда с англичаны и з галанцы помирится». (Французские дела, 1705 г., д. № 2, лл. 56-57.).

Матвеев был прав, когда опасался враждебного отношения морских держав к развитию русского мореплавания и торговли. Голландия и Англия были против заключения русско-французского торгового договора. Уже в начале 1706 г. в Гааге распространились слухи, что Матвеев обещает французскому королю свободную торговлю с Россией на Черном море, куда французские корабли будут приходить из Средиземного моря. (Там же, 1706 г., д. № 3, л. 33.).

Приблизительно в это же время голландский резидент в Москве заявил русскому правительству протест от имени Голландских штатов против чрезмерной тяжести московских таможенных пошлин и неслыханной жестокости наказаний за неуплату их. Если такое положение вещей будет сохранено и дальше, то торговля голландских купцов в России станет невозможной, писал он. (Подробнее о протесте Голландских штатов см. в моей статье «Россия и Венеция на рубеже XVIII столетия» («Ученые Записки Педаг. ин-та им. Герцена», XII).). Быть может, в этой угрозе сказывалось не только или но столько действительное возмущение чрезмерными пошлинами, сколько желание повлиять на политику Москвы и не допустить нежелательного сближения России с Францией.

По крайней мере в настроениях высших голландских торговых кругов эти два сюжета стояли рядом. В письме от 23 августа 1705 г., сообщая о новостях, которыми занято общественное мнение в Гааге, Матвеев упоминает о жалобе, полученной Штатами от голландского резидента в Москве, на непосильные налоги, которыми облагает московское правительство голландских купцов, торгующих в России, а также о негодовании голландцев на долгое пребывание его, Матвеева, в Париже «бутто б для постановления торговли; с Францыею к предосуждению и убытку их» (Французские дела, 1706 г., д. № 3, л. 208.).

Что касается Англии, то она как будто разделяла настроения Голландии. При французском дворе существовало мнение, что в Москве голландский и английский министры всячески стараются помешать установлению торговых сношений между Францией и Москвой «для своих особых из того прибылей» и что этим вмешательством объясняется долгая задержка в присылке русскому послу полномочной грамоты и проекта договора.

Сам Матвеев не сомневался в намерениях «союзников», воевавших в то время с Францией, и полагал, что если в Испании военное счастье окажется на стороне союзников, то последует вынужденный для Франции мир, «каков оне союзники похотят, при котором всемерно не оставят оне, чтоб Францию не обязали с собою на всякие договоры без согласия своего с нами не вступать, а особливо о торговле и о ходе [138] корабельном его царского величества и его подданных кораблей, чего оне внутренне ненавидят». (Французские дела, 1706 г., д. № 3, л. 184.).

Настояния Матвеева совпали с намерениями Петра. 10 декабря 1705 г. из Гродно послу был отправлен указ о заключении торгового договора: «Что естли будут предлагать от двора французского о постановлении трактату о торговле и пожелают, чтоб он с ними в оной не описываясь вступил, то ему с ними о том трактовать и становить договор против обыкновения иных народов, усматривая дабы чего торговле необычайного и к стороне нашей противного не вместить и что основание такого трактату везде полагается на свободном позволении обоих стран купцам торговле с платежом обыкновенной против иных народов пошлины, а иных никаких кондиций в том прилагать не надлежит». Вместе с тем Матвееву снова наказывалось продолжать домогательства как о возвращении захваченных кораблей, так и о признании нейтральными московских флагов и пасов в будущем. (Там же, 1705 г., «Письма к Ф. Головину от находящегося в Париже посла А. Матвеева», лл. 99-102 об.).

Между тем французские каперы продолжали задерживать корабли с товарами русских купцов. В январе 1706 г. русский агент в Амстердаме Фандебург сообщил Матвееву, что на голландских кораблях, которые шли из Архангельска в Голландию, взято французами большое количество товаров, принадлежащих московским купцам — Исаеву Илье и другим; Фандебург прислал вместе с письмом четыре голландских и русских коносамента.

Эти документы А. А. Матвеев отослал в Дюнкирхен и просил морского интендаита возвратить товары русских купцов. Говорил он и с прокурором, но последний ответил, что по французским регламентам чьи бы ни были товары, но если они взяты на неприятельских кораблях. они не подлежат отдаче, чему можно привести много тысяч примеров (Там же, 1706 г., д. № 3, дд.33-34.).

Все дальнейшие домогательства Матвеева о возвращении захваченных кораблей и товаров оказались тщетными; 16 февраля 1706 г. в Версале русский посол получил от де Торси решительный отказ. Через несколько дней Матвеев в последний раз пытался возобновить этот разговор «з большою и острою докукою», но Торси остался непоколебим. «Уже выше сил моих та отдача кораблей» — пишет Матвеев в своем письме от 22 марта, посвященном условиям будущего франко-русского коммерческого трактата.

Вплоть до своего отъезда из Парижа осенью 1706 г. Матвеев, хлопотал о заключении этого трактата. Вначале он надеялся даже выговорить особые привилегии для пострадавших от каперов московских купцов, ссылаясь на королевские обещания, переданные через де Торси, но эта надежда оказалась несостоятельной. С русской стороны были еще очень заинтересованы в том, чтобы французское правительство разрешило свободное плавание под московским флагом подданным других держав, если их корабли выстроены в России.

Не был забыт Матвеевым и план южного торгового пути Марсель — Азов. Он предполагал, что Франция по заключении договора с Россией сумеет получить от Турции разрешение на свободное плавание французских кораблей в Черном море. Из Азова было легко установить связь с Астраханью и завести там торговлю персидскими товарами: шелк-сырец сухим путем будет привозиться в Азов, а оттуда морем [139] отправляться в Марсель. При этом русский посол несколько опасался, что французские негоцианты сумеют проложить себе дорогу и в Хиву.

Немало беспокоил русского посланника и вопрос о том, следует ли соглашаться на включение в договор пункта о свободной торговле французских купцов во всех русских гаванях, наравне с англичанами и голландцами, т. е. на предоставление Франции нрав наиболее благоприятствуемой нации. По всем этим вопросам Матвеев неоднократно писал в посольскую канцелярию и просил выслать инструкцию и полномочную грамоту для заключения торгового трактата. (Французские дела, 1706 г., д. № 3, лл. 55-57, 68.).

Что касается противоположной стороны, то французские дипломаты колебались и старались затянуть переговоры. На первом же совещании с Матвеевым, где шла речь о торговом трактате, де Торси потребовал от него специальной полномочной грамоты. Но спустя несколько недель, 26 марта 1706 г., при встрече с русским послом в Версале де Торси сообщил ему, что «король всегда дружбы его царского величества желателен и все учинит, что к прямому содружению впредь той принадлежит; в договор о свободном ходе кораблей е. ц. в. и его подданных и о установлении торговли к пользе, обеих сторон указ королевский есть ему вступать». Здесь же французский министр предложил обеим сторонам немедленно приступить к составлению проектов договора, которые затем будут подвергнуты обсуждению и доложены королю (Там же, л. 73.).

Дело с заключением трактата как будто принимало благоприятный оборот. Но Матвеев не доверял постоянству и искренности правящих французских кругов и, напоминая о присылке полномочной грамоты, писал в Москву: «хотя ныне король склонился и без той договор чинить, однако ж слова французские по подобию луны растут и изменяются» (Там же, л. 71).

Вскоре де Торси снесся со статс-секретарем по морским делам графом Поншартреном, после чего они встретились втроем с Матвеевым в Версале. На этом совещании Матвееву было заявлено, что дело передано на рассмотрение президенту «королевского особого совета купецких дел» Дагесо (Там же, лл. 85-86.).

Матвеев нанес визит Дагесо, жившему в Париже. Тот сообщил ему, что проект договора подготовляется и к будущей неделе, вероятно, будет закопчен; тогда он сравнит его со статьями, предлагаемыми русской стороной. Дагесо потребовал также, чтобы ему были сообщены сведения о том, «какие товары на Руси есть, потому что с Франциею у Москвы никаких доныне торгов не бывало и он подлинно о видех русских торгов не сведем» (Там же.).

С передачей Дагесо подготовки договора обсуждение его из области общих рассуждений, было перенесено в сферу выработки деловых предложений. Благодаря этому для нас открывается возможность проследить те подозрения, которые предполагаемый франко-русский договор пробуждал у французских дипломатов, и те надежды, которые Он им мог внушать.

Основное опасение правительственных кругов Франции заключалось в том, что Москва, вступая в договорные отношения, преследует не развитие франко-русской торговли, а создание для [140] голландских и английских торговцев возможности безопасного плавания под московским флагом.

После первых же совещаний с Дагесо это стало ясно для российского посла. «И из всех тех его разговоров, — пишет Матвеев в своем донесении в посольскую канцелярию, — призвал я Бесконечно, что сей двор в тайном стороне его царского величества мнении, что бутто сей ход карабельный от нас у них свободен быть оставлен требовался не для какой прибыли особой государству Московскому, но что его царское величество особливо есть милостиво к Галандии и к Англии склонен, чтоб под его именем пашпорты и флаги им англичаном и галанцом при се пребывающей с Францыею войне за тем притвором свои торговли умножить и распространить безопасно было».

С целью воспрепятствовать этому Дагесо много раз повторял, что с московской стороны должны быть строжайше соблюдаемы последние королевские регламенты, установленные во время войны за испанское наследство. (Очевидно, здесь имелся в виду известный морской регламент 1704 г.). Он усиленно подчеркивал, что не может быть допущено отступления от существующих морских законов для иностранцев, что даже корабли самих французов, если те нарушают правила регламента, также подвергаются конфискации.

Выражение этих сомнений сопровождалось заверениями в склонности короля заключить договор, прибыльный для царя и его прямых подданных, «исключа ис того притвору вышеупомянутых дел своих неприятелей, которых он николи не пропустит ни для кого.., для которых тех его неприятелей чаемых вымыслов те и регулямента и для пресечения их советом королевским крепко утверждены и с ыными державы постановлены».

Трудно сказать, насколько искренни были эти заверения в дружественных намерениях французского двора в отношении к Москве, но сам Матвеев склонен был принимать их за чистую монету. Он, кажется, искренно поверил, что заключение договора затягивается только из-за отсутствия у него полномочной грамоты. Старательно переписывая в своих донесениях все изъяснения министров в дружественных чувствах короля к царю и его подданным, он видит признак особого расположения в выраженном королем желании иметь при своем дворе русского резидента: «Изволь ис того разcмотреть, что сам от нас тот двор ищет любви».

Было и второе немаловажное опасение, которое смущало президента торгового совета Дагесо, о чем он заявлял Московскому послу. Лучшие товары русского рынка — табак и мачты корабельные — были по особым договорам отданы на откуп англичанам и голландцам, «и с того препона самая видитца им вольной торговли». Возражения Матвеева, ссылавшегося на то, что откупа существуют и во Франции на некоторые товары, например на соль, а также его уверения, что после заключения торгового договора французы, наравне с англичанами и голландцами, смогут взять на откуп любой товар из казны, не очень разубедили его собеседника (Французские дела, 1706 г., д. № 3, лл. 105-108 об.).

Какие же надежды пробуждал этот договор у руководителей экономической жизни Франции, и какие выгоды рассчитывали они извлечь при его помощи?

Матвеев все время побуждал Дагесо скорее закончить проект трактата и доложить о нем королю. 15 мая Дагесо сообщил послу, [141] что на будущей неделе ему будет передано королевское решение. Здесь же он показал ему грамоту царя Михаила Федоровича к Людовику XIII, датированную 12 ноября 1629 г. и врученную французскому послу Де Гэ Курменену, приезжавшему в Москву.

Президент королевского торгового совета настаивал на сохранении в заключаемом франко-русском трактате предоставленной в 1629 г. привилегии — торговли с двухпроцентной пошлиной. «Домогался у меня крепко, — пишет Матвеев, — чтоб по той грамоте вышеупомянутой пошлины, естли ныне у его царского величества с королем французским торговля постановится, от подданных (французских иметь бес прибавки». (Французские дела, 1706 г., д. № 3, лл. 120-123.).

Но русский посол занял решительную позицию в этом вопросе. Он заявил, что единые торговые пошлины регламентированы особым уставом, изданным еще при царе Алексее Михайловиче (Очевидно, Матвеев имел здесь в виду Новоторговый устав.). Подданные всех государств без исключения подчиняются этому уставу и отменить его или изменить «ни для каких потентатов» невозможно. И если между Москвой и Францией установится торговля, то и французские негоцианты будут обязаны платить пошлины по торговым уставам. «И притом ему наотсечь сказал, — пишет Матвеев, — чтоб в том больши никаких трудностей он ныне не чинил, и то дело тем пресеклося и больши уже не упоминаетца».

Так. неудачно закончилась попытка королевского торгового совета заключить неравный договор с Москвой и получить особые привилегии, которых не имели даже голландцы. Что здесь речь шла именно о неравных условиях, видно из того, что подобная уступка пошлин с французской стороны представлялась Дагесо совершенно немыслимой. Он ответил решительным отказом на все усилия Матвеева получить право беспошлинной торговли в некоторых французских портах. Так же тщетны были старания посла получить гарантию для безопасного плавания судов, построенных в России, независимо от того, кому они принадлежат; ему было сказано, что это нарушает французские морские регламенты (Французские дела, 1706 г., д. № 3, лл. 120-123.).

На этом заканчиваются совещания между Матвеевым и Дагесо по установлению статей торгового договора. Затем договор был доложен королю и рассмотрен в тайном королевском совете. Здесь еще раз была подчеркнута полнейшая невозможность какого бы то ни было отступления от существующих морских регламентов, острие которых направлено против англичан и голландцев.

После твердого отказа, полученного Дагесо на его притязания, интерес к договору с Москвой сильно уменьшился. Кроме того в Париже в это время ходили слухи, проникавшие и в печать, что Петр I арестован недовольными боярами, что шведы идут к Смоленску. Матвееву опять было категорически заявлено, что без полномочной грамоты о заключении с ним договора не может быть и речи, и был сделан совершенно прозрачный намек на то, что если он потребует от короля немедленного отпуска, ему будет вручена грамота.

«Ис того всего я усматриваю, — пишет московский посол в своем донесении, — что оне желательнее, хотят отделаться грамотою, которая невеликой крепости будет без договору, буде король своего слова содержать не похочет впредь. Также и обещаться может в пей станет о торговле, а не о свободном ходе московских кораблей». [142]

Впрочем, здесь же московский дипломат сообщает, что хотя договорные отношения с Францией еще не установлены, московские корабли могут свободно ходить всюду по особому королевскому слову, также и в самую Францию; следует только быть осторожными и придерживаться правил морского регламента. При этом особенно важно соблюдение 9-й статьи — о кормщике: если на корабле кормщик будет голландец, то в проезжем пасе корабельном следует писать русское имя, а голландца записать матросом. Французский морской регламент еще раньше был получен от Дагесо, переведен и переслан в Москву. Теперь Матвеев советует отпечатать его, разослать во все города и опубликовать для сведения всего купечества. «А те реглямента не во многом нам помешка, а миновать их нельзя никоим державам», — пишет он.

Однако Матвеев все еще не терял надежды на заключение договора и считал, что «та остановка не от них, но от нас самих», поскольку задерживалась присылка полномочной грамоты. (Французские дела, 1706 г., д. 143, лл. 128-131.).

Инструкция за подписью тайного секретаря Шафирова и полномочная грамота были отправлены из Москвы в начале июня, но дальность расстояния и трудности пересылки, очевидно, вызвали задержку в получении. 19 июля 1706 г. Матвеев снова жалуется в посольскую канцелярию, что дело о заключении трактата остановилось за отсутствием у него полномочий.

Присланная из Москвы инструкция отвечала на вопросы, поставленные Матвеевым в его письме от 22 марта 1706 г. и в других.. В первом и втором пунктах инструкции говорилось о разрешении свободной торговли во всех портах и на всей территории договаривающихся государств для подданных другой стороны. Пошлины уплачиваются ими наравне с другими иностранными купцами; исключению подлежат лишь товары, запрещенные генеральными государственными указами. В Российском государстве разрешение свободной торговли не распространялось на Сибирь, причем инструкция предлагала «отговориться» «пустотою» края и его отдалением, вследствие которых, якобы, в Сибири нельзя иметь купечества, а также нельзя гарантировать безопасность торгующим купцам. Третий и четвертый пункты содержали обязательство не разрешать пользоваться своим флагом подданным тех держав, с которыми одна из сторон находится в состоянии войны: вместе с тем подданным договаривающихся государств разрешалось вести торговлю и отправлять корабли с товарами в любое государство. Инструкция очень подробно останавливается на последней части вопроса, предвидя возражения со стороны французов против ввоза в Голландию и Англию. Она рекомендует отстаивать неограниченный вывоз во все страны местных продуктов, производимых в каждом государстве, а также ссылаться на то, что этот пункт договора сделает невозможным протест Англии и Голландии против вывоза российского леса, пеньки и смолы в Испанию и Францию.

Наряду с этими стараниями обезопасить свою торговлю с Голландией и Англией, или, точнее сказать, англо-голландскую торговлю с Россией от французских каперов, московское правительство уделяет очень большое внимание уже известному нам плану южного русско-французского торгового пути из Азова в Марсель. В инструкции рекомендуется «вместить, буде возможно, особливую статью о торговле чрез Черное море водою и оттуды Доном и Волгою [143] (меж которыми уже ныне и сообщение шлюзами к ходу небольших судов учинено) в Перейду для шелковой и иной торговли, представляя им, что та торговля им прибыточнее всех прочих быть может». Таким путем они смогут получать персидский шелк, а также индийские товары дешевле, чем англичане и голландцы, и этим нанесут непоправимый ущерб Ост-индской компании, а также левантской торговле своих врагов.

Нельзя с уверенностью сказать, преследовал ли этот проект коммерческого трактата только экономические выгоды. В первом пункте инструкции мы находим следующее указание: «особливо притом побуждать им и, буде мочно, то и явно вместить о торговле чрез Черное море в тамошних пристанищах е. цар. вел-ва и на Балтийском море приращенных отечественных». (Моск. главн. арх. мин. иностр. дел, вып. 5, стр. LX.XIII-LXXIV.). Думается, что нельзя видеть в этих словах только заботу о торговом процветании вновь завоеванных портов. Мы знаем, что основание французского торгового агентства в Петербурге в 1714 г. было воспринято шведами как признание со стороны Франции балтийских завоеваний Петра 1. Мысль о таком закреплении своих военных успехов возникла в российских правящих кругах гораздо раньше.

Таковы были планы московской дипломатии, но, обладая чувством реальности и здравым смыслом, она понимала трудности, связанные с их осуществлением, и не обольщала себя несбыточными надеждами. Одновременно с инструкцией Матвееву был послан указ, что, если договор «паче чаяния за французскими штуками нарочно не учинится», немедленно просить отпуск.

Опасения оправдались. Присылка полномочной грамоты не обеспечила успешного окончания торговых переговоров. Присланные условия Матвеев заявил на совещании де Торси и Шамиляру (Дагесо в это время был болен), причем он особенно подчеркнул пункт о проезде через Черное море и о торговле в Азове, Астрахани, и до самой Персии, очевидно в расчете на то, что этот пункт должен оказать особое влияние на французское правительство.

Условия были доложены королю, а 27 августа 1706 г. в Версале произошла последняя встреча посла Матвеева с министром иностранных дел де Торси. После обычных заверений в дружественных чувствах французского короля к Петру I министр объявил, что русско-французский договор не может быть заключен по следующим причинам: во-первых, Северная война делает невозможным развитие французской торговли с Москвой; во-вторых, смола, мачтовое дерево и другие московские товары, необходимые для французского кораблестроения, отданы на откуп по особым договорам англичанам и голландцам; англичане монополизировали в России даже торговлю табаком, т. е. как раз тем товаром, который имеется в изобилии во Франции и мог бы вывозиться в Россию.

В ответе министра вопрос о черноморской торговле шелком был выделен особо; французскому послу в Константинополе будет послан королевский приказ испросить у Оттоманской Порты позволения французским кораблям проходить в Черное море для торговли с Московским государством; как только согласие султана будет получено, французский король пошлет особое посольство в Москву для заключения договора. Теперь же король отпускает Матвеева и отправляет с ним к царю ответную грамоту.

Выслушав все это, Матвеев сдержанно возразил, что [144] предложение о заключении договора исходило от самих французских министров, но, если намерение короля изменилось, то он просит только, чтобы в отпускной грамоте было подтверждено королевское решение от 25 ноября 1705 г. о безопасном ходе кораблей и свободной торговле.

Эту последнюю попытку успешно выполнить главную часть своего дипломатического поручения Матвеев продолжил и дальше. 30 августа (Мемориал был подан 30/VIII1705 г. ст. ст. — 10/IX по новому стилю.). в Версале он передал мемориал, в котором кратко излагал предшествующий ход русско-французских переговоров, начиная с 1701 г. (Здесь Матвеев точно придерживается вводной части наказа, полученного им при отъезде во Францию.), и в заключение ходатайствовал о том, чтобы французским каперам и морским офицерам было запрещено арестовывать торговые корабли, которые будут итги во Францию «или куды им в иные государства для торговли случай позовет». (Французские дела, 1706 г., д. № 3, лл. 247-249.).

Французский ответ был любезный, по уклончивым и мало обещающим. В конце сентября 1706 г. Матвееву были вручены отпускная грамота и письмо де Торси. (В сб. PИO, XXXIV, стр. XIV в примечании указано, что грамота короля, врученная Матвееву, а также письмо де Торси к последнему помечены 20/XII 1706 г, — это ошибка или опечатка (надо 20/IХ).). Первая содержала только общие уверения о желательности «доброй пересылки и союза»; второе представляло собою деловой ответ и как бы результат переговоров Матвеева с французским правительством.

В последующие годы русские ссылались на это письмо де Торси при требовании возврата морских призов, взятых у них французскими арматорами. Поэтому мы остановимся на нем несколько подробнее.

После уверений в том, что намерение Петра I установить свободную торговлю очень приятно королю, следуют комплименты Матвееву и его разумному поведению; далее излагается отказ заключить торговый договор в виду войны, которая мешает приходу кораблей в северные страны и делает невозможной торговлю французских купцов с Москвой. Далее в письме говорилось осторожно и уклончиво, что все московские корабли, нагруженные московскими товарами, будут приняты во французских портах как «приятельские» при условии, что они будут строго соблюдать французские морские регламенты. Для французских же купцов, которые будут торговать в России, Торси претендует на право наибольшего предпочтения (Французские дела, 1706 г., № 3, лл. 278-279.).

Так закончилось посольство Матвеева. Официальное содержание этого посольства прошло в своем развитии несколько стадий. Сначала речь шла только о возврате нескольких судов, захваченных французами под русским флагом. После некоторых колебаний французское правительство ответило решительным отказом, но предложило заключить торговый договор на будущее время. Проекты договора были выработаны обеими сторонами, и французский двор выразил готовность заключить соглашение, но затем вдруг прекратил переговоры под предлогом, что у Матвеева нет полномочий. Когда же полномочная грамота была прислана, нашлись новые предлоги. Сам Матвеев верно отметил в одном из своих писем, что договор будет заключен в том случае, если французы будут терпеть поражения от союзников, а русские — одерживать победы в Польше; в противном случае надежды мало. Но 1706 год принес и французам и русским [145] тяжелые испытания. Отдельные успехи русского оружия, например Калинская битва, пришли слишком поздно.

Следует сказать еще несколько слов о дипломатическом значении парижских переговоров. Немалым успехом России был отказ Франции признать шведского ставленника Станислава Лещинского польским королем. Франция не признала Лещинского даже тогда, когда его признали официальные друзья России, Пруссия и Англия. В одном из своих донесений Матвеев писал, «что швед неотступно домогается от короля здесь о признании Лещинского королем, но он, король, того не чинит за особую любовь к его царскому величеству и за присылку мою сюды к нему». (Французские дела, 1706 г., д. № 3, л. 68.).

В европейских дипломатических кругах длительное пребывание Матвеева в Париже вызвало много толков. Утверждали, что русский посол просит Людовика XIV исходатайствовать у Турции разрешения для московского флота пройти из Дона в Средиземное море на помощь Франции. Как мы видели, эти слухи не были совершенно безосновательны.

В то же время в Копенгагене при живейшем участии французского министра Пуссэна было разглашено, что царь заключает сепаратный мир с Карлом XII при посредничестве Людовика XIV. В России охотно приняли бы французское посредничество для заключения мира со Швецией. Это предусматривалось и в наказе Матвееву. По французская политика колебаний и оттяжек принесла и здесь свои печальные плоды. Франция только дразнила шведов русской дружбой, но ни на какие серьезные шаги не решилась.

Осенью 1706 г. Россия должна была принять на одни свои плечи всю тяжесть Северной войны: 13 октября этого года в замке Альтранштедте, недалеко от Лейпцига, тайком от Петра, тайком от всей Европы, уполномоченные Карла XII и Августа II подписали договор о сепаратном мире. Россия очутилась перед угрозой шведского нашествия.

Будущий Герон Полтавы в эти годы подписывал свои письма «Печали исполненный Петр». Но и с печалью в сердце он не потерял своей обычной энергии. Деятельно готовясь к обороне страны, Петр использует все дипломатические средства, чтобы не принимать боя в невыгодных условиях одному, без союзников, против сильнейшего неприятеля. Петр ищет мира с Швецией. Но Англия и Голландия оттягивают ответ на русские предложения о посредничестве, ссылаясь друг на друга. Морские державы полагали, что Франция, занятая своими делами, не примет участия в Северной распре.

Франция действительно переживала тяжелые дни. Битва при Рамильи кончилась потерею занятой французами с начала кампании Бельгии; поражение при Турине вытеснило их из Италии. Только в Испании перевес был на стороне франко-испанской коалиции, и победа при Альмансе в 1707 г. упрочила положение Филиппа Анжуйского.

Но Англия и Голландия все же ошиблись в своих расчетах. Франко-русские интересы очень тесно переплетались в Австрии. Как Франция, так и Россия были кровно заинтересованы в том, чтобы вспыхнувшие в 1706 и 1707 гг. недоразумения между императором Карлом VI и шведским королем Карлом XII привели к австро-шведской войне. Весною 1707 г. русское правительство через Дезальера, французского посла при Рагоци, предложило Людовику XIV [146] взять на себя посредничество в русско-шведских мирных переговорах; за это Петр обещал предоставить в распоряжение французского короля свои войска. Людовик XIV согласился, и дело началось. Но Карл XII потребовал, чтобы Петр возвратил все без исключения завоеванные земли и возместил военные издержки. Россия не могла принять эти условия, и Петр I твердо выразил свою волю: «По самой нужде и Нарву (шведу) уступить, а о Питербурхе всеми мерами искать удержать за что-нибудь, а о отдаче ни же, и в мыслях иметь». (Цит. по С. Соловьеву, Указ. соч., кн. III, стр. 1434.). Английское правительство было сильно обеспокоено этими переговорами. Витворт из России доносил статс-секретарю Гарлею, что если Франция сумеет настоять в Швеции на уступке Ингрии, то царь несомненно согласится на мир и охотно выплатит значительную сумму. Франция этого не добилась, быть может потому, что Англия сумела в 1707 г. заключить с Швецией договор о союзе. Но русско-шведские переговоры помогли выиграть время и продлить передышку для России. Добрые отношения с Францией были очень важны в эти тяжелые годы еще и потому, что сохранение мира с Турцией было до Полтавской баталии задачей первостепенной важности. С помощью близкого к Франции Рагоци не раз удавалось царским дипломатам успешно противодействовать попыткам Станислава Лещинского разжечь русско-турецкую войну (Сб. РИО, XXXIX, стр. 371, 444, 445.).

В августе 1707 г., после длительного отдыха, шведское войско двинулось из Саксонии, чтобы вторгнуться в русские пределы. Карл XII говорил, что он заключит с Россией мир «по-саксонски»; Он хотел свергнуть Петра с престола и на его место возвести польского вельможу Якова Собесского. Потеря государственной самостоятельности и территориальное расчленение угрожали нашей стране. Но Россия, политически изолированная, оставленная своими союзниками, с честью вышла из испытания. Русский народ рука об руку с братскими народами — украинским и белорусским — отстояли свои рубежи. Они проявили преданность родине, мужество в битвах, терпеливую выносливость в лишениях.

Энгельс, говоря о населении России в середине XVIII в., так характеризует его: «Это население закостенело в умственном застое, лишено всякой инициативы (результаты крепостнического гнета. — Т. К.), но в рамках своего унаследованного от предков быта может быть использовано решительно на что угодно; выносливое, храброе, покорное, способное преодолевать всяческие тяготы, оно представляло собою превосходнейший солдатский материал...» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., XVI, ч. 2, стр. 8.). Отзыв Энгельса, подтверждается и петровскими современниками, причем людьми, критически настроенными, как Витворт. «Невзирая на такие ненормальные бедственные условия жизни, — писал английский посол, — деревенский люд здесь чрезвычайно силен, крепко сложен, в высшей степени легко переносит жары и морозы». Витворт здесь же добавляет, что Северная война выработала из русских крестьян хороших солдат (Сб. РИО, LXI, стр. 78.).

Не только армия, но и все население проявляло отвагу и готовность к жертвам для защиты своей земли. Перейдя российскую границу шведские войска двигались по опустошенной местности. Население, заранее подготовленное, при известии о приближении неприятеля прятало хлеб в ямы, а само скрывалось, уводя с собой скот [147] в укромные места в лесу. Когда Карл в августе 1708 г. выступил из Могилева и направился к юго-востоку, к реке Сож, поход этот оказался крайне тяжелым для голодного войска. Шведские солдаты снимали с поля колосья и мололи их между камнями. А тут еще лили беспрестанные дожди, и негде было укрыться и обсушиться. В армии начались болезни, как неизбежное следствие сырости и дурной пищи. Солдаты говорили, что у них три доктора — доктор Водка, доктор Чеснок и доктор Смерть.

Напрасно свернул Карл XII на Украину, рассчитывая там найти провиант и проводников, которые поведут его прямыми и безопасными дорогами к Москве. Украина не захотела стать вотчиной Лещинского (Польский вельможа, возведенный Карлом ХII на польский трон.). и не последовала за Мазепой. Свежа еще была память о том гнете, что терпел украинский народ от польских панов. Перехваченное письмо Мазепы к Лещинскому в декабре 1708 г., в котором Мазепа называет себя подданным, а Украину — наследственным достоянием Лещинского, стало известно всей стране. И Карлу XII пришлось апеллировать главным образом к реакционной знати, на которую он рассчитывал, еще находясь в Саксонии. В своих манифестах 1708 и 1709 гг. он восстает против Петра и за его реформы — за то, что он людей «низкой породы» возвысил над «благородными».

Патриотический подъем населения был правильно учтен при составлении стратегического плана военных действий русской армии. Этот план бил и по самым слабым сторонам военной тактики Карла XII. Разработан он был под руководством Петра I и под его же руководством выполнен. В 1708 и 1709 гг. Петр почти неотлучно находился в действующей армии. Он прекрасно понимал значение хорошего солдата для страны и заботился о нем. Еще в 1706 г., когда Карл XII отрезал русское войско от границы и осадил его в Гродно, Петр приказывал фельдмаршалу Огильви и генералу Репнину: «при отступлении, из полкового имущества взять зело мало, а по нужде хотя и все бросить... артиллерию тяжелую, разорвав, бросить в Неман... и ни на что не смотреть, только, как возможно стараться, чтобы людей спасти» (С. Соловьев. Указ. соч., кн. III , стр. 1481, 1541, 1542, 1415.).

Полтавская битва погубила военную славу Карла XII и лишила его армии. «Преславная виктория», одержанная над шведами 27 июня 1709 г., доставила Петру I владычество над Балтийским морем и привела к полному подчинению его власти Ливонию, Ингрию и Карелию.

Во французских дипломатических кругах утверждали, будто положение этих земель настолько облегчает их оборону, что все соседние державы не в силах принудить царя вернуть их Швеции. Все возраставшее могущество Петра обратило на себя внимание Людовика XIV, терпевшего все эти годы тяжелые военные неудачи, и вновь усилило в правительственных сферах Франции интерес к франко-русскому союзу. Петра сравнивали с Густавом-Адольфом и заявляли, что Россия займет место Швеции в системе европейских государств. Когда в июле 1710 г. начались мирные переговоры между Францией, Англией и Голландией, французское правительство предложило России посредничество и с этой целью вторично направило к царю, де Балюза для переговоров (Сб. РИО, XXXIV, стр. XVI, 320, 430.).

Петр I прекрасно понимал, какое значение имеет война за испанское наследство для утверждения России на Балтийском побережье.[148]

Он больше всего опасался, что Северная война затянется дольше войны за испанское наследство. И его отношение к франко-испанской коалиции ни в начале ни в конце войны вовсе не носило того характера нарочитой враждебности, которую ему часто приписывают. Наоборот, английский посол при русском дворе Витворт не раз с раздражением отмечает, что царь и министры рады французским победам (Сб. РИО, L. стр. 231; LXI стр. 96.).

С огромной преобразовательной деятельностью, направленной прежде всего на усиление боевой мощи России, Петр сочетал умелое использование противоречий между великими державами — Англией, Францией и Австрией. Удачно используя их сталкивающиеся интересы, он умел «обеспечить для каждого дипломатического выступления России сильных, даже подавляюще сильных союзников» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. XVI. ч. 2, стр. 12.).