[...] Я помню бой 24 февраля, когда цепь за цепью, волнуясь и колыхаясь, наступала широким полукругом [пехота] по скату горы, занятой Крюгерсдорпским отрядом. Меткий огонь наших скорострелок вырывал целые ряды у англичан, но цепи опять смыкались и сгущались, сзади напирали новые массы. Казалось, что эта грозная лавина сметет все на своем пути и раздавит горсть смельчаков, засевших в наскоро вырытых траншеях; но эти люди, забрызганные кровью и грязью, бесстрашно выжидали подхода англичан.

И вот, когда массы наступающего противника очутились на расстоянии прямого выстрела, их встретили таким огненным градом, что вся гора усеялась мертвыми телами. Не остановился бешеный порыв озверелого врага, свежие батальоны стали подниматься на гору, отдельные храбрецы подбегали так быстро, что можно было видеть их красные, вспотевшие лица, сверкающие на солнце штыки. Но не дошло на этот раз до рукопашной схватки, все усилия ирландской бригады разбились о стойкость буров. Один только полк Royal Inniskilling, атаковавший наши ложементы ¹¹⁰, потерял с лишком 300 человек, и Буллер был принужден просить перемирия для уборки убитых и раненых. Вид поля сражения был ужаснее, чем на Спионскопе.

После перемирия атаки англичан возобновились с той же яростью, но и с тем же успехом; они окопались в 300 шагах впереди и громили нас оттуда своими пулеметами Максима. И наловчились же английские наводчики — пули их скорострелок так и визжали над самым ухом, лишь только выставишь голову за бруствер.

Без пищи, без сна мы держались еще четыре дня, и под коней я до того отупел, что тут же, под сильнейшим огнем, засыпал в траншее, заваленный безобразно раздувшимися и посиневшими трупами. Некому было их закапывать, да и незачем — в небе носились стаи коршунов, и по ночам раздавался протяжный вой шакалов, от которого кровь стыла в жилах. Ограничивались тем, что в редкие моменты затишья выбрасывали трупы за бруствер.

Из 420 бюргеров, которых насчитал наш командант Ван-Вейк на Тугеле, осталось налицо не более 80-90; много легло на Pieters-Hill, но большинство, вероятно, разбрелось, считая дело потерянным. Исчезли и наши молодцы-венгерцы; они, как мне потом рассказывали, под благовидным предлогом рассорились с одним из фельдкорнетов, забрали фургон, мулов, трех кафров и отправились пожинать новые лавры в Фрейштат.

Тогда же погиб смертью героя наш общий любимей Павлуша Риперт — лиддитная бомба угодила в самую траншею и искалечила его до неузнаваемости; кровью и мозгами забрызгало рядом лежащих товарищей его. Не суждено ему было увидеть окончание войны и зажить фермером со своей возлюбленной, как мечтал он об этом, сидя, бывало, с нами в темные ночи за бивачным костром. [326]

А королевско-баварскому лейтенанту жестоко пришлось поплатиться за то нескрываемое презрение, с которым он, как присяжный артиллерист, относился к своей малокалиберной винтовке: ни разу не занявшись чисткой или разборкой своего Маузера, он довел ружье до такого состояния, что в один из этих дней, когда нам приходилось выпускать патроны сотнями, ствол и затвор разорвало вдребезги. В глубоком обмороке, с окровавленной физиономией его поволокли на перевязочный пункт. Но на Pietersfarm, переполненной ранеными, не хватало уже ни перевязочных средств, ни медицинского персонала, и Федор Иванович с помощью своего денщика решил отправить Вагнера и раненного в тот же день Диатроптова в Гленко, где, по слухам, находилось отделение русского Красного Креста.

Мне посчастливилось, и я отделался лишь тем, что три дня охал, судорожно хватаясь за бок. Случилось это так. Английская пуля пробила мне гнезда патронташа, расплющила пули лежавшей там пачки патронов и отскочила, не задев даже кожи, хотя удар был до того сильный, что я пошатнулся и у меня захватило дыхание; но, по всей вероятности, пуля попала с рикошета, иначе бы мне несдобровать и пришлось бы, как капитану Копейкину, пролить в некотором роде свою кровь и навсегда отказаться от счастья снова командовать полуротой на законном основании.

Из волонтеров остался лишь я, Никитин да Бузуков. Побужденные каким-то глупым донкихотством, мы дали друг другу слово держаться до конца.

27 февраля ¹¹¹ грянул последний бой. Горы сотрясались и стонали от гула бомбардировки. Мы лежали, уткнувшись носом в обсыпавшийся вал наших окопов, задыхаясь от едких газов лиддита, забрасываемые песком и осколками камней и снарядов, бороздивших землю по всем направлениям. Так мы лежали до вечера, когда вдруг на горах левее нас, занятых богсбурцами, появились круглые каски англичан. Нас обошли с обоих флангов.

Лежавшие неподвижно в траншеях буры зашевелились; затрещала частая суетливая стрельба. С воплями буров смешались грозные крики разъяренных англичан: «Amadjuba! Son of a bitch!» [Амаджуба! Сукин сын!].

Прямо на нас бежал какой-то бритый англичанин, видно офицер, в широкополой, напоминающей гриб каске. «Hands up! Bloody-fool beggars!» [Руки вверх! Проклятые нищие!] [Точнее: Кровавые нищие!] — хрипел он, потрясая револьвером. Кое-где буры схватились в рукопашную, отбиваясь прикладами, кулаками. Замелькали белые платки. Все это длилось не более десяти минут, во время которых я был в каком-то чаду. Не помню, как я вырвался из толпы врагов, опьяненных победой; в руках у меня оказался один ствол винтовки. Из 80 буров вернулись всего 17, в том числе Никитин и Бузуков, спасшиеся каким-то чудом.

У кого остались лошади, те ускакали вслед за отступившими еще с утра главными силами буров; у меня и Никитина лошади были убиты еще накануне, и мы пошли пешком, в каком-то тупом оцепенении; острые камни раздирали нам ноги, колючие ветви били по лицу. И мы все шли, шли на север, туда, где, залитые лунным сиянием, восставали молчаливые вершины Ломбарбс-Копа. Порывистый ветер гнал по небу клочки разорванных туч, эти тучи неслись туда же, на север, как бы указывая нам путь. Удручающее безмолвие царило вокруг; лишь изредка, с новым порывом ветра, долетал глухой топот коней или скрип колес.

Евгений Августус. Воспоминания участника англо-бурской войны 1899-1900 гг. Варшава. 1902, с. 179-184.

Комментарии

110. Ложемент — небольшой окоп для укрытия пехоты или орудий.

111. Согласно данным Джорджа Чедвика, знатока военной истории Наталя, Евгений Августус описал сражения за высоту Харт-Хилл [Hart's Hill]. (См.: Apollon Davidson, Irina Filatova. The Russians and the Anglo-Boer War. Cape Town, 1998, с 35.)