Переводчики Священного Писания не знают как в точности истолковать слово Хорхор, присоединяемое Пророком Иезекиелем к словам же лен и шелк. Святой Иероним, по благоразумной несмелости, не отважился же на сие, хотя и с крайним тщанием учился Еврейскому языку, хотя превосходное имел знание Святой Библии, да и жил во времена, когда еще существовали предания и вразумительнейшими делали слова. Объяснители новейших веков испытывали дополнить молчание мужа сего, выдавали Хорхор одни за жемчужины, другие яхонты, третьи алмазы, четвертые карбункули: большая же часть драгоценностьми вообще. Ко всем таковым мнениям имеем мы достодолжное уважение; просим, да позволится нам сказать догадки наши. Пророк Иезекиль, приобщая слово Хорхор ко льну и шелку, дает, как кажется, подразумевать некое вещество драгоценнейшее пред оными, из коего подобно же делалися ткани. Полагая же после шелка, шелк после льна, можно думать, что именовал он три сии вещества постепенно. Следовательно наклонны мы верить, что Хорхор есть вещь паче прочих двух редкая, охотнее покупаемая и дороже ценою. Но чтобы мог быть паче редкостию и драгоценнее шелка, прежде всех иных краев вселенной стал [275] известен в Европе, да и продавался там чрез долгое время весом противу золота. В книгах наших находим, что в старину у нас называли Хохо шелк, собираемый с пихтовых древес по берегам пресных вод, как-то Кианга и Гана. В Шу-И-Ки стоит, что шелк сего рода, привозимой с южных морей, продавался всотеро дороже золота. Киа-Пе-Ю-Кин. И так видим правдоподобие, что Хорхор Пророка Иезекииля мог быть шелком с пихтовых древес, привозимых с моря, или берегов пресных вод. Шелк обычайный мало еще был известен на западе в четвертом столетии; то и не удивительно, что не ведал святой Иероним об нем, который сохранил странное свое назвище в языке Еврейском, как то находим и в нашем языке, в рассуждении новых вещей из стран отдаленных.

Приступим к другому вопросу о шелке, упоминаемом в нашем тексте. Откуда в тогдашние времена привозился шелк в Европу? Для чего был так редок? Нисшед даже да времен Естествослова Плиния, весьма не близких ко временам же Иезекиелевым, открывается пред нами, что не только в западных странах вселенной не умели воспитывать шелковичных червей листьями того же имени дерева, но и вовсе об них не знали. Тогдашний шелк (да и был оный крайне редок и дорог) составлялся из разнообразных червей, пускающих из себя волокна, коим они отвсюду прикрываясь росли и превращались в бабочек. Выходит самое простое заключение, что также доставали шелк чрез многие столетия и по том; что богатый город Тир, о коем вещает Пророк, производил оным [276] торговлю с местами, к коим приставали его корабли. По крайней мере труднее доказывать, что окроме Китая был где нибудь иной шелк, не от червей, или гусениц разного рода, плодящихся в некоторых странах преизобильно, так что собирая их волокна, составлялась знатная торговля. Сказали мы окроме Китая; ибо история свидетельствует, что предки наши умели вскармливать шелковичных червей шелковицею более нежели за тысячу лет до рождества Христова. Почему же бы Тирским кораблям, которые протекали все моря, не доставать шелк в Китае? Новейшие ученые люди слишком много написали догадок, своих понятий систематических, то не отваживаемся входить с ними в споры. Но оплывать около всей Африки есть дело неимоверное. Море Чермное пусть бы соединяло торговли восточные с западными рекою Нилом мимо Суетского морского перешейка, и так бы умствуя, находили трудность непреодолеваемую. Южная часть Китая была тогда почти еще не населена, держались в ней токмо беглецы из прочих областей. Тсин-Ши-Гоанг умер за двести десять лет до рождества Христова. Был первый из Императоров, который предприял просвещать народ, вводить художества и законы. Южный край государства его был для него тоже из области Шан-Сиской, что Галлы и Тейтоны для Римлян. Сначала посылал туда небольшие участки войск, после же одним разом более пяти тысяч жителей, которые однако не видали там шелку. Нет у нас сомнения, что чрез тысячу пять сот лет после был шелк там редок, да и привозился из иных краев Китая. И так какое бы ни производилось мореплавание во времена Пророка Иезекииля, не льзя помощию оного [277] было доставляться шелку Китайского в Европу: области, где вскармливалися шелковичные черви, весьма далеко отстояли от моря. Скажет ли кто: “...Может быть сухим путем возили шелк; ибо возят ныне даже до Тобольска?” Так; естьли бы предварительно имели доказательство, что тогдашний наш Китай сообщался торговлею с чужестранными, как ныне, и что посылалися в те времена с толикою же отважностию и столь людные караваны к нам в Китай. Но тогдашняя редкость шелка и дороговизна не совместны с мнимою сею торговлею. Приемлем правдоподобнее того: когда Жиды прибыли к нам под конец династии Тшеуской; а сие доказует, что бывали обстоятельства, коими пользуясь чужестранцы, достигали в Китай, а может и производили торговлю, сопутствуя послам разных орд Татарских, наполнявших, и ныне наполняющих, обширные пределы между Персии, моря Каспийского и отчизны нашей. Обмыслив состояние политическое западной Азии и Европы, во времена, о коих теперь слово; обмыслив, какие тогда имели нравы разные народы, и сколь мало сообщалися взаимно одни с другими: пусть вывозился бы шелк из Китая, но всеконечно не далеко, следовательно и не уменьшал редкости своей. Кто восхощет опираться о таковое подразумевание, подтверждать превозы шелков из Китая в Европу, следовательно и доставление ремесла, как вскармливать насекомых сих шелковицею: тому не инако отвечать удобно, что общие тогдашние о шелке сведения были так малы, что перенималися токмо тогда народами у народов работы самые простейшие и самые нужные. Доказательством тому служит наша Китайская севальня, которая удостоилась внимания [278] Европейцев после двух сот уже лет от начала торговли их с нами. Наши Философы да испытуют, чего ради утаевали оное пред ними так долго, а вместо того вперили охоту покупать наши куклы, лакированные вещи, потешные огни, фарфор, и тому подобное, совсем инако ими приемлемые. Таинство, как делать последние, вменяют они себе в честь.

Настоят и требуют: понеже Тириане находили шелк в Европе, и, по словам Пророка Иезекииля, составлял сей род товаров знатную торговлю. Какой же то был шелк? Но нам приличнее вопрошать о том ученых Европейцев... В древних писателях их нет ничего иного, кроме догадок и мнений: то скажем же и мы мысли наши, не утвердительно, а только по любопытству. Естьли бы подлинно ведали, каков был шелк в старину, можно бы было отыскать его; торговля бы наша паче тем воспользовалась, нежели граждане Тира, по крайней мере умножалися бы прибытки.

Вещаемое Естествословом Плинием о червях, или гусеницах, Кипрских, терепентинных, находящихся на деревьях ясеневых и дубовых, дающих шелк жителям острова Ко, послужило нам поводом приступить к розыскам. Находим, что в третие лето царствования Уэн-Тиа (за сто пятьдесят один год до Христова рождества) дикие шелковичные черви размножились по лесам и собрано было великое количество шелка. Во второе лето Юэн-Тиа, Императора той же династии (за сорок седьмь лет до Христианского леточисления), скорлупы таких червей величиною равнялися с яицами [279] (Та-Ю-Тан). Подобное же свидетельствуют летописи годов: двадцать шестого, двести тритцать первого, четыреста сорок первого, четыреста сорок девятого, шесть сот двадцать седьмого, шесть сот тритцать осьмого и иных после рождества Христова, и скорлупы столь же были велики; кроме шесть сот двадцать седьмого, тогда не меньше были абрикозов; собрано же единым разом шесть тысяч пять сот седмьдесят мер. Повествования древних писателей о червях сего рода, оных чрезмерное размножение, заставляет заключать, что во все иные годы давали шелку весьма мало. Положим то же самое и в рассуждении червей сих на острове Ко: следовательно легко понять, для чего шелк был столь дорог и столь редок.

Возвратимся к гусеницам Кипрским, терепентинным, на ясенях и дубьях, из коих сказанные островичи делали шелк. Франция изобилует сими древесами. Древесные гусеницы одинаковы везде. Не похвальное ли примышление пользоваться ими? Не льзя ли найти способ делать из них шелк?.. Благодарность наша к Милостивцу, коего имя не удалится никогда от сердец и устен наших, обязует нас к повествованию, как делают шелк в Китае. Благоразумию его и тщанию пред остается не отринуть слов наших, когда ему будут угодны. Просим токмо, дабы как сии строки, так и те, которые впредь осмелимся препровождать к нему, не издавал инако в свет, как токмо простыми запасами для рассуждения о шелковичных червях. Естьли бы покойный собрат наш, 2 Инкарвиль, не делал довольных опытов над червями, о коих пишем, никогда бы не дерзнули поступить [280] на сие, утверждаяся на свидетельствах книг наших. Но сей почтенный и ученый Проповедник веры, коего многие записки утратились, предпринимал ответствовать в рассуждении того на вопросы Министра и многих превосходной учености мужей. Сочинил примечания. Дневник его, основательной и достоверной, по случаю достался нам в руки. Живем мы не в такое время, чтоб можно было воздать нам должное его памяти; однако же чужды низости духа и предательства, следовательно не можем умолчать того, чем обязаны его трудолюбию.

Повествуемое Плинием о шелковичных червях острова Ко, в седьмомнадесять отделении одиннадцатой книги, трудно понимать и толковать, как нам кажется. Поврежден ли тексте? утрачены ли знаменования некоторых слов? ученый сей муж, в толикие входивший розыски и столько оставив нам сведений, не работал ли по запискам неисправным? Оставляем решить сие имеющим на то право. Для нас же представляется достойным внимания, что из трех родов диких шелковичных червей, вскармливаемых в Китае, двум родам служат пищею ясеневые и дубовые листья, как и на острове Ко. Не смеем сказать, что не так же ли вскармливаются на кедрах и терепентике? Не известны нам в точности образы вскармливания по областям: молчание же книг наших не есть повод к заключению. Станется, что ученые люди имеют некоторое предубеждение противу диких шелковичных червей, говоря об них токмо мимоходом; станется, что Правительство не хощет ни подпирать, ниже распространять хозяйство сие. В великом оном сочинении о земледельстве, изданном по [281] велению владеющего ныне Императора, приметное находим молчание о сем. Станется же, что такие шелковичные черви, быв презрены древностию, уничижают всякого искусного в науках входить об них в подробности. Но настоящее Министерство наше чуждо подобных предрассудков; ибо суть питомцы единые токмо школы Конфуциевой. Может быть дикие шелковичные черви появляются токмо временно, и труднее их вскармливать, нежели известных сего рода червей шелковицею: то верные прибытки от последних, яко дающих превосходнейшие волокна, первым предпочитаются.

Выше упомянули мы, что дикие шелковичные черви давно уже сведомы Китаю; но с которых времен начали их выкармливать повсягодно и доставать от них шелк, о том нигде и ничего не находим. Находим же, что прежде последней пред сею династиею, не платилась оным подать в казну из областей, ниже употребляем был на Императорских фабриках. И то возможно, что в особом искусстве вскармливать диких червей упражнялися скрытно по некоторым округам, не навлекая на себя внимания от Правительства. Из сочинения, изданного Гоанг-Минг-Ши-Та при Тинг-Тие, в тысяча четыреста пятьдесят шестом году, явствует, что Двор проведал о диких червях, начавши усильно стараться в доставлении обилия для жизни подданных, и не оставлять без примечания места, дающие шелк от червей, вскармливаемых шелковицею, или пеньку, или хлопчатую бумагу. Узнав, что область Кантонская имеет диких шелковичных червей, обложил ее взносом в казну некоторого известного количества. Размножение гадов сих представлено Императору, сетующему о [282] нищете народной, как о важном даре, ниспосылаемом с небес. Потом стали уже прилежать к распространению и усовершенствованию хозяйства сего: книги однако же наши молчат, кто бы был первый, возымевший в том успех.

Считают три рода диких шелковичных червей: на фагарах, или древесах, на коих растет Китайский перец; на ясенях, на дубах.

Перечное дерево, или фагара, по свидетельству Иезуита Инкарвиля, сомневаемся, чтоб вскармливало собою таких червей. Везде его много в Кантонской области. Пристают к ней корабли; то и легко бы было вывозить во Францию для разведения там. Семячки и скорлупы имеют вкус перца, следовательно не небрежение заслуживают. Черви на сих древесах дают наилучший шелк и в большем количестве. Но, по мнению знаменитого мужа Дюгамеля, невероятно, чтоб Китайская фагара могла быть разведена по северным частям Франции; разве в Провансе, Лангедоке и Русильионе. Простолюдин не видит ничего важного для отчизны своей в даровании ей нового рода древес; но особа Государственная, сын отечества, разумеет то преполезным, а притом и вечным наследием для всех земляков своих.

Ясеней в Китае два рода: Тшеу-Тшун и Гианг-Тшун. Тшеу-Тшун таковой же, как и во Франции; на них то зараждаются и дают шелк дикие черви. Гианг-Тшун весьма разнствует цветками, семянами, паче же запахом. Наших дней ученые, может быть, поторопились насмехаться словам Плиния о древе ясене. Не удивимся, естьли Гианг-Тшун [283] оправдает его. Циркуль Европы не так еще далеко досягает, чтоб измерять им вселенную. Колико еще растений и древес ей неведомых? Растущие в Китае бесчисленны. Множеству столетий миновать должно, когда все оные будут там известны.

Дубы, вскармливающие на себе диких червей, естьли не обманываемся, суть те, коих зовут Ботаники: Quercus orientalis castano folio glande recondira in capsula crassa et squamerosa. Есть они в саду Короля Французского, как помнится нам; без всякого же сомнения, близь Тулуза в саду же; а чьем, то наименовать для нас болезненно.

На фагарах и ясене такие же точно и также родятся и возрастают дубовые черви; разнятся тем, что инако за ними ходить должно.

Существенная разность между диких и шелковицею питаемых червей есть любовь, самою Природою вложенная к вольности, и совершенно непреодолеваемая необузданность. При всем нас Китайцев хладнокровии и примышлениях, не возмогли мы доныне учинить их зависящими от воли нашей; да и всякие вновь попытки останутся тщетны. Священные наши книги червей сих приемлют таинственным знаком воскресения мертвых, или соединены душ наших, по исходе из тела, с Божеством, телес же вечной жизни. Диких червей кажется должно сим предпочитать. Когда престанут пускать волокна, прячутся в них в конце лета, или при начале осени до весны грядущего за тем года. Долгое такое скрывание показует, для чего шелк их так крепок и плотен. Видали волокна, [284] забытые целой год, из которых в следующий выходили бабочки. Всякому известно, что в области Шанг-Тонге и иных многих, должно задолжать до наступления лета превращения червей в бабочек.

Китайцы умеют различать волокна, из коих должны выходить самцы, или самки, и из которых бабочки прочих сильнее и красивее. В сохраняемых волокнах состоит надежда будущего года, следовательно и выборе оных есть дело важное. Естьли распознаются также дикие черви, как и питаемые шелковицею, что и правдеподобно: то не имеем мы прибавить что либо к запискам о шелковице и червях, которые уже посланы в Европу. Дабы покойнее им лежать в прок, перевязывают концы шелковою нитью, и делают таким образом многие как бы четки. Чтоб были защищены от северного ветра, дождей и солнца, однако же висели бы на открытом воздухе. Китайцы не спорят, что можно их держать в горницах; наилучше лишать их свежести последнего, елико можно. Дикие черви, в чем никто не сомневается, вешают свои волокна на деревьях, коими питаются, не ища мест закрытых от ветров, дождей и солнца. Труднее способствовать вылуплению диких, нежели шелковицею питающихся червей. Разумею помочь им в превращении сем; ибо сами собою лупятся почти без всякой посторонней помощи. Иезуиту Инкарвилю не удалось первое его в том старание. Прошла половина лета: что бы он ни делал, не выходила ниже одна бабочка... “Подумал было, пишет он в своем Дневнике, что обманут от тех, кои снабдили меня волокнами; что получил я их с [285] мертвыми червями. Обезохотясь неудачею, запер в шкаф и забыл про них”. В Октябре месяце того же года нашел, что все вылупились и померли. Дабы вышли бабочки из волокон, надобно последние развесить в теплой комнате, в жаркую погоду часто поливать и смачивать. Многие держат их над сосудами с теплою водою: исходящий пар ближе уподобляется сырости воздуха, от которой вылупляются в дождливое время. Не отыскали мы нигде, во сколько дней превращаются черви в бабочек; а по сему заключаем, что нет оному точного срока. Поздают по причинам, по днесь недоведомым; редко заставляют дожидать далее осьмого, или десятого дня, особливо в погоду теплую и сырую. Задолжится ли таковое превращение, то всякий раз выходят все бабочки вдруг.

“Бабочки диких шелковичных червей, говорит Инкарвиль, имеют стеклоподобные крылья: суть пятой степени ночные бабочки. По расчислению Господина Реомюра. Распростертые крылышки держит прямо от тела, которое все видно сверху; не сжимают и сидя на месте”. Едва обсохнут крылышки, тотчас вспорхивают. Ловят самок, как скоро выдут из волокна. Привязывают на шелковую нить, нарочно долгую, чтоб могли перелетывать с одного конца на другой снопа крупной просы, называемой Ботаниками Milium arundinaceum. Самцы прилетают к ним. С первой ночи, как вылупятся, становятся полы, хотя самцов днем и не бывает видно при самках. Последние чрез сутки кладут яицы на просяную солому. И так продолжают неделю, или десять дней, с тою только разностию, что под конец несутся меньше: [286] вылупаются же только по четыре, или по пяти, не далее как в десятой, или одиннадцатой день.

Дикие шелковичные черви на деревьях разраждаются и вырастают на открытом воздухе, тогда же и посреди полей. Сие подало мысли, что почти не требуют за собою никакого присмотра, и легче с ними обходиться, нежели с питаемыми шелковицею. Однако же оное не так. Когда червята выдут из скорлупы, развешивают просяные снопы на ветвях фагоровых, так чтобы из гнезда своего могли выпалзывать на листья. Другие срезывают одну ветвь, кладут в сосуд полной воды, и привязывают к нему сноп просы с находящимися на нем новыми его жителями, коих число беспрестанно множится, а наконец становится равное с числом же яиц. Причинами разности сей суть крайняя слабость сих червячков, и их неприятели муравьи и иные гады тогдашнего годового времени; и потому-то так мало размножаются дикие черви. Лучший способ предохранения в первом их младенчеств, обкопывать, по первом великом дожде, малым рвом водяным. Но ветвь фагарова, или ясенева древа, положенная в сосуд, еще и того лучше. Не сыскивается ни одного муравья столь смелого, чтоб переплывал до них. Надобно, чтоб служили они им лакомою пищею, рассуждая по жадности и поспешению муравьев. Гады крылатые годового того времени еще паче алкают крови их, да и труднее от них защищать.

Сама Природа научает червячков сколько могут скорее выползать на листья дерева, пищу свою, и столпляться кучею, как бы в намерении [287] отстращивать неприятелей своих. К тому же стараются разместить себя на исподе листьев, где и действительно труднее их доставать. Когда обсохнуть и привыкнут сносить воздух, начинают есть листья фагаровые и ясеневые, прежде с концов. Жуют беспрестанно... “В первый день, как я положил нововылупившихся моих червячков на дерево, пишет Инкарвиль, пролил сильный дождь и крайне меня озаботил, чтоб не померли. Разведрилось; к несказанному моему удивлению нашел я их всех в целости упражненными пищею с великою жадностию, да и выросли уже между тем приметно”. Дождь не вредит их, но пользует освежением воздуха и прогнанием всякого рода неприятелей их. Тяжки для них засухи; ибо пища, древесные листья не так бывают сочны: от того страждут запором. Естьли помет пускают с трудностию, то свернувшись вытаскивают зубами вмиг, и опять принимаются есть. Чувствительно становятся крупнее чрез одну только половину дня.

Дикие черви линяют четырежды, всякий раз чрез четыре дня. Второе линяние за первым, третие за вторым, и так далее. В третий день перелиняв едят мало, но в четвертый день обжираются. И тогда-то видеть можно, как они растут час от часу. Перелиняв в первый раз, теряют охоту жить обществом, и расползаются искать уединенных мест. В противном бы случае скоро не стало листьев на дереве, где сидели кучею. Недостаток бы пищи мешал им перелинивать; да и пресеклася бы инако жизнь столь краткая. Сверх того, находяся бы соединенно все на одном месте, были бы пожраны шмелями, освами, муравьями, [288] воронами и иными мелкими хищными птицами, которые все без исключения алкают крови их. Удивительный промысл Творца всяческих! Червяки беззащитные, подверженные толиким смертным страхам, спасаются, множат род свой искони мироздании, посреди толиких врагов! Чудо, тем наипаче уразительное, что прежде, нежели шелк их обратил на себя старание человеков, большая часть червей долженствовали помирать тотчас по вылуплении из яиц в годы, не благопоспешные их приплоду.

К защищению от птиц придумано следующее: скружают маковицы деревьев фагаровых, или ясеневых, на которых сажают черней; накрывают деревья довольно плотною сетью. Убыточно сие, но нужно, да и сбереженный таким образом шелк награждает оное.

Шмели устремляются на червей, паче же еще на невыростших, раскусывают пополам и сосут их внутренность. Сеть прежде их отстращивает, но приятный для их вкус добычи заставляет выдумывать хитрости: надобно токмо пролезть сквозь сеть одному шмелю, то проберутся и все. Нужна примана: шесты, намазанные медом и сожигание плетеницы из соломы. Инкарвиль был очевидный свидетель: жаба, только что взглянула на одного шелковичного червя, то вдруг свернулся земертво. Жаба, пустив дыхание внутрь себя, привлекла червя в зев свой и проглотила.

Китайские книги о хозяйстве шелковичном не упоминают об одном верном способе к предохранению полезных сих насекомых. [289]

Несколько дней прежде, или после первого линяния, оставлены ли будут зародоши на ветвях фагаровых, опущенных в сосуд с водою, отнесутся ли черви на самые древеса, надобно соразмерять число червей величине дерева; инакоже или со временем недостанет пищи, или червя далеко расползутся. В последнем случае на всяком почти месте, а притом и быв незащищенны от дождей и солнца, открыты будут пред неприятелями их и от засух гибнут. Время, удобное к тому, день прежде первого линяния и вылупления их.

Перелинивают, как выше сказано, четырежды в шестнатцать дней. Дикие черви после того совсем уже выростут, становятся по малой мере вдвое крупнее червей, питаемых шелковицею, и суть то черви первой степени, во мнению Господина Реомюра. Иезуит Инкарвиль говорит: “...Зелены, с полосками белыми, несовершенно гладки, с шестью пупырьями, на каждой шесть кружков кольцом. Мох, или пух на шишках, как бы осыпан белым порошком”. После осьмнатцатого, или девятнатцатого дня лишаются вовсе на пищу позыва, становятся как бы задумчивы и почти недвижимы. Можно примечать, что беспокоятся крайне. Иногда из всей мочи бегают как бы недоумевая, которой листок избрать им для опускания волокна, и где приуготовляться к грядущему чрез год по том воскресению своему. Великое сие дело начинают обычайно между девятнатцатым и двадцатым днем века своего. Для того ли, чтоб найти место, к коему прицепить первые нити гроба своего, который замышляют строить; или для увеличивания толстоты и плотности оного, сжимают древесной лист, на подобие лодки, [290] вбираются в средину оного, пускают волокно клубом, величиною с куриное яйцо, ровной с оным жесткости. На одном краю волокна трубка продолговатая, как у воронки. Ею вытекая всякая накопляющаяся в волокне жидкость, смачивает ниши, которые напоследок споспешествуют выходу червей из темницы их.

Доселе писанное нами показует очевидно, что легче вскармливать диких червей, нежели питаемых шелковицею: следовательно и суть первые достойный предмет внимания Правительства. Дикие черви есть источник богатств для Китая, хотя великое же количество собирают там шеллу и от червей второго рода. Великое количество, повторяю. Некоторый новейший писатель удостоверяет, что можно наваливать сего шелку целые горы. Правда, что первый шелк далеко не так добротен и не берет в себя столь прочно красок; но 1) стоит меньше труда, или никакого на местах, где климат способствует сам собою приплоду диких червей. Самое хуждшее, что случиться может, есть собирание шелка не столь обильное. Однако и то заменить можно, размножив древеса для сих червей. 2) Шелк диких червей не мотают на мотовило, а прядут как у нас лен; почему меньше требуют времени и труда. 3) Шелк сей цветом серый с красенью. Ткани вдвое прочнее шелка другого рода: не так скоро линяют, пятна от чернил и сальные не расплываются и легко выводить их можно; моются, как холстина. 4) Шелк диких червей, вскормленных на фагоровом дереве, столь добротен на некоторых известных местах, что ткани не уступают в красоте тем, которые из первого рода шелка, хотя всякой раз бывают токмо гладкие и одноцветные. [291] Искусство и способности в примышлениях французов, может быть нашли бы способ, как разматывать сей шелк и красить лучше.

Инкарвиль позабыл некогда положить волокна свои в свежем месте. Многие вышли бабочки, одни в двенатцатый, другие в пятнатцатый день по заключении червей самих себя в оные, сиречь одиннатцатью месяцами прежде обычайного срока. Могут однако ж быть места, на которых или в противность течению природы, или хотя и соображайся оному, в обычае есть иметь два выхода диких червей: весною и под конец лета.

Приступим теперь к диким червям, вскармливаемым на дубовых и каштановых листьях. Дают им вылупаться, как на фагаре и ясене; но они в первом своем младенчестве более тех слабы; крайне вредят им ветры; а для того ветви, на коих находятся, кладут в сосуды с водою. Ставят в пустых комнатах, обращенных и югу, наплотно запирая, открывая токмо окна при хорошей погоде. Поставляющие вредом для них не приучать с самого начала к открытому воздуху, ветви с червями втыкают по берегам рек, или ручьев, одну от другой на полтора, или два фута, покрывая от ветров рогожами.

Жизнь сих червей, посажденных на дубовые листья, после первого линянья весьма скоро окончавается. Подвержены тем же опасностям, как и черви на фагарах и ясенях, и также от оных защищаются. Убивственны для них засухи. Инкарвиль, приметив томящихся жаждою, обмакивал соломины в [292] воду, опускал концы к ним: сосали, одна ко же не могли напиться до сыта. Китайцы для сей самой причины избирают дождливое время для вылупки червей, и чтоб вода была в близости. Инкарвиль еще замечает, что в недостатке известного рода дубовых и каштановых листьев, можно их кормить листьями же простого дубника. Дубы восточные весьма редки во Франции: то по сему станется, что можем находить диких шелковичных червей, на обычайных во Франции дубьях, которые дадут шелк второй руки, подобной Китайскому. Тот же Инкарвиль пишет: “...Черви сии, по расчислению Господина Реомюра, суть первой степени, как и вскармливаемые на фагарах и ясенях; имеют по шестнатцати ног, по шести чешуек, по осьми сосков, двух задних чешуек. На сосках концы обведены полукружием с крючками. Чешуйки блестят как самое чистое серебро. Некоторые черви имеют на верху по пяти как бы раночек, другие меньше, или и совсем не имеют, у последних на спине шишечки третией величины; а там, где как бы под пушком венок, или круг чертою, подобно самому чистому золоту”.

Черви на дубьях медленнее прочих пускают волокна и совсем иным образом. Не сжимают листьев в виде лодочек, сближают по два и по три листка, чтоб один закрывал другой. Прячутся под них, пускают волокно. Хотя крупнее прочих родов червей, однако шелк их хуже. Из шелка последних ткут так называемый Сиао-Киэн, ткань дорогая, прекрасная и в великой цене, добротна и прочна. Тсиао-Тсиэн ткут из шелка червей ясеневых, а Та-Киэн дубовых. Торговые наши люди, [293] желая покупать все сии ткани, должны иметь дело с верным человеком; инако же обманутся, и купят самого плохого шелка.

По уборке волокон берут прежде запасные для бабочек под конец лета, или в будущую весну, и увязав, как выше сказано, вешают в удобном месте. Надобно уметь, как отбирать волокна, пожимая пальцами, упругие более в себе содержат шелку. Отрезывают ножницами, две крайности и тех и других; кладут порознь в мешки из посконной холстины, перевязывают снурками, варят в большом котле со щелоком. Щелок составляют из золы жужубиеровой, или из соломы сорочинского пшена, или из просквинной травы, из которой делают в Китае краску индиго. Когда покипит час времени, развязывают мешки среднего шелка и смотрят, довольно ли уварился. Сие познается по тому, естьли легко прядь от пряди отстает. Варят в щелоку для того, чтоб отстала клейкая слизь. Европейцы может быть нашли бы лучший и скорейший способ. Волокна первой руки шелка, когда ко рассуждению варилися уже довольно, вынимают из котлов, а по том смотрят, не поспел ли шелк второй руки, дабы не дать ему перевариться. Выняв мешки, жмут их, чтоб вытекал щелок, и дают преть до другого дня. Увидев, что держали в котле более, нежели что должно по выжатии щелока из мешков, сушат на решетках, и по том, как еще не совсем обсохнут, вешают согнув на подобие скуфии; ежели же нужна поспешность в работе, то обмакивают по нескольку раз в горячую воду. [294]

Волокна опорожненные от так называемого третьего состояния возраста червей, в котором пребывают недвижимы и в плеве опрокинутые, на подобие головных нахлучек, весьма легко прясть, не много помачивая теплою водою, насовывая одну на другую мочку, как наперстки на пальцы; потом же, привязывая к пряслице по десяти и по двенатцати одним разом. Как прясть, то всякой знает во Франции. Китайцы весьма в том искусны. Глядя на их пряслицы, веретена и колеса, не льзя поверить, чтоб выходили у них нити столь тонкие, чистые и ровные. Сказать вообще о народе сем: младенчествует еще он, относительно ко всяким снастям и сбруям. Успевают в ремеслах год от году более, но снасти и всякая сбруя праотеческая. Примолвим еще слово о диких червях. Шелк вскармливаемых на дубах, годен для пряслиц с колесом; шелк с фагары и ясеня несравненно лучше будет, когда сдерется сырец с верху волокон. Во Франции, по введении единожды в обычай доставать такой шелк, всеконечно придумают превосходные средства обработывать его.

Видно то, с каким намерением мы советуем попытаться подражательно Китайцам, в рассуждении диких червей, фагаровых, ясеневых, дубовых и каштановых. Попытки, требующие токмо старания, внимания и терпеливости. Могут тем заняться по разным местам зажиточные любители отечества, которые проводят приятное годовое время по деревням. Что может уподобляться удовольствию, стать полезным и способствовать изобилию земляков своих? Уверены мы, что не будет недостатка в таковых сынах отечества, кои предпочтут упражнение сие толиким забавам, равно [295] убыточным и ничтожным, пожирающим досуги богатых людей в сельской жизни. Удастся ли нам сколько нибудь: целое государство перенимать то будет, и приводить в усовершенствование; напоследок произойдет общая польза. Кто ведает, не предоставлены ли таковые попытки некоторым особам, дабы обогатить Францию новым шелком, или учинить простые способы вскармливать червей шелковицею? Когда труднее питать их на деревьях, нежели диких червей: то не возможно сие в климатах, особливо в таких, где годовые времена оному благопоспешествуют. Кто ведает, не тем ли самим удобно учинить шелка наши добротнее и красивее, чего лишаются они принужденным вскармливанием червей? [296]

В Китае два рода ясеней: Тшеу-Тшун, или ясень вонючая; Гианг-Тшун, ясень благовонная. Первого рода деревья такие же, как наши, по крайней мере на взгляд. Цветки только на них разнятся с описанием наших Ботаников. Лепестков, или листьев на цветках числом пять, не столь продолговаты; стебельков внутри больше и мельче они. Внутреннее перо, на котором семячки и кисть исподняя, к которой прирос цветок, также не походят на наши. Занимаемся мы сими мелочми, уважая дерево ясень, яко обычайную пищу диких шелковичных червей.

Ясени благовонные, по Китайски Гианг-Тшун, совсем инакие противу наших ясеней. Сколь смрадны листья Тшеу-Тшуна, толико же приятно пахнут Гианг-Тшуна, особливо для тех, кои любят запахи пряные. Ботаники, насмехающиеся Плинию, относительно к дереву сему, долженствовали бы прежде размыслить, что свойство некакого особого растения не может иметь растение другое, в роде своем разнствующее в чем либо с первым, по разным также странам вселенной. Климат, кряж земли, положение места, качество года и оного времен, давно уже доказали Естествословам, что бытствие одного вещества не может ударять на другое. С первого взгляда благовонный ясень покажется [297] точно таков, какой растет у нас. Родится на таковых же местах, Достигает до таковой же высоты, такие же точно у него бревно и ветви, листья также попарно на одной стороне; но рассмотрев ближе, находим листья его ярчае зелены, более разнятся между собою и не кончатся одним, цветки же и плоды совсем инакие.

1. Пуки цветков более подобны виноградным; цветут не в одно время, не опадают долее.

2. Каждый цветок выходит из чашечка пятью листками. Лепестков пять же белых, четыре стебелька, выходящие из шишечки красноватой и окруженной сверху; внутреннее же перо, на котором бывают семячки, кончится к верху трубочкою.

3. Влагалище семян, которое служит основанием перышку, становится плодом, с клейкою и жесткою кожицею. Плод созрев растрескивается пятью щельми. Внутри последних пятисторонно лежит сок, а в нем по два, или по три зернышка, занимая место подобно крыльям мухи, и почти столь же тонкое к концу. Семячки разновидны, с двумя чертками, падиною.

Естьли все цветки вдруг достигнут зрелости своей, то кисточка, поддерживающая плод, бывает довольно не крепка; но редко созревают в одно время по шести цветков. Плоды, когда вырастут и станут продолговаты, кажутся издали кистью незрелого винограда. [298]

Сок внутри шелухи плода, пятибочен, скружен к концу, семячки лежат нальнувшими в нем, вещество рыхлое, как сок же в тростнике, но плотнее.

Первые почки цветков кладут Китайцы в кипяток, равно как и леторосли благовонных ясеней; по том настаивают в уксусе, ядят с сорочинским пшеном, как мы мелкие огурцы с нашею пищею. Надобно однако есть умеренно, инако же все тело покроется чирьями, естьли хотя мало у кого кровь не чиста.

В лечение идут листья, цветки и вторая перепонка корней.

Понеже помещают фагару в число ясеней, по описанию же можно думать, что дерево сие есть Гу-Тсина, коего листьями вскармливаются самые лучшие шелковичные черви: то не умолчим и об нем.

Сочинение знаменитого мужа Дюгамеля о древесах и кустарниках, есть одно токмо, в коем находим подробности о фагаре. Естьли описываемое им есть то же самое, что и в Китае, то смеем удостоверять, что может выдерживать зимы во Франции; ибо выдерживает их в области Пе-Тше-ли, которые еще суровее и протяжнее. Ботанические и земледельческие примечания Китайцев достойны розысков наших; они поставляют: “...Хощет ли кто, чтоб прижились и уцелели чужестранные древеса и растения, нужны к тому самые неутомленные присмотры и хозяйство. Но естьли которые либо из них дадут плод, тогда уже ничего [299] нет легче, как разводить их, особливо после второго поколения насадков сих. Буде семяна второго и третиего поколения не взойдут, сие есть доказательство неудобности климата для таковых растений, и никогда уже они не могут сопричисляться к природным того края растениям. Дерево фагара весьма скоро вырастает и окореняется на горах около Пе-Кинга. Может быть зимние наши дожди вредны ему; может быть льзя предохранять коренья от сырости, насаждая по вершинам холмов со стороны полуденной, и обнося небольшим забором, так как делается для винограда, вьющегося около древес, или стен, и также горохового, или акации, на многих местах”.

Ныне в Китае знают и пользуются двумя родами хлопчатобумажного растения: древеса и трава. Те и другая составляют неисчерпаемый источник пособий в жизни жителям всех тамошних областей во всем надлежащем до одежд. С первого рассуждения открывается, что разводили и хозяйствовали оными в самую старину, в течении самых первых династий... Всякое дело, какое бы ни было, но служащее к пользе общей в одном народе, долженствует приемлемо быть уроком и для всех прочих. Мы возлюбопытствовали розыскивать, когда стали известны сии растения, и когда начали за ними ходить и оными хозяйствовать. Вот что обрели имовернейшего и основательнее доказанного многими свидетельствами.

В Кингах стоит: древо хлопчатобумажное знали в Китае в самую отдаленную древность. Ученые люди подпирают мнение сие полотнами у первобытных своих праотцев; почему явствует, что полотна известны были искони, и что делали их из пуху, собираемого ежегодно на полях. Но то не [301] ударяет точно на древеса хлопчатобумажные, по крайней же мере разве на травяную хлопчатую бумагу. Паче достовернее: шелк, в толиком бывый употреблении при древних Тшеуях, заставил ли вознебречь хлопчатою бумагою? или овечья шерсть, даванная тогда стадами сего имени животных, которые были многочисленны, хозяйство хлопчатобумажное привела в упадок? В податях тогдашнего времени совсем не упоминается о хлопчатобумажных растениях. Династия же сия началась около тысячи ста дватцати двух лет до рождества Христова; длилась седмь столетий. Таковое молчание вразумляет нас: или Китай имел уже сокровище сие, но не ведал, как им пользоваться; или хотя обработывалася уже хлопчатая бумага в некоторых краях государства (чего однако же не видно ни в какой книге), но не обращала на себя внимание Правительства. Так полагая, надобно, чтоб хозяйство сие совсем исчезло во время великой оной государственной перемены, при восшествии на престол Тсин-Ши-Гоанга, около двух сот дватцати лет до начала Христианского леточисления. Потрясение ужасное, оставившее по себе несравненно гибельные следы земледельству и иным ремеслам, нежели хозяйству хлопчатобумажному. Как то ни есть, хлопчатая бумага, которую взносили в казну яко подать Императоров династии Гановой, Гоиевой, восточных Тсинов, Сонгов южных, Леаоевой и прочих, приемлема была вещию редкою и драгоценною. Образ, как о том повествуют летописи, доказует, что мало еще тогда была известна. Повествуется, на пример, как о вещи чудной, что Император У-Ти малой династии Леанговой, восходя на престол в пять сот втором году после рождества Христова, имел [302] на себе одежду хлопчатобумажную. Более спознали сие произращение древесное и травное в последовавшие династии. Известия из земель чужих, сочинения стихотворцев, изданные в народе повести, упоминают о том. Находим, что начали хозяйствовать в Китае травною хлопчатою бумагою по садам столицы в конце седьмого столетия. “Весь город полон хлопчатобумажных цветков” вещает некий тогдашнего времени стихотворец, пиша о красотах лета. Да и правда, что разводили растение сие только для цветков. Странно однако же, что имея уже у себя много сего растения, ценили весьма дорого хлопчатобумажные ткани, подносимые в дар Императорам чужестранными Послами. Ничто толико того не доказует, что народы, самые просвещенные, не редко ослеплялися, относительно к наивыгоднейшим для общей пользы вещам, и что во все времена надлежало раждаться человекам с особенною ревностию и усердием к последней, дабы извлечь единоземных себе из неключимости и небрежения, вразумить их, вперить отвагу, как обращать им способности и труды свои на сей конец. Не льзя согласить деяние такового рода с природною глубокомысленностию Китайцев, которые, как всякому известно, естественно размыслительны и внимательны. Напоследок должно снизойти до первогонадесять столетия по рождестве Христове, и увидеть, что трава хлопчатобумажная из садов пренесена и разведена была по полям, но и то в нескольких только углах области Кианг-Нанской. По меньшей мере стоит во многих писателях, что драгоценное сие растение впервые насаждать начали по Шен-Сяской области. Жители области же Сифанской, находящейся между Тибета, [303] Коконора и Сеэ-Тшуэна, в конце одиннатцатого века Христианского леточисления; а из сего-то уже края со временем распростерлось по всему государству.

Древеса хлопчатобумажные известны токмо по книгам Китайским до наступления династии Монжуских Татар, прозванной Юэнскою. Сии Татары завоевали государства около тысяча осьмидесятого года по Христе, и сказанная династия длилася близь осьмидесяти осьми лет.

Нет также в истории, как научилися обходиться с хлопчатою бумагою по южным областям Куанг-Тонгской и Юн-Нанской; но как войска Монжуские врывались даже в Пегуанскую страну, завоевали все окрестные царства, принудили их платить себе дань: то имоверно, что чрез сии самые походы узнали Китайцы хозяйство растениям сим. Хозяйство несравненно большие производило им выгоды, нежели всякого иного рода дани, снисканные ценою пролития крови, коими следовательно по том и вознебрежено было. Императоры династии Юэновой обратили всевозможное внимание, и подавали всякие способы разводить как древеса, так и траву хлопчатобумажную. Не препятствовали им в том ни внешние, ни внутренние войны. Дабы превозмощи им над предрассудками и отвращениями подданных, обложили многие округи, а по том и целые области, одни по других, ежегодною данию в хлопчатой бумаге.

Но Императоры Юэнской династии имели многие предрассудки к преодолению. Выходили книги наставительные для деловых людей, ученых и [304] народа, как размножать растения хлопчатобумажные и собирать с них плоды. Те и другие не могли еще проразуметь польз своих, вопияли противу новизны, тягостны казалися им труды, жалели земель пахотных и лесов, обращаемых на сие хозяйство. Недовольны были умножением чрез то доходов хлебных в казну; паче же находили в том подрыв шелковым заводам и фабрикам, которые были в Китае за толикое уже число веков неисчерпаемым источником богатства. Таковые возражения не осталися без ответов. Весь народ почел себя обижаемым от тех, кои по усердию к отчизне старалися открыть ему глаза, и показать истинную для него и всеобщую пользу. Именовали их подлыми льстецами, предателями государственными во благоугождение Двору. Чем более доказываны были выгоды растений хлопчатобумажных со умеренностию и ясностию, тем наипаче ложная ревность к отчизне раздражала сердца и заставляла устремляться на личные качества особ. Чрез то столь не редко обезохочивалися самые великие мужи. Одна мысль, что хлопчатобумажные растения вывезены из земель чужих, волновала духи. Даемое покровительство Императорами хозяйству сему, Императорами, которые сами были пришельцы, довершало негодование. Некоторые возражения, не льзя сказать, чтоб не имели силы.

1. Поселяне, невзирая на их первые попытки такового нового хозяйства, будут и разорительны и не надежны впрок. Что надлежало издерживать на то доходы верные прежнего своего хозяйства, что и в случае успеха обильных собираний сего плода найдутся в нерешимости, не зная что делать и на что употреблять оные, за недостатком [305] художников. Трудности таковые еще неприятнее представлялись в рассуждении древес хлопчатобумажных; ибо надлежало им приходить с плодом по прошествии многих лет... “Поселяне, говорили, и без того отягощены исправлением необходимых нужд своих”. С другой стороны ошиблось и Правительство, заставив тотчас поселян заниматься хозяйством сим, а надлежало бы возложить сие на людей зажиточных и охотников. Прибытки, ими получаемые, заохотили бы более всяких о том письменных наставлений, всех указов Императорских. В книгах, издаваемых на сей конец, возвещалось, как поступают чужестранные с растениями хлопчатобумажными; но не дополняли, как происходить сему хозяйству соответственнее климатом каждой округи.

2. Торговые люди, питающиеся продажами звериных мехов, шелковых тканий, льняных полотен, чувствовали, что хлопчатая бумага, введенная в употребление, подорвет их промыслы.

3. Кормящиеся выделкою кож и мехов, выделкою же шелка, и ткачи шелковых же и льняных вещей, видели, что не столько уже останется для них работ.

4. Люди имущественные, Государственные всякого рода чиновники, бесчисленное множество находившихся при должностях у Двора, внутри областей, страшилися волнения народного, чрез что или лишатся части своих доходов, или могут притти в разорение. Но ближние деловцы Императорские презрили суетный таковой вопль, а пред стараниями и [306] щедротами Императоров ничто уже устоять не могло. Везде прилегли хозяйствовать хлопчатобумажными растениями, так что в наши дни из десяти простолюдинов девять имеют на себе одежду хлопчатобумажную. Тем должен Китай династии Минговой, за которою последовала настоящая династия.

Во Франции у нас никогда не будет можно разводить древеса сего рода; потребен климат теплее самых южных наших областей. Травной хлопчатой бумаги несравненно в большем количестве имеет Китай: служит великим пособием некоторым оного округам, да и называется там заменою льна и шелка. Естьли бы у нас развести сию траву, где будет можно, по крайней мере доставало бы хлопчатой бумаги про обиходе тамошних жителей, желающим попытаться не бесполезно узнать следующее:

Подробности, в которые входят сочинители Китайских о сем книг; предварительно подразумевают многие примечания, многие опыты. Великое происходит хозяйство над травною хлопчатою бумагою по окрестностям Пе-Кинга; почему обязанными себя находим заняться розысками о том и доказывать пишемое нами.

Китайские Ботаники повествуют о травной хлопчатой бумаге так, что можно считать ее многие роды; но вникнув в описания их, разность состоит токмо в цветках на траве или белых, или красных, или пестрых, или желтоватых. Но сами они относят то разности же кряжей земных, климатов и качеств хлопчатой бумаги, которая по [307] местам бывает то долее волокном, то короче, жестче, мягче, белее, желтее, легче, или тяжелее на весу, а притом и не одинакова повсягодно. Разность же паче особенная и более любопытная есть в весе волокон. Иногда двадцать фунтов волокна не дают больше четырех, или пяти фунтов хлопчатой бумаги; другие волокна напротив дают по семи и по десяти. Из сего можно заключить, сколь полезно, или вредно ходить за сим растением с прилежностию, или небрежением.

Хозяйство над травною хлопчатою бумагою у Китайцев есть тоже самое, о каком пишет Г. Турнфор в приступах своих к Ботанике, на странице 84, Таблице 27.

“Растение, вещает великая земледельческая книга, дающее хлопчатую бумагу, есть особое от всех прочих. Надобно различно судить о сорочинском пшене, просе и всяких хлебах у праотцев наших. Успехи более, или менее соображались с плодоносием кряжа, выборе новоза, способности земледельческой, знанием его удобностей годового времени”. Хозяйствуют хлопчатою бумагою равно и внутри самых северных и по многим южным нашим областям, однако же весьма различно. Знатоки в точности показуют, в чем хозяйство сие по разным местам одинаково и в чем не сходствует. Для Франции потребны примечания, токмо относительные к свойству земель ее... Останемся при том, как обходятся с растениями хлопчатобумажными в области, где находимся мы, и по соседству; ибо удобнее делать опыты на местах. [308]

Трава, дающая хлопчатую бумагу, требует добротной земли, супеска, немного сырой и посредственно жирной. В земле, слишком сырой, загниваются коренья и поядают их черви. Слишком жирной, трава пойдет более в рост, меньше же даст плода и цветков. Лучшими называться могут те земли, которые по зимам, или в таяние снегов, покрываются наносами, частию из песков, другою ила. Будет ли избрана земля жесткая и сухая, надобно чтоб зимою стояла под водою. Китайцы обычайно наводняют места сухие, вознамерясь расчистить их и унавозить, ставя то лучшим способом, нежели обсушат места, долго стоявшие под водою.

Важной в Китае вопрос: сколько лет сряду можно обсеменять землю травою, о которой слово, и каким хлебом засевать после, как выпашится? Трава, дающая хлопчатую бумагу, родится и дает плод; но и на другой год пускает ростки из кореньев на местах, где зимы не весьма суровы. Обычайно попускают изницать самим собою травам сим три года сряду, в четвертый же исторгают коренья и сеют ячмень, или просо. В некоторых же округах сеют два года пшено сорочинское, а по том два же года хлопчатобумажную траву. Заключить одним словом: зависит сие от качества кряжа. Однако каков бы оной ни был, никогда не должно засевать места сии горохом и бобами в промежуточные годы.

Единогласно утверждено, что надобно троить землю пред посевом травы сей: осенью, в начале весны и тотчас по посеве. Первые два плуга разверзают недра земли пред солнечными лучами и воздухом, и учиняют его удобным к напоению себя [309] влагою надземельною. Но пусть бы было то хотя для искоренения плохой травы и раздроблении земляных глыб: то и так разумея, польза есть для посева. Китайцы после каждого плуга боронуют, навозят пред вторым плугом, а по том пашут глубже и боронуют чище.

Есть там земли, вовсе нетребующие навоза для травы хлопчатобумажной; именно же по берегам рек, где наносится ил в разлитие вод, когда тают снега и после больших дождей. Другим же всяким землям нужен навоз: искусство оратая состоит в размере количества навоза, где сколько класть. Где положено мало, растение будет слабо, задумчиво, недовольно далеко пускает корни, следовательно подсыхает от летних жаров; следовательно дает плохую хлопчатую бумагу, да и немного. По размеру жирная земля дает траву сочную, густую; но мало будет на ней цветков. А как одни сеют так, другие инако: то соображаются в оном с качеством земли, сколько точно требует навоза и сколько мерою кто хочет сеять. Полоса, на которой хотят сеять две меры, должна иметь вдвое навоза, нежели та, на которой хотят сеять одну меру. Нигде не находим, чтоб употреблялся навоз из конюшен, или скотских дворов, ниже чернозем. Ныне в Китае малое скотоводство, следовательно и труднее для них доставать навоз. Состоит же оный у них: 1) в свежем иле, 2) золе, 3) Тшеу-Пиене, 4) Та-Феуе.

Неоспоримая есть истинна у Китайцев, что свежий ил из реке, протоков, рвов, болотная грязь, суть лучшие навозы для нив [310] хлопчатобумажных; да и соответствует то со сказанным выше покрыванием полей, разлитием вод и предпочтением прибрежных мест. Ил есть вещество, подобное тесту вязкому; следовательно должно его сушить, или лучше сделать жидким. А по тому и бывает для Китайцев работа к работе; но они твердо верят, что из земли ничего не льзя достать не насильственно.

Золы всякого рода суть преизящный навоз. Тростник, крупная осока, всякая дикая трава, древесные листья, словом, все даемое землею утучняет ее, естьли будет пережжено в золу. Лучшая зола есть из кореньев, листьев, отрепьев хлопчатобумажных прошлогодних. Кладут все то в кучу и сожигают пред посевом.

Лиэу-Пингом зовется в южных областях нечисть после некоего рода черного гороха, из коего уже выжат сок, или масло. Валяют ее плитками, как толстые блины; по чему и прозваны Пинг. Навоз самой горячий и самой же благопоспешной для земель студеных и сырых. Толкут плитки в порошек, и так употребляют.

Та-Феу, наилучший, по мнению Китайцев, навоз. Та-Феу есть помет человеческий. Двумя образами употребляют они Та-Феу, наполняют рвы, наливают довольное количество воды, чтоб разжидить. Носят по том ведрами, и поливают свои посевы; или пропускают жолубами, дабы напитались сею жидкостию места, где хотят сеять; или развозя Та-Феу по бороздам, приготовленным для посева хлопчатобумажных растений, которые и дают [311] обильный плод. Способ таковой утучнять землю, по гнусности своей не надолго бы остался и у Китайцев, естьли бы не приносил великой пользы. Во Франции, на пример, весьма бы послужило к утучнению полей то, чем жители городов толико беспокоятся; то есть естьли бы всякой нечисти из нужников вывозилися в открытые рвы, кидали бы туда третию часть противу примерного количества оных жирной и свежей земли, давали бы сгуститься чрез то, брали лопатами куски, сушили на воздухе и отвозили, кому куда потребно. Ремесло таковое, питающее бесчисленное множество людей в Пе-Кинге, когда бы единожды вошло в обычай у Парижцев и жителей прочих Французских городов, несравненно более бы стали опрятны сии города; реки избавлены были бы от заразительных сообщений с нужниками; поля утучнились. Мысль, кажущаяся смешною, но польза произведения в действие несомненна. Куски Та-Феуэвы, смешанные с жирною замлею, засохнув испускают запах не смрадный, а более нежели сносный. В Китае расколачивают их намелко, и так сеют по нивам... Все, поспешествующее общему благу, есть низко и презренно для мелких токмо душ и тесных сердец. Удобное время к работе сей: когда наводняют поля для учинения их плодороднейшими. Вода разжидит Та-Феу, смешает с землею и даст ей тук на многие годы. Чем более положено будет Та-Феуа, тем лучше; лишка не может быть в том никогда. В Китае обычайно кладут вдвое противу того, сколько кладется навоза во всякое иное время; да и последний вдвое же кладут, наводняя поля.

Хлопчатобумажные растения начинают цвести после поворота солнца. О точном времени [312] посева великие происходят в Китае споры. Общество напоследок приняло за правило, чтоб соображаться с обстоятельствами кряжей земли, с годовыми временами каждой области. То же самое служит правилом и для всяких иных посевов. Сеют обычайно хлопчатобумажные семяна рано весною, дабы успели вырости и сносить жары в начале Июля месяца. Впрочем предоставляется примечаниям каждого хозяина принаровляться к климату, качеству земли, местоположению и прозорливости в рассуждении погод, каких ожидать могут в продолжение лета. Во Франции кажется, что лучшая пора на такой посев есть вместе с гречею.

Естьли на ниве, где хотят сеять такие семяна, земля несколько жестка, хозяин же не может поливать оные, а настанут засухи по посеве: то должно прежде того мочить семяна в воде. Некоторые употребляют холодную воду, и дают лежать, пока семяна разбухнут; другие наливают на них кипяток, мешают палкою, пока простынут; обсыпают золою, дабы ловчее брать в руки, и так сеют; третьи, зерна по зимам мочат в снежной воде, находя, что не будут подъядаемы от червей. Надежнее всего сыпать зерна в воду, дабы отобрать лучшие для посева, которые упадут на дно, а плохие всплывут. Все Китайские книги советуют не опасать при помощи предосторожности таковой сшибки, покупая всякого рода хлеб. Зерна хлопчатобумажные должно покупать те, которые привозятся из мест, где они обычайно добротнее; однако же трудно не ошибиться в годы посредственного урожая. Известно впрочем, что ни самый удобнейший для сего растения кряж, ни самое прилежное назирание [313] земледельцев, не могут плохие семяна сделать добротными.

Разнообразно сеют зерна хлопчатобумажные: одни по бороздкам, другие бросая горстью, третьи между бороздками, четвертые по мелким рвам. Надобно заключить, что каждый род сих посевов употребляется, смотря по местоположению и качеству годов. Последний образ посева полезен в засухе. Прикрывают семяна их же мякиною, боронуют деревянною решеткою, плотною и тяжелою, в три фута шириною, длиною же в четыре и пять; таскают ее лошадью, которою правит человек, стоя на решетке, или бороне.

Сколько должно сеять зерен на одном Муе, или Китайской десятине; какому расстоянию быть должно между борозд: разно на сие отвечают. Но все соглашаются, что ближе полуторых футов не надобно быть борозде от борозды, чтоб изникшие растения в младенчестве своем взаимною тению удерживали землю под собою во всегдашней свежести.

Растение хлопчатобумажное, когда еще не оматереет, весьма нужно. Ради того-то многие стараются, чтоб лежали семяна довольно глубоко в земле, чтоб меньше быть подверженным жарам, от чего скорее подымаются и пускают от себя отпрыски в стороны. Опасающиеся дождей, чтоб не загнились, сеют очень рано, и помощию грабель обкладывают каждое изницание землею.

Здесь место сказать о некотором земледельческом правиле в Китае, чему у нас не довольно [314] верят. У всякого посеянного растения похищают питательный сок растения же побочные, и мешают ему матереть, прибавляяся сами в росте к предосуждению оного. И для того Китайцы часто полют хлопчатобумажные свои нивы. Как скоро выбегут перья на два, или на три дюйма, начинают полоть чрез всякую неделю, или десять дней, до самого того времени, как покажутся на них плоды. Орудие, чем полют, весьма к тому пригодно, и весьма скоро привыкшие люди исправляют сию работу. Полоние хлопчатобумажного растения не требует сильных рук, да и не устанет от того никто: следовательно возлагается сие только на девок и ребят. Не одна полольня, но и заступ крайне же к тому полезен. Чего ради предпочитают посев по малым ровикам, как у нас в Беарнской округе сеют так называемый Турецкий хлеб.

Вырывают зачиверевшие перья изникшего растения, а чрез то дают более места добротным. Некоторые приводят к бороздкам длинные жолубы для поливания в засухи; теми же жолубами стекает вода в большие дожди, а в малые приводится. Когда перо поднимется на полтора фута, защипывают сверху, как наши садовники делают с дынями, чтоб не росли выше: стали бы раздвояться и пускать от себя ветви. Защипывают также и последние, от чего соединяются и дают большее количество цветков и хлопчатой бумаги. Защипывают самые крупные листья, чтоб питательный сок в растении был обильнее. Столь беспрестанные труды не обезохочивают людей; ибо без того не могут иметь обильной жатвы. Есть места и бывают годы, в которые труды сии не нужны: хлопчатобумажные растения сами собою довольные приносят плоды. [315]

Правила и обычаи в самом наилучшем земледельстве имеют бесчисленные исключения, относительно к различию кряжей по разным областям и округам. Надобно только проехать, на пример, Францию, от одного края до другого, увидят, что все надлежащее до земледельства не одинаково на разных местах. С виноградом в Бургонии обходятся совсем не так, как около города Бордо. Так называемый Турецкий хлеб требует иных за собою трудов и присмотра при подошве Пиринейских гор, нежели в северных частях Франции. То же разуметь должно в рассуждении хлопчатобумажных растений, естьли когда-либо примутся у нас их разводить. Что делают в Китае, то может быть не все годится в наших областях. Опыты научат, чего держаться, или от чего отходить... То же самое разумеется о земледельстве, говорит древний Китайский Сочинитель книги Нонг-Шу-Ги, что и об науке врачебной. Коренные правила, самые верные, служат опорами не по знаменованию своему, а на самом деле. Надобно уметь принаравливать оные, умерять и припрягать к частным обстоятельствам. Ученый сей муж, наиболее писавший о хозяйстве хлопчатобумажном, за потребное рассудил приобщить: “...Сколько ни доказуется опытами вещаемое нами о нужде и образе защипывать хлопчатобумажные растения, освобождать их от листьев; однако же на многих местах запримечено, что от срывки с первого стебля претерпевает его корень и не дает зерен добротных для посева в грядущие годы. Станется, что происходит сие от неумения выбирать время сухое: делать то не по утрам, дабы от солнечного зноя не затворилась скоро данная таким образом растению рана. Оное [316] производить может быть бессилие земли, природное сложение растения и погода, когда делается такая срывка. Сии-то суть обстоятельства, достойные внимания, когда или подчищивают растения, или обрывают с них самые крупные их листы”.

Когда уже придет в совершенный возраст сие растение, в каковом его иметь хотят, сиречь в первых числах Августа, покидается подчищивание и больше его полют, как скоро начнут появляться плоды. Плоды сии вьются и зреют в разные времена на одном и том же стебле: следовательно и собирание оных в разные же должно происходить времена. Скорлупа их раскроется, и даст увидеть внутрь себя волокно: тогда-то есть знак начинать работу; того только наблюдая, чтоб не прежде осушения восшедшим солнцем росы. Не ломать ветвей, с коих снимаются плоды. Китайские женщины, обычайно исправляющие таковое сделие, весьма в том искусны: в немногие часы окончевается у них вся работа, которую продолжают только до заморозов; инако же ветром разнесет хлопчатую бумагу из растрескавшихся уже скорлуп, или перепонок. Настанут ли заморозы прежде созрения плодов и раскрытия перепонок, вырывают растения, ставят на солнце и сами собою раскрываются; но бывают хуже первых. Годятся однако же на тюфяки и грубую холстину. Самая плохая хлопчатая бумага есть та, когда скорлупа, или перепонка не откроется сама собою и от солнца, а должно ее будет раздирать рукою. Белизна ее как бы запачкана и несколько желтовата. Идет на одеяла, войлоки, устилать полы и десницы, на коих садятся и спят. [317]

Не можем точно сказать, сколько по цене может дать хлопчатой бумаги всякая десятина земли; но то известно, что больше с ней прибыли, нежели с десятины же под всяким иным хлебом, или овощем. Подобно же не знаем, сколько ежегодно по разным областям Китая родится хлопчатой бумаги, но расход на оную повсюду не сметен. В самые урожайные годы не упадает цена. Много частных людей, которые вырывают нарочные колодцы, дабы в сухие годы иметь воду к поливанию в начале лета. Из семян бьют масло; ветви и листы растения дают преизрядный навоз, или пережигая в золу, или давая им загниться в земле.

Намерение наше показать, как обходятся с травою хлопчатобумажною в Китае: то почитаем излишним описывать махину, коею отделяют хлопчатую бумагу от семян, как прядут, какие из ней ткут полотна, валяют войлоки и прочее. Все сие давно уже известно Европе; а приобщим нечто, соответственное Китайской пословице: “...Хлопчатая бумага дешевле в северных, а дороже в южных областях, но во-первых дороже из ней ткани”. Сколь ни малосмысленна кажется пословица сия, однако праведна. Вот чего ради государственные деловые люди удостоевают ее своего внимания; избирают ее правилом народного хозяйства, которое не нам приличествует толковать. Просим Европейских ремесленников рассмотреть сбрую шляпошников Китайских, служащую им к приуготовлению хлопчатой бумаги на пряслицу: не могут ли помощию оной сократить труды свои? Просим же и Естествословов Европейских розыскать, для чего [318] дерево хлопчатобумажное, дающее добротнейший плод, нежели трава сего имени, лучше успевает в южных областях, а последние в северных. Игра природы, тем наипаче веселящая нас, что находим хорошее в том предзнаменование для отечества нашего, естьли когда-либо вздумает Правительство разводить хлопчатобумажную во Франции траву. [319]

Кана в Священном Писании и в древних книгах знаменует ли токмо болотный тростник, никто до ныне из ученых, как кажется нам, не говорил о том ни слова. Толкователи сочинений Греческих и Римских приемлют слово сие означающим садовый тростник, ближе походящий на дерево, нежели на растение. Но не тако же ли некогда употреблялось и употребляется в ознаменование превысоких тех тростей Индейских и Китайских, известных в наши дни под именем бамбуевого дерева, о коем Естествослов Плиний и другие упоминали? Естьли доказано розысками ученых мужей, что великорослой такой тростник был некогда разводим, а притом и с успехом, не только в западной Азии, но и по южным областям Франции; то сие послужило бы немалым поощрением приняться вновь за сие хозяйство, дабы доставить страну сию выгодами, получаемыми от бамбуевых древес там, где они есть.

1. Рассматривая качества климатов разных мест Китая, где растут прекрасные бамбуевые древеса, и сравнивая оные с климатами же южных Французских областей, находим имоверность, что [320] могут разводимы быть и в последних, естьли не столь благоуспешно, по крайней мере дадут знатные прибытки. Знающие Географию по картам токмо, судит о климатах по степеням ширины месте. Могут они возразить, что самые южные Французские области меньше к тому удобны, нежели же самые северные в Китае: следовательно между климатами тех и других великое есть несходство; следовательно растущие обильно бамбуевые древеса в южных Китайских областях не могут разведены быть ни в одной из областей Французской. Но те люди напротив, кои училися знать вселенную во вселенной, им известно, что судить о сем должно не по поверхности всея земли, не с циркулем только в руках означать качества воздушные и существенную разность климатов. Городе Пе-Кинг находится под тридцать девятою степенью, пятьдесят четвертою минутою ширины места, следственно южнее Рима и Мадрита; однако зима там весьма протяжна и столь жестокая, что ртуть в термометре на многие месяцы сряду стоит противу чисел девятого и десятого, то есть ниже замерзания воды; иногда же упадает до чисел тринатцать, четырнатцать и ниже. Надобно признаться, что на местах, где родится бамбуевое дерево, почти нет зимы, но нечто похожее там на зиму; почти столько же и еще больше студено, нежели в Провансе, нижнем Лангедоке и Русильюне, где, по мнению нашему, можно попытаться разводить сии древеса.

2. Древоподобный тростник в садах, обычайно называемый тростями, скоро возрастает в трех сказанных Французских областях и почти по всему Французскому Королевству. Но еще в [321] хозяйстве тщательно там не прилежали. По днесь еще не доказано, сколько нам ведомо, что бамбуи растения ли, древеса ли, кустарник ли различного рода с нашими тростьми? Свидетельство Китайцев, когда восхотят уважить Ботаники наши и Естествословы, то скажем им: ...В Словаре Канг-Гиусовом толкуется ни деревом, ни растением (Феи-Тсаэ, Феи-Му); но средина между того и другого, как бы земноводное между рыб и земных животных. Становится деревом, или растением, или кустарником, смотря по климату и по образу хозяйства за собою, ученые да разнимают сие. Совсем не слыхано в натуральной Истории, чтоб какое-либо растение на одном месте, становилось кустарником на другом, деревом на третьем, и что искусство садовников может учинить мелкими древеса пихтовые, сосновые и бамбуевые даже до того, что могут их садить в горшках; не могут ли же и самые мелкие кустарники превратить в превеликие деревья? яснее выговорить, садовые наши трости в бамбуй? По крайней мере то несомненно, что Ботаники не кажутся умствующими, чтоб в первом и последнем случае растения были различны по естеству их. История о Китайских бамбуях дает понимать, что качество кряжа, климата, воздух, местоположение, различие вод и тщания хозяйственные, суть истинные и единые причины разности и безмерного неравенства бамбуев, не только по областям, но и одной и той же какой-либо округе. Наука, как поспешествовать возвышению растений и древес, есть, так сказать, еще дикое к распахиванию поле; ибо доселе старалися токмо люди розыскивать, для чего и как, нежели вникать во все пособия природы. Китайцы некогда были [322] пристрастны слишком толковать все; но здравый разум от того их излечил, и решились судить о вещах по событиям, опираться на испытание относительно ко всему оному, что может их просветить, направить и облегчить в хозяйстве. Когда бы старалися они токмо рассуждать о бамбуевых древесах, а не делать опытов: то многие бы еще из их областей лишены были польз, даемых бамбуями. Во Франции, в наши времена, разводятся чужестранные древеса; для чего же бы не разводить бамбуевых, и не приводить в рост и толстоту садовые трости? Кто не ведает, что лучшие роды яблонь, грушевных, сливных, вишневых, персиковых, абрикозовых, виноградных и иных деревьев ныне суть несравненно многочисленнее и повсюду рассеяннее, нежели то было при Лудовике XIII. ибо искусство садовничье в лучшее пришло совершенство. Кто также не ведает, что и всякое иное нововывезенное растение от искусного присмотра размножается и уцелевает, мелеет же, выраждается и дичает от небрежения? Естьли тщательные присмотры производят столь великие разности в древесных и всяких плодах, то по чему же не правдеподобно, что те же самые причины могут производить разности же в виде, числе ветвей, толстоте, вышине, и самом существе садовых наших тростей?

Пишемое нами о бамбуях да примется, чего оное стоит. Не приступили бы мы к тому никогда, но некоторый знаменитый Государственный деловец, достойный глубокого нашего почтения, дал нам, жителям крайности Азии, спознать желания свои: мы, толикократно уже исподняя волю его, [323] брали перо в руки, не взирая на неспособности и недосуги наши, у него и просим извинения, естьли примечания наши о бамбуевых растениях в чем либо недостаточны; по крайней мере могут послужить помощию в дальнейших объяснениях на сей конец.

Нет сомнения, что бамбуи известны были в Китае в самую отдаленную древность, следовательно и родятся там сами собою. Ю-Конг, глава Шу-Кинга, упоминает о многом, надлежащем до второй династии и начатков третией. Вещаемое ею о бамбуях, растущих по округам Янг-Тшеу и Нинг-Тшеу, вразумляет, что сей род тростника растет без всякого за собою присмотра человеческого. Стихи Ши-Кинга, коими растение сие прославляется столь часто и толико разнообразно, то же подает о себе понятие, равно как и в книгах Тшеу-Ли, Тшук-Тсиэу. Ученые тщетно силятся доказывать существование превысоких и претолстых бамбуев в течении последовавших за тем времен, под разными именами, под коими выдавали их древние предки наши. Легко однако же выводится из свидетельств истории, на какие шло употребления растение бамбуевое в старину: естьли было оное весьма толсто, то по крайней мере редко, особливо же по южным областям Китая. Надобно снизойти до царствования Тсин-Ши-Гоанга, сиречь около последних годов третьего столетия до рождества Христова, дабы увидеть, что пишется в истории о бамбуях по случаю великолепного сада, который был наполнен, по велению Китайского Навуходоносора сего, древесами самыми редкими и драгоценнейшими из всех стран. То вероятно, сия есть замета во времячислии разведения толстых [324] бамбуев, не могшая однако же продлиться, ради скоро наставших внутренних смятений и войн; к тому же, Двор Императорский находился тогда по областям, где присмотры за бамбуями требовали великих трудов. Спустимся ниже до Императора Янг-Тиа династии Суиской, в начале седьмого столетия по Христе, и найдем восстановленное уже хозяйство бамбуевыми растениями. Тогда-то появились прославления оным в стихах; чему последовали время от времяни более прочие стихотворцы. Двор избрал для пребывания своего южные области. Велелепие садов вошло в общий вкус всех Императоров. Бамбуи разного рода учинилися предметами крайнего тщания. Летописи династии Танговой, статья Пе-Куанг-Тши, упоминает о Мандаринах, коим поручено было особое надзирание над бамбуями в садах и зверинцах Дворцовых. Сему-то склонны мы верить, долженствует Китай различностию в родах сего растения в наши дни. Ионг-Ло, Император последней династии, учинил город Пе-Кинг столицею государства, начал жить в нем со всем своим Двором в тысяча четыре ста двадцать первом году, но не забыл прекрасных своих бамбуевых древес в Нан-Кингских садах. Каждую весну привозили ему их водою, и рассаживаны были то рощами, то по берегам рек, на покатостях гор и холмов, окало загородного его дома Гаи-Тсеэ. Подражали ему все царствовавшие по нем до нынешнего Государя Киэн-Лонга, который не восхотел более отягощать народ столь тяжкою и убыточною работою.

Есть у нас книги, начисляющие разные роды бамбуев в Китае; ради превеликого числа оных, сочинитель не смеет не только описывать порознь [325] все, но ниже именовать; довольствуется токмо шестьюдесятьми тремя родами, паче достойными примечания, паче известными. Китайские Ботаники описывают же бамбуи, но образом валовым, так что Европейцы не опознают чрез то, к какому роду растений причислять бамбуи. Мы, не исходные жители Пе-Кинга, еще того меньше можем рассматривать бамбуи, да и весьма их мало по окрестностям столицы сей: следственно покажем здесь общие разности родов бамбуя, особливо же ради того, что любопытные найдут об них в Истории о странствиях и новейших Ботанических книгах”

Бамбуи разнятся один род от другого 1) толстотою. Бамбуи выходят из недра земного, как спаржа. Пускают отпрыски, столь же толстые, каков самый стебль. Но сие разуметь должно о рощах бамбуевых, насажденных рукою человеческою. Бамбуево растение, посажденное одиначкою, когда беспрестанно обрезываны будут на нем отпрыски, толстеет, паче же когда дают ему двоиться. Трудно установить с точностию, до какой высоты и толстоты достигают самых крупных родов бамбуи. Видали мы ящики с кистьми живописцев из одного дерева в пять токмо дюймов поперег. Есть конечно толще. Когда убавить несколько повествуемое учеными людьми, то может быть бамбуево дерево в полтора фута поперег. В областях Юн-Нан и Куанг-Си делают из него ведра и хлебные меры, однако же то редко. Можно ли находить и такие, из бревна коих делают малые людки: того давно уже не видно в Китае. Обычайная вышина толстых бамбуев от тридцати до сорока футов, весьма же шло до пятидесяти. Бамбуи шестидесяти, [326] седмидесяти, восьмидесяти футов, приемлются чудом. 2) Коленцо от другого не в равном расстоянии; на самых высоких и толстых иногда на четыре токмо дюйма, на других же тому напротив; промежутки сии состоят от девяти футов, хотя иное дерево весьма молодо и тонко. Из последнего рода бамбуев делают рогожи и ткут полотна. В летописях стоит о роде бамбуев, слывших То-Гиэн: коленца на них по десяти футов одно от другого, бревном же так высоки, как пихта [Тшанг-Ю Шонг]. 3) Цветом различны: есть имеющие в себе тело беловатое, есть желтое как цитроны, желтое же как померанцы, бледно-желтое, зеленоватое с крапинами, бледно-синее. 4) Различествует впрочем коленцами и видом оных: одни как бы надуты, кончатся как бы обломком, другие ниже, или выше отпятились; третьи кажутся мелкими чертами, четвертые лежат порядочно, как широкие поясы; пятые как вервь крупинами. Но самые странные коленца суть те, которые не входят далеко в растение и не заслоняют внутренней пустоты в главном стебле. 5) Поверхностию и видом между коленцов: одни шароховаты, полны мелких пупырьев, похожих на странные и смешные изображения; другие с выемками, беспорядочно расположенными, упоминается в книгах о четвероугольных; почему и род растения сего прозван четверобочными бамбуями [Фанг Тшу]. На всяком бамбуевом растении природный и прекрасный лак; отличаются имеющие на коленцах лак прозрачный, подобный янтарю. 6) Веществом и толстотою дерева. То и другое есть многоразлично, да и не по соразмерности с толстотою и вышиною растения. Есть бамбуи, коих вещество всегда мягко; кажется одним соком с жилками скрепчавшим. Есть чрезвычайно [327] жесткие и безмерно крепкие во всяком смысле: он; ударения дает звук, как железо. Самые толстые иногда и превысокие бамбуи весьма мягки деревом; находятся и такие, у коих внутренность почти не пуста, к верху же кончатся плотными, как и всякие иные обычайные деревья. 7) Ветвями. Уверяют Китайцы, что некоторые бамбуи не пускают никогда ветвей, а только идут в одно бревно, как бы ни были стары. Иные напротив развиливаются, пускают ветви, как скоро изникнут из земли, и распростирают их подобно прочим древесам. На всяком коленце две почки, которые со временем становятся ветвями. 8) Листьями. Сиречь, бамбуи с листьями синеватыми, красноватыми, зольного цвета, пестрыми и пятицветными; бамбуи с листьями на подобие ластовичных хвостов и столистные: бамбуи широколистные, которые крепки и жестки как пальмовые, да и делают из них преизрядные опахала; бамбуи, на коих листы трубками и с листьями же, взаимно сцепляющимися. Первые бамбуи имеют кору от коленца до коленца не отстающую прежде, пока не досягнет она от одного до другого. На других прилипают к дереву: Китайцы, отдирая ее, рисуют на ней. 9) Кореньями, у всякого рода бамбуев корень коленчатой, извилистой и стелющийся, у некоторых корень идет прямо в землю, и состоит в толстой мочке жилок, или как бы волосьев, весьма крепких. 10) Особенностями, время от времяни умножающимися, и бесчисленными. Заметим только три: наросты мясистые; есть их приятно. Родятся на всяком коленце тех бамбуев, которые зовутся бамбуями мясистыми [Ио-Тшу]. Сок текущий и как бы смешанный с сахаром, коим наполнены [328] промежутки коленцов; бамбуи, коих дерево красно, как Бразильское, с приятным запахом.

Присмотр за бамбуями многоразличен: в Китае, рассуждая по климатам, местоположениям, кряжам земли, также особенностей рода растения сего. Означим здесь только способствующее к утолщению и размножению бамбуев вообще.

Требует земли мягкой, рыхлой, чтоб была смесь мела и иду. Лучшая есть из болот, в глубоких долинах, по близости рек и озер. Надобно ее сыпать грядами, от двух с половиною до трех футов, чтоб была выше прилегающих к ней земель; паче же на местах поемных и стоящих под водою. Бамбуево растение засыхает, когда к корню его коснется вода; как бы избегая воды, нейдет прямо в глубину, а извивается под поверхностию земли. Естьли токая насыпь широка, сверху довольно сглажена, обращена к полудню, простирается от востока к западу, на открытом месте: то не льзя желать удобнее. Бамбуи изницают и прибавляются в росте приметно: в короткое время засядут целым лесом. В краях, где северные ветры сильны, или где зимние стужи жестоки, садят бамбуи за пригорками и стенами.

На местах же, естественно благопоспешествующих сему растению, родятся и возрастают сами собою по подошвам холмов и гор, в долинах, к северу и югу обращенных, на открытых полях, по берегам вод и между больших камней равно. Сего-то ради много бамбуев всякого рода в Китае. В иных странах надобно делать для них гряды, как сказано выше, от востока не западу [329] протягающиеся ибо в сии стороны пускает корни, инако же будет препятствуемо возрастать. Китайцам должно поверить в том; потому что неутомленные суть примечатели всего лучшего для разведения сих древес.

Ботаники делят бамбуи на мужеский под и женский, на пол смешенный и не принадлежащий ни к тому ни к другому; сиречь дающие цветы, дающие семяна, дающие цветки и женские и мужеские, и те наконец, на которых никогда не родится ни цветков, ни семян. Вообще в цветут редко, а еще реже приходят с плодом; ибо не попускают им довольно стареться, или садят растение подле растения весьма близко, так что не могут далеко пускать ветвей. Цветки на них бывают зеленоватые колосьями; за ними появляются семяна, как пшеница, но крупнее и чернее; однако же мука их довольно бела и мягка. Летописи упоминают, яко об особенном благодеянии Тиэна, что бамбуи цветут и дают семяна изобильнее в неурожайные годы. Есть у Китайцев пословица: “...Голодные годы приносят бамбуевы плоды”. В южных Китайских областях множество бамбуевых растений, и великою служат помощию нуждающейся в пропитании черни; как на пример было в четыре ста четвертом, семьсот десятом, семь сот четвертой надесять восемь сот тритцать девятом и иных голодных годах. В тысяча первом надесять, при Императоре Гоэн-Тсонге, династии южных Сонгов, собрано было бамбуевых зерен более миллиона хлебных мере [Тсиэн-Уан-Ше]. Впрочем не приемлем мы на себя выдавать за истинну, что бамбуевы зерна суть всеобщая замена в недостатке [330] пропитания; и также не ведаем, разводят ли бамбуи от посева зерен их? редко ли приходят с зернами? Или для того, что долго ждать возраста их? Но зерна можно отпускать за море: для чего же бы не вывозить во Францию, брав их из Кантона, или Индии, или с островов Бурбонского и Французского? Или еще по днесь не научилися пользоваться оным?

Разводят бамбуи присадками всякого рода; чем толще присадки, тем толще вырастут. Время к тому удобное есть конец осени, или начало весны; но и во всякое время можно, кто не жалеет трудов и издержек.

Какое бы ни выбрано было годовое время, надобно за два, или за три месяца прежде подрезать главную струю корня, дабы принудить к исканию для себя питательного сока, а не заимствуяся от побочных корней. Двух, или трехлетний отпрыск из земли пускает они себя другие отпрыски же. Должно их обрывать и оставить один токмо главный стебль. Говорится пословица: “...Надобно разлучить с матерью его и детьми”.

Рвы, или широкие борозды, в которых садить бамбуи, выкопывать за многие месяцы прежде, дабы воздух открыл скважины земные для исхода питательных соков, Глубина их чтоб была не больше полуторых, или двух футов; ибо по вышесказанному коренья нейдут внутрь земли, а стелются под поверхностию оной. От одного рва до другого чтоб было только на один шаге с половиною; чтоб положения имели один ближе к Югу, а другой к северу, давая кореньям не запутываться, ниже встречаться. [331]

Насажденные в начале зимы, или под конец осени, не требуют необходимо, чтоб была оставлена на корнях вся мочка; однако же от того медленнее будут возрастать; в другое же во всякое время должно оставлять всю мочку, дабы, так сказать, растение не приметило, что переменило место. Всего наипаче, как и в рассуждении всяких иных растений, надлежит того наблюдать, чтоб всякий присадок помещен был тою же самою стороною на полдень, восток, запад и юг, как был на месте рождения своего.

Тщательный хозяин бамбуевых растений не оставляет ни одного способа помогать присадкам своим, в доставлении себя питательными из земли соками. Одни обвертывают мочку корня грубою рогожею, насыпав в нее хлебных, или сорочинского пшена зерен, обращенных солодом; другие подкладывают под мочку смесь из речного ила и скотского навоза; третьи наполняют гнездо, где сидеть присадку, рыхлою землею с золою, или гноеными бамбуевыми листьями. Вышесказанный Та-Феу, превращенный в порошек, также отменно полезен. Но во всяком случае надобно часто поливать, чтоб земля налита была между корней и не оставалося пустоты. Не худо новопосажденное растение несколько гнуть из стороны в сторону, чтоб лучше оселось; по том утаптывать землю ногою. Чем более числом посаждено будет бамбуев, тем скорее приживаются: сидящие по одиначке подвержены порывам ветров и не дают себе довольно тени от солнца. Для украшения токмо места, садимым бамбуям должно быть уже совсем выростшим, подпирая [332] их с сторон шестами; без того же упадут от ветров и немного сильных, или по малой мере искривятся. Но бамбуи, садимые для прибыли, должно подрезывать к верху, не оставляя в вышине более седьми футов, или и еще короче. Нужда в отпрысках, следовательно и не для чего заботиться о главном стебле: корни от того скорее распространяются и дают они себя побеги чрез год.

Новонасажденные бамбуи требуют различных себе помощей, смотря по качеству кряжа, климата и иных поместных обстоятельств, и по тому, меньше ли, или более дождлив год. Сделав насыпь у берега какой либо воды под конец осени, или в начале весны, происходит насаждение. Поливать не весьма нужно, особливо в областях, где часто идут дожди; на местах же, не довольно сырых и удаленных они воды, надлежит в засухи часто поливать; а без того или, как называют садовники, задумаются растения, или совсем подсохнут. Китайцы говорят: “...Тот хозяин в половину успевает, который присадки свои отдает на волю годовым токмо временам и усилиям их корней”. Некоторые даже кладут навоз и размешивают в воде, для поливания присадков; да и избыточно награждены бывают в первый по том год за труд свой. Европейские садовники утверждают: “...Кто хощет иметь хорошую спаржу, тому должно срезывать не прежде прошествия четырех лет; инако же всегда будут тонки, как бы за ними ни ходили... Пусть Естествословы ищут причины, и доказуют сходство между спаржами и бамбуями. В Китае не сомневаются по опытам [333] исстари, беспрестанным и всеобщим, что отпрыски бамбуевы никогда столь толсто не выходят, как от корня присадка. Однако же не видывали мы отпрысков из земли от корней толстотою трех, или четырех дюймов. Есть области, где надобно придумывать хитрости при насаждении бамбуев... В чем оные состоят? Соображаться ли природным качествам сего растения? помогать ли им в выход из земли и подниматься вверх? Делать ли над ними некоторые насильства и подвергать воле своей?... То, другое и третие составляют сии хитрости. Можно сеять бамбуевы зерны, обрезывать все отпрыски, показывающиеся из земли, оставляя только один главный стебль, и допустив последний утолстить, срезать же, чтоб пошли побеги от корней. Но сие хозяйство требует долгого времени. Другим образом: выбирают отпрыски, которые скорее бегут; отнимают от корня чрез год или два, садят, дабы пустили свои корни, оставя прежнего не больше, чтоб могли прижиться, обрезывая все вновь появляющиеся отпрыски. Приметят ли, что довольно окрепчали на месте и стали сильны, обрезывают и те; после чего в тот же годе пойдут столь же толстые побеги. Последний образ, как разводить бамбуи, есть самый легкий и не столько требует времени, да и есть же по мнению нашему наилучший, относительно к садовым тростям, яко предмету нашему. Избирают черенки бамбуевы хороших побегов и крепкие, сочные и спелые; рассаживают, как сказано выше, чтоб сидел на четырех, или пяти дюймов выше коленца самого близкого к земле. Внутренность трубки наполняют жирною землею, смешав с серою. Чем [334] здоровее и сильнее корень, тем больше пускает побегов; не надобно их общипывать, как скоро появятся, чрез целые три года; в четвертый год, естьли удобное место выбрано, с малым присмотром и трудом окружится каждый присадок отпрысками толще себя, и будут оные беспрестанно умножаться. Все книги, пишущие о бамбуях, удостоверяют в том.

Труды хожатых за бамбуями суть только вскопывать землю, накидывать свежей ежегодно; ибо коренья бамбуевы, подобно спаржевым, стеляся распростираются, поднимаяся же вверх толстеют. Не может пригоднее быть к тому земли, как речной навоз с лошадиным калом. В дождливые годы, на местах, где бамбуи посажены не на насыпях, надобно выкопывать рвы в некотором они них расстоянии, чтоб стекала вода и место обсыхало. Корни сего растения скоро загниваются слишком от сырой земли. Естьли которой-либо из хороших черенков начнет задумываться от земли тощей, или от ослабления кореньев своих, закопай подле такого растения мертвую кошку, или собаку: скоро оправится. Не худо также обнажать коренья от земли, и дать им так пролежать чрез несколько месяцев.

Давно насажденные, часто выростшие и начинающие стареться бамбуи, помалу исчезают от множества кореньев. Надобно в конце осени, или при начале весны, обрезывать и вырывать там и сям корни с их отпрысками: те места скоро наполняются новыми кореньями, старые же от того крепчают. [335]

Молодые отпрыски некоторых родов сего растения Китайцы ядят. Весною обрезывают часто засевшие, когда еще не выросли больше, как на дюйм; мягки как спаржа. Кто хочет иметь их длиннее, обсыпают землею, чтоб не ожесткли от воздуха. Запас сей всегда готов чрез целый год, обильнейший же по осеням; ибо тогда все обрезывается, что не должно пускать в зиму. Китайцы солят их и мочат в уксусе. Обычайно вываривают в щелоке бамбуевой же золы, и лишаются природной горечи своей. Некоторые же держат в соли одну ночь, по том варят в пшене сорочинском и дают остыть. Когда слишком еще солоны, то варят также дважды, или трижды. Столовой сей запас ничего противу рубки бамбуев, дающих великие доходы. Происходит сие двояким образом: вырубают все место с бамбуями от средины осени до конца зимы, подобно как во Фракции валят леса; или срубливают половину токмо чрез каждые четыре года: разумеется старые только стебли. Обычайно оставляются из седьми стеблей, или бревен, по три. Китайцы говорят: “...Внучата бамбуевы никогда не видят бабки своей; дети же никогда не разлучаются с материю их”. Удобнейшее время рубки есть зима; не худо обождать, пока морозы и северные ветры ежели не засушат, по крайней мере сделают блеклыми листья. Рубка во всякое иное время вредна кореньям. Все продается в Китае по окончании работы сей, какого бы рода ни срублены были бамбуи. Идут на разные и почти бесчисленные употребления. Почти не понятно, чтоб ныне Китай мог обойтися без драгоценных сих тростей. Рудники металловые приносят ему меньше, нежели бамбуи. [336] По сорочинском пшене и шелке, ни от чего столько не получают прибыли... Последнего сего слова довольно для тех, которые прямо любят отечество; которые прямо усердны ко благу оного. [337]

Попался к нам в руки перевод стихов знаменитого Сеэ-Ма-Куанга на сад его. Но прежде чтения оных не худо возыметь понятие о Китайских садах. Прежде всего должно себе представить, что стараются токмо подражать красотам Природы и замыкать на месте, довольно сжатом, все таковые предметы рассеянно, дабы зрение сретало бесчисленные различия сельских видов. Надобно также ведать, что Китайцы ходят в сады свои, убегая от шума и смятений городских, дабы в совершенной свободе и покое духа пользоваться уединением, углубляться в мыслях, дабы чувства обольщены были, и казалось бы, что находятся одни далеко от мест, обитаемых людьми. Китайцы любят простоту в садах; самого нежного, равно как и самого же грубого вкуса человек, оскорбится, увидев там мраморные статуи и тому подобное. Сады их суть подражание довольно примыслительное, но подражание истое разных сельских красот: холмы, долины, ущелья, водоемы, малые равнины, озерки, ручьи, острова, каменные бугры, пещеры, расселины, растения, цветки. Искусство состоит в умещении на малой обширности земли различных предметов, уражающих зрение, в отнятии у Природы пособии ее, но к ее чести. Примечание сие взято из описания сада Юэн-Минг-Юэна, присланное в Европу за несколько лет с чертежами и рисунками. Сочинитель к тому приобщает: ...Дабы сколько нибудь [338] представить себе, какое действие производят в глазах все сии части (явствуемые в рисунках), надобно полагать, что холмы тако расположены, возвышены, спускаются, взаимно связаны, взаимно же пререзываются, размещены, покрыты кустами, древесами цветоносными и великорослыми, устланы дерном под остроконечною смесью крупных камней, являющих многоразличные виды. Надобно еще полагать, что земля между холмов и вод украшена цветниками, сельскими огородами, лужками, местами как бы дикими, на коих растут дикие же травы. Берега вод естьли не утесной кручи и каменные, то под песком, или кремнями. Там зеленеется, инде зрится тростник; в другом месте покатости ко рвам, или как стена. Воды одни других глубже и мельче, водопадами шумящими, журчащими; или гладки, как стекло. Напоследок надобно же полагать, что там и сям видны великолепные дома, переходы, беседки и тому подобное. Некоторые не уступают пышностию своею описываемым в сказках, другие отделаны только чисто и просто. Есть похожие на жилища убогих мещан; многие под соломою, тростником и бамбуевыми листьями, как в деревнях. Находяся в таковом саду, на всяком почти шаге видят совсем иное местоположение... Вот общее понятие о новейших Китайских садах”. Но Поэма Сеэ-Ма-Куанга доказует, что уже сие не новость для Китайцев; ибо Сеэ-Ма-Куанг был первым государственным деловцом в тысяча восемьдесят шестом году по рождестве Христове. [339]

Пускай другие созидают огромные дома, дабы узничествовали тамо прискорбия их; пускай тщеславие свое выставляют оными на показ: я устроил пустыню для моих досугов, для разговоров с друзьями. Двадесяти токмо полос земли было к тому довольно. По средине великая храмина; пять тысяч книг помещены в ней. Совоспрошаюся с ними о премудрости; беседую с древностию. К полудню особая же храмина, окруженная водами, кои туда приносятся ручейком, стремящимся с гряды небольших гор от запада; составляют глубокий водоем с пятью падинами в берега, на подобие леопардовые лапы; множество лебядей плавают и резвятся здесь.

На берегу первой падины водопады, один за другим мчащиеся. Между ими подъемлется крутая каменная гора; вершина ее изогнувшаяся, висит над подошвою сообразно хоботу слона, и держит на себе, как бы на воздухе, открытую беседку, где наслаждаюсь я свежестию оного и зрением яхонтовой зари восходящего солнца.

Вторая падина, чрез несколько шагов раздвояется; выходят два протока, вьются излучисто около продолговатого уюта, имеющего со всех сторон двойные уступы, украшенные подстрижкою мелких древес и цветами. Серебаринниковый и гранатный [340] оплот образует выдавшуюся площадку. Западная падина водоема течет дугою к северу, досязает особо стоящего предвратия, и около оного образует остров, коего берега покрываются песком, раковинами, разноцветными кремнями; частию насаждены древесами вечно зеленеющимися, другою же имеют на себе хижины из соломы и тростника, как бы рыбачьи.

Еще две падины, кажутся ищущими себя взаимно, взаимно разбегающимися, объемля собою испещренный цветами луг, беспрестанно освежая первые прохладными своими парами. Иногда выступают из вместилищ, составляют малые пруды как бы в рамах дерновых; по том престают иметь равную поверхность вод своих с поверхностию же луга, вбираются в узкие ровики, текут жерлом; рассыпаются излучинами между больших камней; одна струя сретается с другою; спорят в пути, шумят и тако выбегают, или пеняся, или имея сребровидную прозрачность, по извивистым ущельям, в которые загнаны.

К северу от великой храмины многие беседки, размещенные как бы случайно: одни на высотах окружаемые еще многими по подошвам их, как бы матери над детьми; другие на покатостях оного, третьи по малым ущельям сего пригорка и видны токмо до половины. Окрестности под тению густых бамбуевых рощей, в коих проложены тропины, усыпанные песком, где никогда не проницают солнечные лучи.

К востоку малая долина, делящаяся на части четвероугольно и продолговато-кругло. Защищается [341] она от северных ветров престарелым кедровым лесом. Каждая таковая часть долин полна растений благовонных, врачебных трав, цветов и кустарников; весна и зефиры навсегда водворилися на прекрасном сем месте. Небольшой лесок древес гранатных, цитроновых и померанцовых, вечно под цветами и плодами, служит упором зрению и межует часть сада с прочими его южными частьми. По средине густота древес уподобляется особенному зданию; восходят к нему неприметною покатостию, коловращаяся как бы по свивку на раковине; напоследок и на темя, на котором стоит сказанное подобие здания. Края покатости устланы дерном с дерновыми же скамьями, в некотором расстоянии одна от другой, дабы, садяся на них, можно видеть цветник под разными ударами очей.

К западу ивами осажденная дорога с навислыми ветвями; ею достигают к широкому ручью, упадающему в нескольких оттуда шагах с верху каменного холма, покрываемого травою плющом и иными дикими же травами разных цветов. Окрестности представляют гряду остроконечных каменных горе, беспорядочно расположенных, чем далее назад, тем более возвышающихся; кажут дичь и грубость Природы. Спустившися ниже, видят глубокую пещеру, отчасу расширяющуюся и которая образует беспорядочную храмину со сводом, как башня. Свет входит туда немалым отверзтием, а сквозь оного так называемое козье дерево и дикий виноград пускают ветви свои, убежище от летнего зноя: каменные холмы, рассеянные по сторонам, высеченные во них стези оное составляют. Малый водомет, выходя оттуда, наполняет ямину [342] одного великого камня; а оттуда стремится мелкими струями на бока камня, и извиваяся по ущельям оного, напоследок текут в водоем, устроенной для купанья. Водоем сей под естественным каменным сводом, несколько коленом соединяется с прудом при подошве пещеры. Между каменных холмов странного вида, как бы наваленных один на другой, делающих положением своим круг, одна только тропина к сказанному пруду. Здесь обиталище несметного множества кроликов: бывая устрашаемы от человека, подобный же наводят страх рыбам пруда сего, коим нет числа.

Пустыня прекрасная! обширные воды в ней усеяны островками под тростником. На тех, которые побольше, держатся всякого рода птицы. Переступать из одного в другой можно по торчащим из воды камням, и чрез мостики каменные и деревянные, как бы случайно устроенные. Одни дугою, другие извивисто, или прямые, смотря по местоположениям. Когда листья растения, стелющего оные по поверхности вод, и коими унизаны края пруда, дадут цветы: то кажется сей увенчанным багряницею, подобно как горизонт полуденный при закате солнца.

Напоследок надобно бывает возвратиться: проходить грядою крутых каменных пригорков, которые окружают пустыню мою отвсюда. Сама природа открыла доступ к ним только один с пруда, как бы раздвинув их пред водами оного, и показав путь между ивовыми древесами: воды из пруда, на другой стороне, падают с великим шумом. Престарелые ели, однако же закрывают такой [343] проход, показуя поверх маковиц своих камни глыбами и как бы разломанные древесные пни.

На темя каменной сей гряды взбираются узкою и прекрутою лествицею, высеченною в каменном же материке, так что знаки работы еще видны. Достигают беседки отдохнуть; находят в ней одну токмо простоту; красится однако же видением пред собою неизмеримые равнины, коею протекает река Кианг посреди деревень и нив с сорочинским пшеном. Покрыта она ладьями, коим нет числа; зрятся земледельцы рассеянно по полям; дороги наполнены путниками, и оживляют, можно сказать восхитительные сии сельские красоты; горы, издали лазоревые, окончевают предел зрения: успокоевается ими оное и получает новые силы.

Когда утомлюсь я сочинениями моими, или что нибудь пиша, бывая в садовом сем книгохранилище моем, сажуся в лодку, правлю ею сам, спешу просить у садов моих, чтоб меня повеселили. Иногда выхожу на остров, где ловят рыбу, в широкой соломенной шляпе от солнечного зноя. Ужу играющую в недрах вод; вижу страсти наши человеческие в их промахах. Некогда возлагаю чрез плечи лук со стрелами, взлажу на высоту каменных гор, стерегу показывающихся кроликов из нор, и при выходе из оных убиваю их, увы! они благоразумнее нас: провидят опасности, и убегают. Приметив, что я тут, не является ни один. Гуляя по цветнику, срываю врачебные травы, надобные мне; полюбится ли какой нибудь цветок, разлучу его со стебельком и услаждаю обоняние. Обрящу ли, что некий из них томится жаждою, поливаю его; [344] воспользуются тем же и его соседи. Гранаты мои, персики, не лучше для того, что мною сорваны, но для меня вкуснее и друзья мои благодарят меня за них. Усмотрю ли юное бамбуево деревцо, которое намерен я пустить в рост: обрезываю, или нагибаю ветви, или переплетаю их взаимно, очищая себе проход. Берега вод, внутренность леса, острый верх каменные горы, равно для меня служат скамьею. Вхожу в беседку поглядеть, как лебяди мои ведут войну с рыбами. Не успею достигнуть туда, забываю прежнее намерение, беру в руки Кин, и побуждаю окрестных птиц к пению.

Последние лучи солнца застают тогда меня примечающего в молчании нежное беспокойство ластовицы к ее птенцам; или ухищрения ястреба, как бы ему похитить свою добычу. Луна уже высоко над горизонтом, а я еще сижу не подвижно; но тем для меня приятнее. Журчание вод, шорох колеблющихся листов на древесах, прохладный ветр, велелепие небес, погружают меня в приятную задумчивость. Вся тогда Природа беседует со мною; заблуждаюсь, внемля гласы ее. Нощи уже половина... касаюся напоследок прагу жилища моего.

Отягчуся ли когда-либо бессонницею, или возбудят небдящего уже меня призраки, упреждаю утреннюю зарю, спешу на высоту холма: жемчуг и яхонты вижу сыплемые ею по стопам солнца.

Друзья мои часто приходят прерывать уединенность мою, или читать свои, или слушать мои сочинения, учиняю их сотоварищами моих забаве. Вино вкусными учиняет нам нелакомые наши [345] снеди, здобит их Философия. Дворы Царей нежат роскошь, ласкают клеветы, куют узы, ставят сети; но мы обожаем Премудрость, и приносим ей в жертву сердца наши. Глаза мои всегда устремлены к ней. Но, увы! лучи ее едва освещают меня посреди тьмы мраков. О естьли бы разгналися сии мраки, хотя бы то посредством бури, пустыня бы моя превратилась в храм веселия! Но что говорю я?... Отец, супруг, гражданин, упражняющийся в науках, имею тысячу должностей; жизнь моя не мне принадлежит. Прости, любезный мой сад, прости. Единокровие и отечество влекут меня в город. Блюди забавы твои для облегчения в скорое за сим время новых моих печалей, для спасения доблести моей от нападков оных.

КОНЕЦ IV ТОМА.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info